См. ранее на Когита.ру:

- Профессия – политолог (Владимир Гельман). Начало. Окончание

- Вольнодумец на руководящих постах (Борис Фирсов). Начало. Окончание

- Социолог милостью Божьей (Леонид Кесельман). Начало. Окончание

- Социология как профессия и как образ жизни (Владимир Ильин). Начало. Окончание

 - Невыключаемое наблюдение и со-причастность миру людей и вещей (Игорь Травин). НАЧАЛО

**

ТРАВИН И. И.: «В СОЦИОЛОГИЮ Я ПРИШЕЛ СОВЕРШЕННО СОЗНАТЕЛЬНО»

 (Впервые опубликовано в: Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2008. № 1. С. 2–11. См. также: http://www.socioprognoz.ru/index.php?page_id=128&id=37 )

<…>

Б. Докторов: Чем ты занимаешься в последние годы?

И. Травин: Последние годы я занимался целым рядом проектов, связанных с социальной структурой, с эволюцией. Одна из конечно ярких страниц моей, да и нашей коллективной жизни – это восьмилетний опыт работы с финнами. Очень плотной, очень насыщенной, очень результативной. Все-таки мы сумели его отразить в двух книжках. Не говоря уж о том, что у нас гигантский совершенно накоплен материал эмпирический. Мы его весь сейчас перевели на электронные носители и т.д. Вот эта сторона дела. Она нас очень, конечно, во многом вооружила новыми подходами, новой методологией, новыми взглядами на вещи. В этом смысле нельзя отказывать нашим финским друзьям, которые, в общем, много что сделали. Мало того, что они нас просто поддержали физически в довольно тяжелые годы. Мы получили финансовый грант в том числе. Но работа была очень продуктивной. Она, конечно, наверно не имела каких-то больших перспектив для продолжения.

Затем у меня была пара проектов, связанная вообще с городской средой. Например, я когда-то написал и опубликовал у Шкаратана статью под названием "Армия и город", в которой опять-таки с точки зрения социально-структурных составляющих, касавшихся истории, да и нынешнего состояния Ленинграда, попробовал посмотреть, а как вообще выглядят современные вооруженные силы в структуре общества, какое они место занимают. Я начал с элементарных вещей – я просто посмотрел, какое пространство они занимают. Оказывается, что довольно значительное, и эта статья скорее шла по жанру социальной истории. Но впоследствии мои сотрудницы, в общем, решили посмотреть и нынешнее состояние. Родился двухлетний проект, мы его реализовали. К сожалению, у нас нет такой манеры – завершать проект серьезной публикацией, не вышло.

Очень интересный проект я реализовал на базе старых своих архитектурных связей. Меня познакомили с московской семьей историков архитектуры. Это ныне ушедшая Ирина Коккинаки и Андрей Гозак. Они искали социолога-урбаниста. Кроме меня больше никого не нашлось ближе Питера. Они-то москвичи. И мы сделали очень небезынтересную работу по 20-30-м годам, по индустриальным городам советским. Интерес этой работы заключался в том, что проект носил международный характер. Дело в том, что индустриальные центры первых пятилеток проектировали не только инженеры, которые создавали технологию металлургических, автомобильных заводов, но и проектировщики-градостроители. В частности, бывший в 20-е годы главным архитектором Франкфурта-на-Майне Эрнст Май несколько лет работал в Советском Союзе. И он стоял у истоков проектирования таких индустриальных городов как Магнитогорск и Новокузнецк. В обоих городах мы были, посмотрели. Там довольно много следов от этого. Они к этому очень уважительно относятся – местные архитекторы и историки, потом я поработал и в архивах западных, в частности в Роттердаме. И обошел пешком и отснял все целые, живые поныне кварталы Эрнста Мая во Франкфурте. Они строились в конце 20-х годов, пострадали в войну, были восстановлены немцами, реновированы, как они называют, в 60-е годы. И сейчас существуют в полном объеме. Это то, что мы бы назвали рабочими кварталами. Они так и были ориентированы первоначально. Сейчас у них поменялся социальный состав – сейчас там живут в основном мигранты. Интереснейший материал. И вот там очень многие вещи становятся ясными – откуда пошло массовое строительство у нас. Оно ретранслировано, оно было импортным товаром. Его привезли те люди, которые большой командой приехали в эти уральские, сибирские города проектировать социалистические новые урбосистемы. Сейчас мы попали в большой международный проект, который ведет Европейский Совет. Проект связан с неравенством, с проблемами неравенства. Говорить о нем пока рано. Вот девочки сейчас работают очень интенсивно, очень усиленно, большие эмоции  в этом смысле. Через год посмотрим, что из этого получится.

