На снимке: М. Левин и М. Левина-Паркер

См. ранее на Когита.ру:

- Андрей Белый: тема моя – косноязычие (Начало)

- Андрей Белый: тема моя – косноязычие (Продолжение 1)

- Андрей Белый: тема моя – косноязычие (Продолжение 2)

- Андрей Белый: тема моя – косноязычие (Продолжение 3)

- Андрей Белый: тема моя – косноязычие (Продолжение 4)

 **                                                           

 Общее оглавление:

[1] Косноязычие «Петербурга» и его автора – о чем речь?
[2] Косноязычие как прием
[3] Не только косноязычие, не только художественное
[4] Проблема Бориса Бугаева и ее решение Андреем Белым
[5] Становление и эволюция косноязычия в прозе Белого
[6] О косноязычии Гоголя

**

[6] О косноязычии Гоголя                                                                             

Иностранец Гоголь                                                                                            

Нехватка слов                                                                                                     

Другая нехватка: действие без субъекта                                                     

Лишние слова и некоторые их эффекты                                                     

Непризнанные словоформы                                                                           

Словесный диссонанс                                                                                      

Смысловой диссонанс                                                                                     

Комплексное косноязычие                                                                               

Косноязычие, питающее косноязычие                                                                     

Внимание!                                                                                                            

«Нерасплетаемая чепуха» гоголевской гугли                                            

Ложное смысловое косноязычие                                                                   

Сверхдиссонанс                                                                                                 

Псевдо-ложное косноязычие                                                                          

Косноязычие одного и косноязычие другого                                                          

Окончание

<…>

Не погневайтесь, господа, что в книжке этой больше ошибок,

чем на голове моей седых  волос. Что делать? Не доводилось

никогда еще    возиться с печатною граматою.

Чтоб тому тяжело икнулось, кто и выдумал ее!

                                                                                                          Николай Гоголь[1]

            Напомним, Белый замечал у Гоголя манеру выражаться «нарочно бессвязно» – то есть, по нашим понятиям, искусственно создавать косноязычие. Как именно? И как это соотносится с косноязычием Белого?

            Легко заметить, что предпосылки косноязычия у них похожи. Гоголь «недоовладел» русским – и у Белого с русским сложные отношения. У Гоголя нечаянные нарушения дополняются умышленными – и у Белого. Мы отмечали, что Белый выражается местами несколько по-иностранному – местами и Гоголь. Оба избегают шаблонов, оба придумывают свои слова и выражения, оба пользуются неортодоксальными способами соединения слов – оба отличаются языковым своеволием и редким своеобразием. Белый много заимствовал у Гоголя, явно или неявно, от принципов до частностей. Все это важные предпосылки схожести двух мастеров необычного стиля. Но разница между ними тоже очень заметна.

            Фраза Гоголя отличается нравом легким, веселым и чрезвычайно игривым. Косноязычие Гоголя, интересующий нас аспект его фразы, того же нрава; по большей части оно скорее потешит, чем затруднит читателя. Белый усваивает многие приемы Гоголя, но не легкость. Белый тоже чрезвычайно игрив, но иначе, его игры намного серьезнее, кое в чем угрюмы даже и часто ведутся в подполье. Свое веселье в «Петербурге» тоже есть, но и оно другое, тоже по большей части в духе серьезной подпольной работы. В технике письма Белого хорошо видны уроки Гоголя, но по духу это другой язык, да и техника в целом не точно та же. Главная же разница не в технике и даже не в духе, а в том, какую роль играет косноязычие в произведении – в масштабах его. У Гоголя оно местами заметно, но не оно создает основную интонацию. Гоголь балуется косноязычием – Белый косноязычием живет. В «Петербурге» косноязычие становится важнейшей техникой фразообразования, в последующих вещах его крепость и концентрация последовательно нарастают – у Гоголя не видно ясного тренда. Нельзя сказать, что разные его произведения в равной мере причастны к косноязычию (так, «Рим» почти не причастен, «Портрет» причастен более заметно, «Тарас Бульба» еще больше), но никаких грандиозных перепадов, никакого начала и никакого конца, никакого ясно выраженного периода косноязычия у Гоголя вы не найдете.

            Иностранец Гоголь

            Белый о предшественнике пишет, что тот «вываривает» свой язык из множества языков (национальных, сословных, групповых) и творит при этом историю: «.....Судьба яркой пестрятины этой – стать на три четверти русскою литературною речью; и – даже: изменить тот самый язык, в котором Гоголь чувствовал подчас иностранцем себя»[2].

            Да, Гоголь подчас выражается немножко как иностранец: «задумался не в шутку», «повалился дым», «при тихой погоде», «и при теплой летней ночи», «нести болтовню»[3]. Местами же более, чем немножко: «не вытерпела не сказать», «не вытерпел не спросить», «усталость возобновлялась беспрестанно», «как будто ни в чем ни бывал»[4] – как иностранец полноценный. Правда, лишь местами. И все же привкус иностранности у него, пожалуй, еще более заметен, чем у Белого.

            Многие его диссонансы, возможно, большинство – ненормативные выражения, связи слов, которые в русском считаются неправильными. Где это является неточностью и где целенаправленным приемом, судить сложно; но представляется, что во многих случаях это нетвердое знание того или иного выражения. Вот два примера такой связи в двух подряд предложениях:

            Но Иван Иванович начал говорить о ловле перепелов, что обыкновенно случалось, когда он хотел замять речь.