Занимаясь историей отечественной социологии, я часто вспоминаю наше ИСЭПовское время. Нельзя все хаять, но, мне кажется, что в силу социальных макрообстоятельств то время оказалось для нас всех потерянным. Сказать то, что хотелось, было невозможно... согласен ли ты?

Если говорить о судьбе поколения, то я хочу еще раз сказать, что информационная база, особенно возможность ее критического анализа, были под жесткой цензурой идеологической. И поэтому очень многие вещи были просто невозможны. Мне в свое время, например, Шкаратан высказал такой упрек. Он сказал – смотри, ты написал книжку, а почему ты не написал ничего, ни слова о том, какую социально-дифференцирующую роль играет вещная среда в жизни людей. Я говорю, Сева, извини меня, а как я это мог бы сделать. Как я мог бы писать, скажем, о бедности в 70-е годы в советское время. А это отражением бедности, индикаторов бедности естественно является – то какие вещи люди носят, чем они обставляют свое жилье, в каком жилье они, наконец, живут. Так что в том числе и это. Или скажем, социокультурные процессы. Мы все, что писали о массовой культуре, или писалось кем угодно – это критика. Но никто, никому в голову не пришло, что по-другому быть не могло. Что та культура, которая была поддержана, прокламирована, продвинута – она и не могла не быть вот такой массовой, оглупляющей, одуряющей. Ведь это был способ каким-то образом удерживать население в узде повиновения, идеологического в том числе.

Одно из самых светлых воспоминаний тех лет – вечерние посиделки в секторе Голофаста... я в те годы занимался методическими проблемами и узко видел социологическую проблематику... на тех посиделках затрагивались разные социальные проблемы, общие вопросы жизни... казалось то был треп, но сегодня я понимаю, что тот треп был важнейшей составляющей нашего бытия...  что ты думаешь?

Вот здесь твой вопрос очередной касается... я бы даже сказал, не то, что посиделок у Голофаста, хотя они, конечно, сыграли свою роль, сколько вообще среды общения. И вот ее мы, к сожалению, утратили. Утрачивали целыми блоками. Вспомни, что раза два в год мы куда-нибудь катались в Эстонию – вы по своим коммуникационным делам, я на свои средовые посиделки. И скажем, пересечение – вы больше работали с Марью Лауристин, а, например, мне пришлось больше работать с такими людьми, как Мати Хейдметс, Круссвал, с Юло Вооглайдом общались, с литовцами сколько было всяких контактов интересных. Я уж не говорю о Сергее Рапопорте, который даже к нам приезжал по весне. Утратилась среда, утратилась среда и интернационального общения и научного. Я, например, совершенно не представляю себе, чем, допустим, занимается кое-кто из моих старых знакомых московских, вроде Полины Козыревой, Миши Косолапова, кто по счастью жив, здоров и еще работает. И это конечно одна из потерь, это утрата среды. Поэтому, например, я в значительной степени все-таки доволен тем обстоятельством, что мне удается преподавать в последние двадцать приблизительно лет, общаться со студентами.

Они, в общем, как-то оседают, какое-то количество этих ребят нам удалось привлечь. Мы сейчас выпустили 180 человек и человек 20 защитилось, кое-кто работает у нас в институте. То есть, мы как бы сумели целое поколение новое воспитать. Мы – это Галина Саганенко, Олег Божков, еще целый ряд людей, работающих в Институте. Поэтому мог бы написать и о Голофасте. Но я хотел бы только оставить за собой вот какое право – право на субъективную, скажем, не оценку, – у меня оценки Голофаста самые позитивные с точки зрения того, что он думал, что он говорил, что он писал, к сожалению меньше и реже, чем это можно было бы. А вот скажем свой взгляд на это – он может быть... Поэтому я пожалуй страничку, две, полторы мог бы написать, если бы ты нам какой-то такой актель возгласил, что ребята, попробуйте что-то сделать на эту тему. Попробуем. И в этом смысле, то, что ты совершенно справедливо назвал бы трепом, на самом деле у нас же нет других предметов и других тем для разговоров, что мы сами себе думаем об обществе, о людях, об отношениях и т.д. И даже если это вещи, которые могут носить анекдотичный характер, или скажем реакция на какие-то события – это, в общем, форма такого аналитического потока.

Я бы сказал так, что о массовом сознании все много чего знают. Есть кое-какие представления о том, что называется потоком сознания. Но вот никто никогда не задумывался над тем, что зачастую поток сознания бывает еще аналитическим, особенно у людей, которые к этому склонны. Я могу сказать, что у меня не умолкающий, и не прекращающийся поток сознания. Но там всегда содержатся элементы какого-то анализа, каких-то обобщений и т.д. Я бы даже сказал – я даже сформулировал свой принцип. Он связан с общими принципами понимания в социологии. А выглядит эта процедура следующим образом. Если я сталкиваюсь с какой-то новацией, с каким-то явлением первый раз – я фиксирую его как наблюдение, и результат его. Второй раз я уже обращаю на него внимание. А вот с третьего и четвертого раза начинаю считать. Иногда этот произвольный счет приводит к довольно небезынтересным выводам и представлениям. Потому что, как ни парадоксально, мы много чего разработали – процедурно у нас все внятно. Но нет вот какого-то внятного представления  том, а как процедурно должно строиться понимание, из каких оно вообще должно состоять элементов, что вообще такое понимание, кроме того, что это какая-то форма фиксации действительности. В каком виде? Она вроде не требует счета, но тем не менее. В общем, пока наверно все.

Не мог бы ты продолжить этот «поток сознания» и написать немного о Валерии Голофасте? Мне так обидно, что я не успел проинтервьюировать его... хотя мы постоянно переписывались... мы ответственны за то, чтобы имена наших друзей не забывались...

Что касается моего неупорядоченного потока сознания, очень сложно выделить, предположим, тот его ручеек, ту его струйку, которая будет связана с какими-то воспоминаниями, – теперь это уже воспоминания, ничего другого не остается – по поводу Валерия Голофаста. Мы вообще сошлись с ним как-то очень быстро, мгновенно. То есть, это был один из первых новых людей... Вас-то я кого-то знал – Бориса Фирсова, тебя, еще каких-то людей. А с ним я столкнулся впервые, когда приехал (в Ленинград. – Ред.) – вот как сейчас помню, ходил тогда с пышными бакенбардами такими, вообще такой был человек экстраординарный. И, в общем, стало ясно, что в принципе, вот как я говорил по поводу Марата... Мы, правда, с Валерием иногда вступали в какие-то оппонирующие отношения, по поводу чего-то спорили. У него была такая знаменитая поговорка, на которую мы с Божковым иногда издевательски реагировали. Он начинал иногда какой-то цикл, период разговора с вводной, вводного пассажа – "меня интересует". На что мы с Божковым нагло отвечали – "пойди и поинтересуйся". Суть заключалась в том, что при прочих равных условиях у него интерес зачастую был, я бы сказал, шире чисто физических возможностей. Потому что, все-таки то обстоятельство, что он последний десяток лет или даже побольше начал заниматься культурой – это ведь, мало того, что сложный массив. Это массив многомерный, это массив многоуровневый. Он просто емкий, безумно гигантский, так сказать, по своему объему. Но одно дело, когда я, допустим,  занимался тем же самым изобразительным искусством, живописью, скульптурой, графикой, архитектурой, дизайном в Университете. Я не могу сказать, что у Голофаста не было фундаментального образования – он был филолог. Но были вещи, которые, скажем, для него были сложновоспринимаемыми. И вот зачастую разговор касался вот этого – "меня интересует". На это мы ему либо этот интерес, участники разговора, пытались каким-то образом прояснить. Либо начинали просто говорить "возьми и поинтересуйся". Это я бы сказал канва, структура всего этого. А уж что там входило в непосредственный перечень этих интересов – это уму непостижимо. Это были самые разные, самые негаданные, самые неожиданные вещи.