            Итак городничий, не получив никакого успеха, должен был отправиться во-свояси[5].

            «Замять речь» очень похоже на путаницу в выражениях. «Не получив никакого успеха» похоже на двойную путаницу, во всяком случае представляет два очень заметных диссонанса, оба на основе девиантных связей слов: об успехах принято говорить, что их добиваются, а не получают; во-вторых, само слово успех не принято употреблять в разговоре о разговоре – в общепринятом варианте было бы: ничего не добившись (ничего не узнав).

            Гоголь любит сказать одно и то же двумя и более способами, поподробнее, поосновательнее. Периодически это приводит к смешению в одной фразе разных выражений, в частности, появлению явно лишних слов: «В одно и то же самое время взглянул и Иван Никифорович!..»[6] Что он хочет сказать, здесь прозрачно ясно: оба взглянули друг на друга в один и тот же момент. Об Ивановиче в предыдущей фразе сказано, что он «взглянул насупротив», значит, теперь остается сказать: в то же самое время взглянул и Никифорович. Но к этому, вопреки всяким правилам, примешивается частично с ним совпадающее другое выражение: в одно и то же время. Косноязычие получается простейшее и притом весьма ощутимое.

            Есть ряд слов, которые у Гоголя употребляются заведомо неверно: «лежало годовое дитя»^[7] (ср.: годовалый отчет); «сливное дерево» - слово сливное можно, в зависимости от того, где поставишь ударение, прочесть как имеющее совсем другое значение, не от слива, а от сливать (сливной бачок); он именует поросят «поросенками»; в котятах узнает «котенков»; в лавочке видит «связку баранков»^[8]; слышит «петуший крик»^[9]; направляется «к городовому магазину»^[10].

            Язык Гоголя являет тот же парадоксальный контраст стилистического мастерства с эпизодическим неумением выразиться, что мы видели у Белого. Только у Гоголя он резче. Гоголь, почти не имевший в русской прозе убедительных предшественников, проделывает такие вещи, которые до сих пор поражают, спустя столько поколений, после нескольких гениев. Это волшебник, сплетающий такую словесную нить, что дух захватывает. У Белого чувство слова было не столь сверхъестественным. С другой стороны, «недоовладение» русским языком в художественных вещах Гоголя тоже более заметно, чем у Белого[11] – в итоге у Гоголя контраст между мастерством и неумением еще более удивительный.

            Остановимся теперь на примерах технического сходства двух косноязычий.

            Нехватка слов

            Напомним, в «Петербурге» речь заходит о серии «событий, угрожавших спокойствию»[12]. На этом рассказчик ставит точку, не уточняя: спокойствию – чьему? У Гоголя: «Дама везла только что услышанную новость и чувствовала побуждение непреодолимое скорее сообщить ее»[13]. И этот рассказчик не уточняет: сообщить – кому? «Кому-нибудь»?

            Отсутствие обычного уточнения – тот же прием, что мы видели у Белого. Но Белый еще придумал то, что мы называем нарочитым обрывом фразы: «Да и кроме того»[14]. У Гоголя мы таких обрывов не нашли. 

            Другая нехватка: действие без субъекта

            Другая нехватка слов у Гоголя принципиально не отличается от того, как она представлена у Белого («В комнату вошли» и т.п.): «Он слышал, как бились крыльями в стекла церковных окон и в железные рамы, как царапали с визгом когтями по железу, и как несметная сила громила в двери и хотела вломиться»^[15]. Последняя треть фразы подчеркивает разницу между традиционным отсутствием имени субъекта и девиантным отсутствием всякого вообще субъекта: «несметная сила» безымянна, но не так безлика как «бились крыльями» и «царапали когтями».

            Лишние слова и некоторые их эффекты

            У Гоголя «много слов», как выражается рассказчик «Петербурга». Слов и выражений, повторяющихся буквально, дублирующих друг друга по смыслу, уводящих в сторону, необязательных и просто, с точки зрения строгого редактора, лишних. Избыточное словоупотребление – одна из самых очевидных примет родства между Гоголем и Белым.

            Пример немного иного, чем выше, объединения в одной фразе двух выражений одного смысла: «заснул как убитый самым крепким сном»[16]. Выбирай, читатель, что тут лишнее: «как убитый» – или «самым крепким сном». Первое означает второе, поэтому обычно говорят или одно, или другое. А то и другое вместе – довольно близко к «масло было масляным».

            Наверно, возможно еще одно прочтение: словно убитый сном. Если автор это имел в виду, и если вставить запятую, лишние слова будут не так заметны, тавтологии не останется – будет не столько косноязычно, сколько оригинально: заснул, как убитый сном. Нечто похожее в другом месте без косноязычия: «.....И крепкий сон схватил его так, что он повалился словно убитый»[17].

            Возможно и еще одно прочтение: заснул, убитый самым крепким сном. Это делает лишним слово как. Гоголь иногда использует это слово, не имея в виду уподобления, типа как пьяный или как сумасшедший. Так, он говорит «как ошеломленный»[18] – о герое, в самом деле (а не как) ошеломленном Парижем. «Кочкарев стоит, как ошеломленный»[19] – о действующем лице, действительно ошеломленном бегством жениха. Ощущается смешение двух взаимозаменяемых и при этом несовместимых выражений: ошеломленный – и как громом пораженный. Нельзя знать наверное, но скорее всего автор делает это по недосмотру – простое косноязычие, которое, однако, как мы видели и у Белого, не только не портит фразы, но украшает ее игривой ямочкой. Как ошеломленный, как удивленный – такие как придают фразе легчайший смешной перекос.