Я помню, что он в свое время, когда возглавил сектор, и уже мы как-то более-менее стабилизировались в своем положении – я не помню, был ли это еще ИСЭП или уже Институт социологии – он организовал ряд семинаров, на которые приглашал самых неожиданных людей, просто на удивление. Я помню, что там были чисто исторического характера доклады, были культурологические. Скажем, огромный доклад сделала Елена Петровна Островская, с которой я сейчас в Университете работаю, по поводу индологии. Или пришел человек, который занимался ювелирным производством в ленинградской фирме. Он рассказывал про золото, про драгоценные металлы. Причем так вот, очень технологично, как скорее рассказывает производственник, а не искусствовед. И вот этот интерес Валерий все время старался расширить, увеличить объем понятий и знаний. И тут понимаешь, в чем дело – дело в том, что у меня есть своя теория о матричной природе социализации. Вот есть некоторое количество ячеек, которые в этом социализационном цикле 25-летнем или каком-то заполняются. Вот они заполняются и потом оказываются заполненными настолько, что для новых поступлений места нет. И приходится волей или неволей от каких-то допустим ценностей, от каких-то новаций не то, чтобы отказываться. А вот они оказываются для тебя не актуальными. Для меня, например, как для человека, который в музыкальном смысле воспитан на музыкальном авангарде, на музыке начала XX века и XXI-го, на джазе в значительной степени – я уж тут честно признаюсь, что я даже еще что-то писал – рок-культура для меня оказалась уже невостребованной, просто потому, что места нет. Она обладает своими особенностями, она требует более внимательного, четкого прочтения. И значит, так получилось, что обошелся без нее, и сейчас обхожусь. Вот такие скажем вещи естественны для человека, для индивида, для личности. А у Валерия было это стремление все это каким-то образом интериоризовать, вместить в себя, найти какие-то способы это как-то интегрировать. Иногда это получалось, иногда не очень. По-разному выходило. Но, по крайней мере, всегда это было довольно интересно, потому что всегда был повод для активного взаимодействия. Я не могу сказать, что уж оно было такое полемическое по своей природе, скорее нет. Скорее, скажем, ориентация на такую поглощающую познавательную деятельность у него, по-моему, не прекращалась ни на минуту.

Поскольку мы вспоминаем наших ушедших коллег и друзей, расскажи побольше о Марате Николаевиче Межевиче?

По поводу моих связей, отношений с Маратом Межевичем. Должен сказать, что мы как-то с ним очень быстро подружились, сошлись. Хотя он лет на пять старше меня, он все-таки принадлежал, наверно, к первому поколению, в этом смысле. Но нас, конечно, роднило вообще то обстоятельство, что он и я историки. Разных школ, разных факультетов и т.д. Надо сказать, что Марат занимался военной историей и историей флота. Одна из его книжек вышла в 80-х годах. Причем написал он ее вместе с большой компанией московских военных историков по истории русской армии XVIII века. То есть, он как бы не утрачивал интереса ни к чему, многие вещи для него были актуальны совершенно естественным образом. Но и понятно, что мы, в общем, так сказать, вместе расковыривали эту проблему, так сказать, городского образа жизни. В принципе, тогда она как бы стояла еще на уровне индикаторов, то есть общих представлений, общих составляющих. Шли, так сказать, большие споры. Причем самые разные люди вносили в это свой вклад. Например, очень серьезную работу сделал в свое время Грушин, представив структуру показателей образа жизни. И как-то у нас с Маратом получилось тесное взаимодействие, которое привело впоследствии к тому, что он получил возможность формировать сектор городского образа жизни и меня привлек туда практически сразу. Поэтому я прекратил занятия социалистическим соревнованием и начал заниматься классической урбанистикой в том виде, в каком я ею всегда занимался. Поэтому я бы сказал так, что это был хороший товарищ. Тем более, что мы даже долгое время жили через дом на Малой Морской улице. Отношения у нас были самые дружеские. Хотя, в общем-то, они носили основу в первую очередь совместных профессиональных интересов. И потом, конечно, эта среда общения – она крайне много значит. Потому что у человека должно быть в жизни человек пять-шесть, с которыми он может разговаривать по довольно широкому кругу проблем. Вот Марат как раз относился к этим людям, он был гуманитарий широкого профиля, человек хорошо образованный в историческом плане и прекрасно разбиравшийся в урбанистике, в градостроительстве. В общем, у нас с ним никогда не было никаких оппозиций, противоречий. По-моему, мы не больно много и спорили-то. Довольно много у нас было общего с точки зрения единства взглядов.