            Гоголь находит способ сделать как лишним даже там, где оно, казалось бы, есть неотъемлемая часть фразеологизма: «Как убитый останавливался он над Сеной.....»[20] Теперь Париж приводит героя в состояние глубокого уныния – и убитый (павший духом) было бы точнее, чем «как убитый». Подошло бы и как убитый горем: он не в горе, но похож на убитого горем. Странно, что Гоголь так не написал – это было бы совершенно в его духе; но он непредсказуем.

            Кстати, забавное косноязычие получилось бы, если б сказать, допустим, как пьяный в описании истинно пьяного: Встельку пьяный Петр шатался как пьяный. Или: Погибший боец лежал как убитый. Или сказать ребенку: Ты как ребенок! Гоголь местами почти это самое и делает – называет Оксану красавицей и тут же говорит, что эта красавица «была капризна, как красавица»[21].

            Иного рода пример: «Шиллер был совершенный немец в полном смысле всего этого слова»[22]. Заметно дублирование смысла: немец в полном смысле слова – примерно то же, что совершенный немец. Но главное украшение фразы, конечно, уточнение «всего». Оно производит эффект самый неопределенный в смысле более, чем одном. Что значит всего слова? Что-то еще есть в смысле не всего слова? Кроме того, как «всего» соотносится с «в полном смысле»? На первый взгляд, как ненужное дублирование: «в полном смысле» устраняет возможность частичности (неполноты) – то же делает и «всего». Но на второй взгляд, второе усиливает первое: «всего» подчеркивает всеохватность смысла, подчеркивает полноту не только смысла, но и слова (всего целиком, без малейшего изъятия) – удваивает силу сказанного. «Всего» означает: в смысле более полном, чем просто полный, в переполненном. Не на сто процентов, а на двести.

            Дополнительная неясность: в полном смысле – какого «этого» слова? Слов-то два: совершенный и немец. Примерив выражение к каждому из них, можно убедиться в том, что оно подходит и тому, и другому: немец в полном смысле слова – и совершенный в полном смысле слова. И каждое из прочтений придает фразе более-менее одинаковый смысл.

            За словесно-смысловой избыточностью кроется темперамент фразы. Она идет по нарастающей, рассказчик использует три подряд максимизирующих слова: «совершенный», «в полном» и «всего». Каждым из трех он хочет сказать одно и то же, но сказать как можно сильнее. Вместе они означают немца в смысле еще более полном, чем переполненный. Шиллер – немец в самом наипереполненном смысле. Не на сто процентов, а на все триста – вот что говорит эта фраза.

            Это пример усиления образа с помощью многократного выражения одной мысли разными средствами – в краткой, простейшего синтаксиса фразе. Как три восклицательных знака вместо одного: вот вам!!! Это немец совершенный (!), немец в полном (!) смысле слова, да еще и всего (!) слова. Это немец из немцев, отборный, отпетый, дальше уже некуда.

            В этой фразе Гоголя мы видим простую и относительно прозрачную форму того же приема, который в форме намного более сложной и совсем не прозрачной применяет Белый для придания образу определенных оттенков, в частности,  для усиления образа, как мы пытались это показать на примере «прохожего пешехода».

            Усиление с помощью «всего» (всех) Гоголь пробует в разных контекстах. Иван Никифорович, когда разойдется, выражается, можно сказать, совсем как Николай Васильевич: «.....Я вам, Иван Иванович, всю морду побью!»[23]

            В день шинели Акакий Акакиевич возвратился со службы домой «в самом счастливом расположении духа». Это ортодоксальная формула, констатирующая факт безмятежного вечернего счастия героя. Но утром выходил он из дому, только что впервые надев новую шинель, ошеломленным и еще более счастливым – и это состояние, беспокойно счастливое, более счастливое, чем самое счастливое, передается выражением видоизмененным: «в самом праздничном расположении всех чувств»[24]. Необыкновенное счастье героя лучше передается с помощью необыкновенного подбора слов, не совсем правильного, зато точно отвечающего танцующим завихрениям его ощущений. Общепринятое выражение, расположение духа, будет узнано – и эмоционально не сыграет. А выражение слегка растрепанное, расположение чувств, будет замечено – и сыграет. А если добавить «всех», то чувств станет больше, они станут ярче, и наше радостное ощущение воспарит в ту заоблачную высь, в которой веселится душа героя.

            Вот пример лишнего слова, которое создает неявную двусмысленность, намек на смысловой диссонанс: на воротник они с Петровичем выбрали «кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу»[25]. Всегда – не просто лишнее слово, а слово, добавляющее лишний смысл, второе дно. В случае чего – всегда можно сделать то или это: всегда можно вернуться; всегда можно отказаться; всегда можно сказать, что... Так почти выражается Тарас Бульба: «Жида будет всегда время повесить, когда будет нужно.....»[26] Всегда можно принять за куницу тянет в сторону от можно издали принять за куницу. Последнее значит, что прохожие могут кошку принять за куницу – по ошибке. Но «можно всегда» намекает на иное: если захотеть, можно убедить себя в том, что это куница. «Всегда» переводит смотрящих на воротник из категории жертв обмана в категорию активных участников представления, соучастников сговора и игры: давайте будем обращаться с этой кошкой так, как будто она куница.

            Всегда – слово, к которому Гоголь всегда питал слабость. В качестве лишнего оно у него имеет обыкновение придавать фразе оттенок двусмысленности. Правда, не всегда оттенок этот так заметен: «.....Маленькие лавочки; в них всегда можно заметить связку баранков.....»[27] Здесь второй смысл слабо проступает, поскольку заслоняется первым.

            Избыточны оба, Гоголь и Белый, чрезвычайно, но есть различия в средствах. У Гоголя прослеживается система – наглядно повторяющиеся способы создания избыточной фразы.

            Среди литераторов попадаются стремящиеся к точности ученого. Такой скорее вычеркнет нужное слово, чем оставит ненужное. Там, где другой напишет два-три синонима, потому что ни одно из слов не выражает задуманного на сто процентов, этот выберет одно, постаравшись, чтобы оно было стопроцентным (подберет ли он такое, другой вопрос). Гоголь – прямая ему противоположность. Система Гоголя в том, чтобы написать не пару синонимов, а полдюжины, и не изредка, а часто; он может вывалить на читателя все слова, которые имеют хотя бы отдаленное отношение к делу, плюс еще несколько, к делу совсем не относящихся.

            Частный случай такой избыточности – сказать одно и то же несколькими способами (обычно двумя), которые несовместимы и в то же время взаимодействуют между собой. Его фраза испускает различные сигналы, которые не просто дублируют друг друга, но вступают во взаимодействие между собой и производят эффект щекотки. Пример: «Он не показал однако ж никакого вида огорчения.....»[28] Не показал виду, говорит он – и в то же время: не показал огорчения. Одно говорится дважды, но не два раза отдельно, как говорят один раз, потом другим способом повторяют еще раз – а оба раза вместе. Слова выстраиваются в единую цепочку: «не показал» относится и к виду, и к огорчению; а кроме того, и вид относится к огорчению. «Никакого вида огорчения» совмещает два разных сигнала и создает некий странный намек на новый сигнал, как бы обретающий свою собственную жизнь.

            Еще: некий философ «всегда имел обыкновение»[29] перед сном плотно поесть. Имел обыкновение – почти то же, что всегда. Но это не тот случай, когда использование ряда синонимов помогает нащупать приблизительный способ выразиться. Оно здесь вместо этого имеет другие последствия, отчасти, думается, автором не предвиденные. Очевидно, что одно из двух выражений тут лишнее, и их совмещение порождает некоторую странность – это во-первых. Но, во-вторых, это не просто тавтология – потому что, хотя оба выражения относятся к продолжению предложения (к еде перед сном), они еще вступают во взаимодействие друг с другом: «всегда» относится и к «имел обыкновение». Персонаж всегда ел перед сном – и в то же время всегда имел обыкновение. Это размножение значений при одновременном размывании их четкости. Всегда – может означать всю жизнь имел обыкновение. Или с детства. По-своему подчеркивает нерушимость обыкновения.

            Фирменное гоголевское косноязычие, фирменная словоизбыточность – не просто всадить лишнее или необязательное слово, и не просто продублировать сигнал, а создать особую смесь. Такое дублирование ведет к трансформации сигнала, к созданию немного иного сигнала, который включает два синонима и в то же время не равен ни одному из них. Создается фраза, где не просто два раза говорится одно, а говорится это одно с некой прибавкой-смещением. Разумеется, трансформация существенна, в смещении не столько смысла, сколько ощущения. Гоголевские отклонения придают фразе уникальный привкус.

            «Можно всегда принять за куницу», «в полном смысле всего слова», «уснул как убитый самым крепким сном», «как ошеломленный» – примеры лишних слов, создающих значительно больше, чем только ощущение излишества.

            «Слов немного.....»[30], – говорит Гоголь о Пушкине. О себе он этого не мог сказать. Терминологически его фраза меньше, чем сумма входящих в нее слов – и в то же время она больше, чем сумма входящих в нее слов.

            Непризнанные словоформы

            У Гоголя есть фрагменты косноязычия, создаваемого своеволием и остроумной игрой на некоторых нюансах русского языка. Так, нечто во всех отношениях необыкновенное мы узнаем «из одного разговора, который произошел между одними двумя дамами»[31]. Та же словоформа, одними, обычна в сочетаниях типа: салон посещался исключительно одними дамами. У Гоголя «одними дамами» говорится в ином смысле, что делает словоформу ненормативной. Кроме того, «двумя» создает резкий диссонанс с «одними» – усиливая эффект косноязычия.

            Гоголь, точнее, его простодушный плут-рассказчик, любит пользоваться словами один, одна, одно в смысле некий, некая, некое, местами наворачивая их одно за одним, как, например, в одном повествовательном предложении: «.....Один коломенский будочник видел собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение; но будучи по природе своей несколько бессилен, так что один раз.....»[32] «Одними двумя дамами» отражает предпочтение называть предмет разговора одним – Гоголь пользуется тем же словом, но так, как другие не пользуются. Назвать неких двух одними двумя логично – это лишь воспроизводит во множественном то, что рутинно делается в единственном – и вызывающе неожиданно. Белого словотворчество основано более всего на этой самой логике.