Сейчас ты значительную часть своего времени и своей души отдаешь преподаванию. Когда это началось? Как называется твоя институция, кафедра? Я то ли слышал, то ли читал мнение Галины Саганенко: «Мы учим плохо, но много лучше других». Уверен, что твой состав преподавателей обеспечивает высокий уровень обучения... в чем главная «изюмина», «пружина» вашего подхода?

Финальная часть – по поводу преподавания. Я должен сказать, что преподавать я начал с твоей легкой руки. Ты уж, наверно, этого не помнишь, ты меня свел с Николаем Мысиным, который тогда был то ли зам. декана, то ли еще кто-то в ВПШК – в школе культуры. И я буквально головой, так сказать, в омут бросился преподавать. Да не что-нибудь, а курс массовой коммуникации. Целый год, ничего, выстроил потихоньку, собрал все, что можно было. Конечно, в первую очередь, в какой-то степени с помощью ваших работ – Бориса Максимовича Фирсова, и я года четыре его эксплуатировал, читал в ВПШК. Потом пришла Светлана Николаевна Иконникова к Фирсову и сказала, что она собирается учредить специализацию "социология культуры" и ей нужны преподаватели. Хитрый Фирсов, который к тому времени уже имел, конечно, сложившийся и готовый проект Европейского Университета, и понятно и очевидно, уже сложившийся в его представлении круг людей, которые у него должны были работать, он вывел ее на тех, кто в его замыслах особенно не был задействован. Но их оказалось тоже немало. С 1990 года мы начали работать. Значит, туда вписались Галина Саганенко, Олег Божков, Яков Гилинский, я. Да, Саша Клецин какой-то цикл читал там семью. И вот, короче говоря, какой-то контингент людей из Института пришел на работу – тогда он назывался Институт культуры, сейчас он называется Университет (Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств. – Ред.) . И бог знает, как еще будет называться. Вот мы тогда начали работать с этим первым выпуском. Выпуск оказался довольно сильный, интересный. И так вот потихонечку к 2008 году мы выпустили уже 15-й выпуск, это около 200 человек. Олег Божков сейчас затеял проект, если получит грант, – а если не получит, все равно будет его реализовывать – посмотреть биографии этих людей этих 200 человек, которых мы выпустили. Кроме того, что это дипломированные специалисты, это люди, которые, – часть, по крайней мере, – кончили аспирантуру. Около 20 человек из этого состава защитили диссертации. Кое-кто работает у нас в Институте, кое-кто рассыпан по разным местам. Преподают довольно многие. Во всяком случае, у нас сейчас по сути дела почти весь социологический цикл за малым исключением, укомплектован нами, сотрудниками института. Например, с большой любовью студенты воспринимают занятия и лекции Аллы Корниенко, Олег ее туда втащил. И она очень успешно работает, отдавая довольно много и времени и сил. В общем, очень интересно работает. 

Я должен сказать, что здесь есть две стороны дела. Вот их надо в какой-то степени отметить. Дело в том, что идет такая последовательная социологизация гуманитарного знания. Постепенно, постепенно, вот с того момента, когда мы появились в Университете теперь, нас начали втягивать в чтение циклов лекций – условно говоря, эти лекции можно назвать "Введение в социологию". Это семестр, где-то часов 40, самые разные факультеты. И потихонечку мы как-то заняли свою позицию. И я бы сказал, по отношению к которой благожелательное в принципе восприятие того, что мы делаем, того, что мы читаем, того какие мы предлагаем циклы лекций и т.д. Так что у нас постепенно еще сложились отношения с Университетом, я имею в виду с Университетом культуры.