            А вот сравнимая игра почти тех же слов – а косноязычие иное: «Здесь жили тогда в трогательной дружбе два единственные человека, два единственные друга»^[33]. Два единственные – резкий словесный диссонанс. К нему добавляется подмена слова – в этой фразе «единственные» не может означать единственности, а означает удивительность: два удивительных человека, два редких друга – что-то в этом роде. Это создает еще более резкий смысловой диссонанс.

            Словесный диссонанс

            «Вытаращив очи»[34] – разнозвучие прозаического с поэтическим, почти то же, что поколения спустя напишет Белый: «выпучил очи»[35]. Правда, в первой половине XIX века слово очи было и прозаическим тоже, более обычным, чем в веке ХХ. Тот же Гоголь чаще говорит не глаза, а очи (хотя в других случаях не сочетает с анти-поэтическими словами). Вероятно, для его современника такой диссонанс был куда менее заметным, чем для современника Белого.

            Напомним, Белый наделяет звуки качествами визуальными (невзрачные звуки, красные хрипы), а о картинках говорит словно они могут звучать (неугомонные). Общий принцип диссонанса заключается в сочетании слов, принадлежащих к разным рядам, в нарушении общепринятых представлений о сочетаемости и несочетаемости слов. Проведение подобных операций он мог подсмотреть у Гоголя. Он сам отмечает, что «цветной и фигурный слух» Гоголя «сплетается с позднейшими символистами»[36] и приводит (со ссылкой на другого гоголеведа) его многочисленные примеры. Самый наглядный: «красный звон»[37]. Отметим, что для Гоголя красочные звуки не типичны. Гоголю ближе родственные им, но иные диссонансы, глагола одного ряда с существительным другого, скажем, «кивнул пальцем»[38]. Или вот сразу два: «.....При встрече с нею, одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустив какой-то особый голос»[39]. Испустить голос – элементарная ненормативная связь, простой словесный диссонанс. Моргнуть усом – заостренный словесный диссонанс и одновременно диссонанс смысловой. Это уже в довольно близком родстве с красочными звуками и звучащими красками. Кроме того, незаметная мелочь: усом, а не усами – та же, для Гоголя обычная, асимметрия частей тела и выражений, что заметна и у Белого. Общее у обоих авторов и то, что такие словосочетания, при всей их неортодоксальности, понятны и воспринимаются без труда. Даже «красный звон», как ни странно, не оглушает, поскольку красный – цвет запорожцев (напр.: «красное море запорожцев»[40]), который может окрашивать и звон их колоколов; к тому же «красный» прячется как маловажная деталь в конце многосложного «эпического» периода, в предложении, в котором образ наворачивается на образ[41]. Закрадывается даже подозрение, что красный здесь может иметь того же рода отношение к цвету, что в выражении «красный уголок».

            Моргать не глазом – особый дар целого ряда гоголевских персонажей. Выражения этой группы участвуют в создании нескольких разновидностей косноязычия. Наблюдательный гоголевед Белый замечает моргающие усы (для него это пример того, как глаголы Гоголя «глаголят») еще в нескольких местах: «.....Усы не дрожат, а “моргают”; и впечатление о “моргающих” усах сопровождает память о “Веч[ерах на хуторе...]” и “Мирг[ороде]”: “усы... заморгали” (ВНИК [Вечер накануне Ивана Купалы]); “моргнувши усом” (ТБ [Тарас Бульба]); “моргаешь... усом” (МН [Майская ночь]); и – “усом моргнул” (ТБ).....»^[42]

            Многократное употребление выражения наводит на мысль, что для Гоголя оно было обычным – он им раз за разом пользуется, будто оно давно в ходу и всем известно. Его фраза моргает на все лады – и к этому мы скоро вернемся.

            Интересны диссонансы, которые шире, чем чисто словесные – словесно-образные: «Находясь в городах, они, несмотря на крутой нрав свой, гораздо более цивилизированы, нежели обитатели лесов. Это, напротив того, большею частию народ мрачный и дикий.....»[43] Дикие лесные жители противопоставляются более цивилизованным городским – а речь о котах. «Крутой нрав», цивилизация и особенно «большею частию народ мрачный и дикий» – так обычно говорят о народе не кошачьем. Коты, представители мира животного, живописуются Гоголем в выражениях другого ряда, явно человеческого – такой диссонанс производит эффект не просто необычности, но смешной необычности.

            Смысловой диссонанс

            Начнем с характерных, как представляется, именно для Гоголя диссонансов. Он явно питает слабость к ложным противопоставлениям: «Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках, что если бы раздуть их, то в них можно бы поместить весь двор с амбарами и строением»[44]. 

            Его противопоставления строятся как вызов здравому смыслу, приближаясь иногда к чистому абсурду: «.....Прибежал довбиш, высокий человек с одним только глазом, не смотря, однако ж, на то, страшно заспанным»[45].  