Дело в том, что у нас как-то довольно странно складываются отношения с большим Университетом. Я не могу сказать, что там никто не работает, но парадокс заключается в том, что, как правило, там работают совсем другие люди, по сравнению с тем составом, который работает в Университете культуры. В общем, довели мы все это до какого-то логическо-структурного завершения, получили все необходимые документы вроде лицензий и т.д. То есть, мы по полному праву все это делаем. Сейчас посмотрим, подведем первые итоги – а что же все-таки сделано за эти 15 лет, кроме того, что мы просто, как говорится, настрогали 200 дипломированных социологов. У нас там, правда, немножко странноватая форма. Они называются "культурологи - социологи культуры". Это уже всякие вузовские бюрократические формулировки, которые таковы, и иными быть не могут. Можно сказать так, что есть сравнительно небольшой контингент студентов, которые конечно интересуются социологией. И есть большая часть людей, которая интересуется получением образования вообще, а по востребованности – по выражению Бурдье, как символический капитал – социологический диплом не самый худший. Вообще есть такой интересный феномен сейчас. Довольно высоки конкурсы и высок процент студентов на платных и бесплатных, бюджетных и небюджетных отделениях, заканчивающих гуманитарные специализации. Дело в том, что если ты получаешь диплом химика, то так тебе в химии и жить большую часть жизни. А диплом гуманитарной специализации дает какую-то свободу маневра. И должен сказать, что, например, у нас, наш Университет – гуманитарный вуз. С хорошим уровнем подготовки общегуманитарной по всем специализациям. Он, в общем, находится все время где-то в числе пяти-семи самых конкурсных ВУЗов города. Но одно дело там музыкантов эстрадно-джазовых готовит факультет. Понятно, что здесь есть разница и т.д. А кому нужны музееведы? Оказывается нужны. И нужны в больших количествах, как носители гуманитарного образования, общегуманитарного, серьезного, качественного, хорошего и т.д. Так и наши социологи. Часть их них – к сожалению, закрепить мы их не в состоянии – перемещается в те 40 коммерческих структур, которые сейчас действуют в городе. Часть работает преподавателями, в том числе у нас,  в общем, это какой-то потихонечку складывающийся, формирующийся рынок. И в этом смысле ребята четко дифференцируют и свои интересы, и то, на что они ориентированы.

Олег сделал большое дело, он прокрутил довольно большой контингент – я уж не знаю, сколько у него там, это у него надо спросить – через свои экспедиционные исследования. Вот они каждое лето на протяжении семи-восьми лет ездят. И уж человек 20, по крайней мере, через его экспедиции прошло. И это большое дело. То есть мы, попросту говоря, все-таки стараемся дать какой-то эмпирический навык, какой-то навык участия в реальных проектах. И надо сказать, что ребята к этому тянутся. Во всяком случае, на практиках у нас все время звучат пожелания-просьбы – а вот как бы нам еще чего-нибудь руками, самим поделать. Так что я думаю, что при прочих равных условиях мы сами во многом вольно или невольно являемся продолжателями традиций советской социологии. Хотя многому обучились, много новых веяний освоили, но тем не менее. Скорее всего, мы своих студентов ориентируем именно туда. Вот, скажем, мне приходится сталкиваться с аспирантами Европейского Университета – вот те уже ориентированы, конечно, на западные парадигмы, на западную методологию. Им иногда очень трудно бывает объяснить, что ребятки у нас есть собственный уникальный опыт, и он должен быть отражен в исследовательской работе. Но вот не всегда выходит.

Одной из сквозных тем всех последних моих интервью является вопрос о роли, месте марксизма в современной (постперестроечной) российской социологии. Какой взгляд на марксизм вы культипируете? С чем студенты согласны, что отрицают?

Что касается вопроса о роли и месте марксизма, то извини меня, но я при прочих равных условиях, занимаюсь еще и социальной структурой. И совершенно понятно, что вообще та же самая формационная теория Маркса, она не являясь абсолютной и не являясь универсальной, просто занимает свое место. То место, которое по ее объяснительным возможностям ей принадлежит. Но без нее социологический мир был бы не полон. Вот я наверно так отвечу на этот вопрос.

Спасибо, Игорь.

Литература:

1. Докторов Б. Галина Старовойтова. Фрагменты истории российской социологии как истории с «человеческим лицом» // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2007. № 6. С. 8–13.
2. Докторов Б.З. Он изучал людские мнения "нещадно, вопреки всему". Памяти Бориса Андреевича Грушина (1929–2007) // Социологический журнал. 2007. № 4. С. 171–184.
3. Заславская Т.И.: «Я с детства знала, что самое интересное и достойное занятие – это наука»// Социологический журнал. 2007. № 3. С.137–169. См. настоящую книгу, Т. 2. С.
4. Здравомыслов А.Г. «Если мы не можем объяснить нечто воздействием высших сил, значит – надо искать объяснение в мире людских отношений» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2006. № 5. С. 2–10.
5. Лапин Н.И.: «Наша социология стала полем профессиональных исследований, свободных от ...»// Социологический журнал. 2007. № 1. С. 111–148. См. настоящую книгу, Т. 2. С.
6. Шляпентох В.Э.: «Только эмпирическая социология в СССР была ареной творчества для гуманитариев» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2006. № 6. С. 1–13.
7. Ядов В.А.: «...Надо по возможности влиять на движение социальных планет...»// Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. № 3. С. 2–11; 2005. № 4. С. 2–10. См. настоящую книгу, Т. 2. С.
8. Докторов Б. Жизнь в поисках «настоящей правды». Заметки к биографии Ю.А. Левады // Социальная реальность. 2007. № 6. С. 67–82.
9. Фирсов Б.М.: «…О себе и своем разномыслии…» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. № 1. С. 2–12. См. настоящую книгу, Т. 2. С.
10. Алексеев А.Н. Познание через действие. (Так что же такое “драматическая социология”?) // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2006. № 5. С. 11–23.
11. Гилинский Я. И.: «…Я начинал как чистый уголовник...» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев.  2005. №2. С. 2–12. См. настоящую книгу, Т. 2. С.
12. Гофман А.Б.: «Социальная реальность … - это сфера свободы» // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2007. № 2. С. 2–13. См. настоящую книгу, Т. 2. С.
13. Ионин Л.Г.: «Надо соглашаться с собственным выбором» // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2007. № 3. С. 2–14. См. настоящую книгу, Т. 2. С.
14. Шереги Ф.Э.: «Тогда я и пришел к выводу:СССР стоит перед распадом» // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2007. № 5. С. 5–14. См. настоящую книгу, Т. 2. С.

**

Из статьи И.И. Травина «Невопрошающая социология или невыключаемое наблюдение» (опубликовано в: Социология вчера, сегодня, завтра. Социологические чтения памяти Валерия Борисовича Голофаста. СПб.: Бильбо, 2008).

…У меня как у урбаниста за все годы моей научной практики сложилась привычка такой оценки городского пространства, когда я первоначально это пространство тем или иным образом наблюдаю, затем из этих наблюдений выстраивается какая-то структурная матрица, и вот уже затем на этой матрице я начинаю работать как исследователь. Иногда эти матричные элементы складываются как результат зрительныхвпечатлений. И вот так сложился некий, я бы даже сказал алгоритм того, как рождается вот этот самый вывод — научным я бы его не назвал, он скорее существует на уровне здравого смысла, — а алгоритм в данном случае — это последовательность некоторых чисто психологических позиций, в рамках которых этот вывод рождается.

В принципе, то, о чем я говорю, нельзя назвать исследовательской методологией. Это пред-исследовательское, пред-проектное, даже пред-пилотажное представление о каких-то фрагментах, частях, областях социального пространства, иоб их насыщении, и об их функционировании естественным образом. Я, честно говоря, думаю, что, наверное, очень логично и понятно, что этот текст прозвучал как раз на Голофастовских чтениях. Потому что мы с Валерием иногда — я не буду говорить, что часто — время от времени обсуждали вот такого характера вещи, которые возникали как спонтанные впечатления, как спонтанные наблюденные факты, и которые давали возможность или основание для каких-то социологических выводов.