            Чуть сложнее и в то же время понятнее: «Тот имеет отличного повара, но, к сожалению, такой маленький рот, что больше двух кусочков никак не может пропустить.....»[46] В чем мысль рассказчика, догадаться нетрудно: хорошей кухни не оценит тот, кому не дано вволю поесть. Нетрудно заметить и то, что мысль облечена в форму бессмыслицы: маленький рот еще никогда никому не мешал отдать должное искусству повара – это демонстративный смысловой диссонанс. Такая у Гоголя манера: давать пояснения там, где читатель пояснений не ждет – и некоторые из пояснений делать заведомо несуразными, говоря, однако, эти несуразности так, как говорят самые естественные, всем известные вещи.

            Фраза делится на три части, между которыми ее построение подразумевает логическую связь. Прелесть в том, что, хотя фраза понятна, связи между частями непонятны. Вторая часть, после «но», про маленький рот, делает вид, что противопоставляется первой, про отличного повара – но одно другому не мешает. Ожидаемое рассуждение: Имеет отличного повара, но, к сожалению, еще имеет язву. Это любому понятно, это сразу объясняет, что именно вызывает сожаление. Но у Гоголя большому мастеру приготовления лакомых блюд противопоставляется маленький рот – это непонятно, поскольку не видно, в чем конфликт. Поэтому далее приходится объяснять, каким же образом факт малого рта приводит к таким последствиям, которые вызывают сожаление. Поэтому следует третья часть фразы, о неспособности малого рта пропустить больше двух кусочков – и она так же не вяжется со второй, как вторая не вяжется с первой. Тут тоже подразумевается несуществующая связь – между размером рта и количеством (вместо размера) кусков. Фраза выражает сантимент, который читатель не может не понять – несмотря на то, что построение представляет насмешку над здравым смыслом. Это ли имел в виду Белый, замечая, что Гоголь порой пишет «нарочно бессвязно», мы не знаем, но нет сомнения в том, что Гоголь превосходно это умел.

            Что значит «обыкновенный взрослый поросенок»[47]? Поросенок – свиной ребенок; взрослый поросенок – как взрослый ребенок. В этой паре соединены слова, которые прямо отрицают друг друга. Что из себя представляет взрослый детеныш, сказать трудно, но во всяком случае он не может быть обыкновенным животным – и именно «обыкновенным» он здесь и назван. У Гоголя три слова создают два стопроцентных взаимоисключения.

            Портрет одного чиновника включает такие детали: «с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется гемороидальным...»[48] Приблизительность указаний сбивает восприятие – что это за существо? Лысина на лбу – смысловой диссонанс, совмещение в одном двух разных районов головы. Да и как может образоваться лысина на лбу, если лоб – сам что-то вроде лысины? Та же примета у благородного животного: «.....У Ивана Ивановича кобылка саврасая с лысинкой на лбу.....»[49] То же у пса, глазами собачки: «.....У Трезора мордочка тоненькая, и на самом лбу белая лысинка»[50]. На этих представить легче – у них лоб шерстью покрыт. Может, и у чиновника тоже?

            Второй в цитате о чиновнике диссонанс далеко не столь очевиден, но вносит ничуть не меньшую лепту в нагромождение нечеловеческих черт: морщины «по обеим сторонам щек» – не значит на щеках. Формулировка подразумевает, что щеки не располагаются по обеим сторонам носа, но представляют собой нечто цельное, как, скажем, заросли, образующие неделимую область. И эта область щек должна находиться по центру лица, поскольку, по утверждению рассказчика, морщины находятся и с одной стороны от этой цельной области, и с другой от нее стороны. А это в свою очередь значит, что морщины находятся не на щеках, а где-то дальше, справа и слева от области щек – на ушах? Вырисовывается не чиновник, а сущее чудо-юдо. Описание его опровергает его обобщающую характеристику: «чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный». Косвенно признает, что представил нам существо во всех отношениях необыкновенное, и сам рассказчик – знаменитой фразой: «Что̀ ж делать! виноват петербургский климат»[51].

            У Николая Аполлоновича «две совершенно ненужных руки по обе стороны туловища»[52]  (по две руки с каждой стороны?) – это не совсем то же, что у Гоголя, морщины «по обеим сторонам щек», но это родственная словесная неразбериха.

            Что касается Аполлона Аполлоновича, его лицо геморроидально, что сближает его с Башмачкиным, хотя о цвете речи нет. Настоенные на геморройдах описания лиц воспроизводит не один Белый; они встречаются и у Тургенева, и у Достоевского, и у Бунина, и у других; но трудно понять, что они значат. Во всяком случае до нашего времени выражение не дожило: теперь геморроидальные лица, геморроидальные цвета – загадочные выражения, не просто вышедшие из употребления, а сугубо непонятные. Тем более когда Гоголь говорит, что А.А. Башмачкин за долгие годы трудов своих честных выслужил пряжку в петлицу да «геморой в поясницу»^[53]: где геморрой – и где поясница? Фразе, представляющей героя, много внимания уделяет Эйхенбаум, в частности, слову «гемороидального». Он тоже, за сто лет до наших дней, в нем не видит ясного значения и называет «почти логически-обессмысленным»[54]. Эйхенбаум – поколения Белого, значит, во времена создания «Петербурга» эти выражения ясного значения уже не имели. В наше время легче представить не цвет, а геморроидальное выражение лица: оно видится страдальческим, от боли и еще, может, от неловкости, как у человека, который теперь не знает, как быть.