…В веберианской триаде основополагающих социологических принципов есть три составляющих: принцип понимания, идеальный тип, и теория социального действия. И принцип понимания оказался хуже всего разработан. Социальное действие операционализировано весьма серьезно, тут есть типология социального действия, есть все понятия и так далее. Идеальный тип тоже выделен — как исторический, так и социальный. А вот что собой представляет принцип понимания, процедурно не ясно. Что это значит, как вообще надо понимать социальную реальность, через какие способы, через какие процедуры, через какие практики. Потому что без понимания социальной реальности выходить на исследование конкретного феномена, на какую-то конкретную социологическую теорию довольно сложно. Нужно представлять себе как она существует по отношению к общему фону, к общему пространству.

В прогностике существует такое понятие, как вот этот самый бэкграунд по отношению к профилю прогноза. Если я прогнозирую, допустим, развитие высшего образования, то я должен знать, какова ситуация демографическая в стране, какое количество молодых людей поставляет средняя школа, каковы экономические сейчас предпосылки, то есть на каком фоне развивается этот феномен сам по себе. Но вообще, строго говоря, этот принцип, как я его назвал ≪невыключаемого наблюдения≫, он в какой-то степени является процедурной составляющей принципа понимания…

**

Из преамбулы А. Алексеева к публикации материалов: Докторов Б. Заметки о моей американской жизни; Ядов В. Мои римские каникулы // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2009, No 6. Электронная версия - http://www.teleskop-journal.spb.ru/files/dir_1/article_content1297505718305459file.pdf

НЕВЫКЛЮЧАЕМОЕ НАБЛЮДЕНИЕ

Это термин впервые употребил Игорь Травин. Сначала на одной, потом на другой научной конференции. Термин еще не успел прижиться, но, будем надеяться, это произойдет. Мне кажется, он очень подходит к тому, что сейчас предлагается вниманию читателей «Телескопа».

Включенное наблюдение (как, впрочем, и наблюдающее участие) предполагает некую исследовательскую задачу, которую социолог себеставит и реализует доступными ему средствами. А если прямой такой задаачи нет? Но социолог, как и все другие, естественно включенный в социальную жизнь, не может не проявлять к ней привычного познавательного интереса. Участвуя, он наблюдает, наблюдая, рефлексирует. Причем делает все это социологически, может быть, потому, что просто иначе не умеет.

Так художник не может избавиться от привычки наблюдать краски природы или тени на лице, не прикидывая, как бы это могло лечь на холст.

Что является общим в текстах Бориса Докторова и Владимира Ядова, вошедших в эту подборку? Во-первых, что они принадлежат знаковым фигурам в нашей профессии, так что любая их строчка интересна. Во-вторых, общее в том, что все это происходит с ними самими, притом, что вроде бы «ничего особенного»... Это не дневниковые записи, и не мини-рассказы, это выбор из потока жизни тех эпизодов, впечатлений, наблюдений, которые могут иметь достоинство модельной ситуации, будь то обыкновенная-необыкновенная школа в калифорнийской «глуши» или «римские каникулы» российского Профессора.

Конечно, это не обязательно «сугубо-социологический» экстракт (хотя возможно и такое). Вместе с тем, американская народная этимология «Гэллап» (потому что «галоп»), равно как и наивно-идеологическая сентенция шугозерской бабуси («живем хуже, чем в Америке») говорят о менталитете обеих культур больше, чем иной академический том.

«Хорошо увиденное частное может всегда считаться общим», – замечал Гете. Вот наши эссеисты и усматривают это частное, в котором – multum non multa (многое, но не много). За то им спасибо. И в большей или меньшей степени ими реализуются «социологическое мышление» (в смысле Галины Саганенко) и «социология как образ жизни» (в смысле Владимира Ильина).

Андрей Алексеев. 14.11.2009