            Гоголь производит диссонансы на все вкусы. Некоторые, как это случается и у Белого, почти совсем неощутимы: «скрып мороза под сапогом»[55]. Скрипит не мороз, и никому еще не удавалось наступить на мороз, ни сапогом, ни валенкою – но мороз так прочно связан со снегом, которому положено скрипеть (в следующем предложении: «скрыпучий снег»), что, заслышав скрип в тихую морозную ночь, легко можно принять одно за другое. Зима, мороз, снег – слова одного ряда, поэтому неувязка слов по смыслу скрадывается.

            А вот пример диссонанса, который должен был особенно прийтись Белому по душе: «Конечно, нашлись..... кое-кто неробкого десятка, которые не потеряли присутствия духа, но их было весьма немного: почтмейстер один только»[56]. Уточнение смехотворно расходится с запевом, который к нему подводит: их было немного, то есть было их ровно один. Кажется, что по образу и подобию такого построения Белый представляет посетителя, а потом небрежно добавляет, что это хозяин посещает свой дом, в котором живет. Или сообщает, что барчук поднялся раньше чем следует, потом уточняет, что тот вовсе не спал. Та самая школа.

            Комплексное косноязычие

            Рассказы козаков на отдыхе так были живы и смешны, что «нужно было иметь только одну хладнокровную наружность запорожца, чтобы сохранить во все время неподвижное выраженье лиц и не моргнуть даже усом.....»[57]

            Прежде всего заметен сильнейший словесный и смысловой диссонанс: не моргнуть усом. В данном случае прозрачна связь с выражением: не моргнув глазом.

            Гоголь резко нарушает словесную формулу не моргнув глазом, но перед тем гладко расстилает другую, не столь очевидную формулу, которая, однако же, подсознательно узнается при чтении: Нужно иметь особое самообладание, чтобы сохранить невозмутимый вид (не рассмеяться). Эту формулу он тоже нарушает, но совсем не резко. Слова используются не самые точные и даже противоречащие смыслу говоримого, но – благодаря надежно узнаваемой формуле – восприятие направляется не столько этими словами, сколько конструкцией фразы в целом. Нужно иметь «хладнокровную наружность» очень неточно выражает мысль рассказчика. Наружность не называют хладнокровной – хладнокровным называют человека, и относится это не к наружности, а, наоборот. Вторая, после «чтобы», половина фразы тоже создает словесный диссонанс: «неподвижное выраженье лица» – что это за выражение? О выражении лица не говорят неподвижное; выраженье – слово лишнее. Но даже и без него –  неподвижное лицо – не совсем то, что в этом контексте обычно говорят.

            Прикинем теперь, как эти две половины взаимодействуют друг с другом. Оба рассмотренных выражения – «хладнокровная наружность» и «неподвижное выраженье лица» – косноязычные эквиваленты двух известных стереотипов: невозмутимый вид и непроницаемое выражение лица. У обоих – один смысл. Фраза в целом тавтологична: Нужно иметь невозмутимый вид, чтобы сохранить непроницаемое выражение лица. Каждая из половин косноязычна, но вместе, перемножаясь друг на друга, они создают косноязычие еще более серьезное.

            Если вникнуть, фраза, прочитанная дословно, не имеет смысла Но нормальный читатель в такие вещи не вникает, у него остается только подсознательное ощущение шершавости. Читатель прочитывает не то, что сказано, а то, что, как подсказывает ему формула, должно было бы быть сказано. В результате приблизительность подбора слов скорее всего будет ощущена, но не осознана. Гоголь так умело играет на воспитанных во всех нас речевых рефлексах, что мы сами приблизительно им сказанное заменяем четким смыслом формулы.

            Белый возводит кочки на ровном месте – Гоголь прокладывает относительно ровную дорогу из неровного материала.

            Косноязычие, питающее косноязычие

            Присмотримся теперь к слову моргнуть и к родным и близким ему словам.

            Моргающий ус (см. выше) – пара не неразлучная. И не потому, что моргают персонажи Гоголя чаще глазами – нет, глазами (точнее, глазом) чаще косят, чем моргают; а усом моргают, мигают и подмигивают чаще, чем глазом или оком. Еще мигают пальцем, мигают бровью, моргают бровью, подмигивают бровью и губами. Андрий обещает деве, взявшей в полон его сердце: все сделаю, «если только ты вымолвишь одно слово или хотя только моргнешь своею тонкою, черною бровью!»^[58] Чичиков, делая себе приятный сюрприз, «подмигнул бровью и губами»[59]. Дивчина говорит парубку: «.....Моргаешь ты черным усом своим.....»[60]

            Впрочем, усом могут порой даже и шевельнуть (если наберутся духу): «Выпуча глаза и разинув рты, не смея пошевельнуть усом, стояли козаки, будто вкопанные в землю». Так говорит об усах начинающий Гоголь, но тут же о других усах, несмотря на всю свою неопытность, говорит другое: «.....Усы значительно заморгали на присутствующих»[61].

            Гоголь, как видно, всю жизнь пользовался столь необычными выражениями, да к тому же, видно, и понимал эти глаголы по-своему, в особенности моргнуть. Возникает подозрение, в которое трудно поверить, но ничего другого не остается: возможно, он не знал обычного смысла этого слова – не знал, что моргают не усами, а глазами; и ничто не предполагает, что Гоголь знал о возможности не чем-то, а просто моргнуть. У него «моргнуть» относится к мимике вообще – движению едва не любой частью лица, совсем не обязательно глазом, но обязательно чем-то.

            Поиск в Национальном корпусе русского языка, по 27 текстам Н.В. Гоголя, показывает кое-что любопытное. Вот как он употребляет глагол моргнуть и его производные («просто» ниже значит просто моргнуть, без существительного):

            «Моргнувши»: усом – 3, просто – 0;

            «Моргавшим»: глазом – 1, просто – 0;

            «Моргнешь»: бровью – 1, просто – 0;

            «Моргаешь»: усом – 1, просто – 0;

            «Моргая»: усом – 1, просто – 0;

            «Моргнул»: усом – 1, просто – 0;

            «Моргнуть»: усом – 1, просто – 0;

            «Заморгали»: усы – 1, иначе – 0.

            Моргнуть или родственное ему слово употребляется в 10 случаях (если мы ничего не упустили) – и ни разу не употребляется без существительного. Персонаж может моргнуть усом (8 из 10), бровью, даже глазом – но не просто моргнуть, такое в гоголевском репертуаре отсутствует. Моргнуть означает у Гоголя – и, видимо, для Гоголя – шевельнуть чем-то, как правило, усом.

            Если наша догадка верна – а другого объяснения гоголевской практики не видно – это случай создания художественного косноязычия из нетвердого знания. У Гоголя, как у Белого после него, совсем не редко недоусвоенные выражения прекрасно вписываются в общий строй его речи и даже помогают придать ей дополнительную выразительность.

            Внимание!

            Это неправдоподобно, но и у Гоголя не всегда складно с вниманием: «Слова эти вмиг обратили на него внимание всех»[62]. Если отбросить «всех», получится, что слова, как люди, обратили на него внимание, хотя имеется в виду, что слова эти привлекли к нему внимание собравшихся (которые как раз обратили на него внимание). Еще: «Такое благонравие скоро привлекло на него внимание даже самого учителя латинского языка.....»[63] Тут появляется нормативное «привлекло», но в ненормативном сочетании с «на него» (навлекло?) – похоже на речь пытающегося вспомнить, как же это будет по-русски. Местами даже и непонятно: «Присутствующие..... онемели от внимания и не отрывали глаз от некогда бывших друзей»[64] (и лишнее слово: некогда). В сочетании с неточным местоимением: «.....продолжал он, видя устремившееся на себя всеобщее внимание.....»[65] Внимание, «устремившееся на себя» – вместо обращенное на него – создает образ сворачивающегося в кольцо внимания. То же сочетание, создающее похожее замыкание на себя, в котором (внимание!) слово внимание отсутствует – и при этом незримо присутствует: «.....обратил на себя глаза юноша.....»[66] Речь все о том же – юноша привлек к себе внимание (а не засмотрелся на себя).

            Во время знакомства Чичикова с сыновьями Манилова слово внимание появляется почти подряд трижды: «Здесь учитель обратил всё внимание на Фемистоклюса.....»; «Учитель опять настроил внимание»; и, в прямой речи Манилова, «Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание»[67]. В двух случаях из трех слово употребляется традиционно (правда, в речи Манилова смысловой диссонанс: Алкид у него сначала побежит за букашкой – и только потом «тотчас обратит внимание», хотя должен был бы сперва обратить внимание), а еще в одном случае отклонение не самое резкое. Традиционное обхождение со словом внимание у Гоголя встречается, но не слишком часто.

            Трудно представить, чтобы Белый своим своенравным обращением с этим словом был обязан Гоголю. Должно быть, совпадение. Объяснения ему никакого не видно совсем, разве только то, что внимание – слово волшебное.

            «Нерасплетаемая чепуха» гоголевской гугли

            Обратимся теперь к тому выражению, которое Белый приводит как пример словесного бесчинства, какому и названия не подберешь. Напомним, как он завершает разбор неточностей языка Гоголя: «Ряд уже просто нерасплетаемой чепухи; потрудитесь разобрать, что значит “набежит на лбу гугля”.....»[68]

            Выражение находим в новелле «Старосветские помещики». Пульхерия Ивановна имеет обыкновение, подводя гостя к закуске, объяснять лечебные свойства своих водок, и когда дело доходит до той, которую немного косноязычная хозяйка называет «перегнанная на персиковые косточки», она говорит: «Если как-нибудь, вставая с кровати, ударится кто об угол шкапа или стола и набежит на лбу гугля, то стоит только одну рюмочку выпить перед обедом — и все как рукой снимет, в ту же минуту все пройдет, как будто вовсе не бывало»[69].

            Достаточно одного взгляда на это предложение, чтобы понять, до чего же несправедлив Белый к старшему. Где тут «нерасплетаемая чепуха»? И много ли надо потрудиться, чтобы разобрать, что в таком контексте означает «набежит на лбу гугля»? Это сразу ясно: образуется на лбу шишка (синяк). Набежит гугля – может быть местным выражением, может быть личной манерой Пульхерии Ивановны, может быть и причудой автора рассказа, но не распознать в гугле шишку – немыслимо. В словарях этого слова может не быть, но его употребление не имеет никакого отношения ни к чепухе, ни к дефективному русскому. Что до косноязычия, новообразование гугля, подкрепленное несколько неожиданным «набежит», создает, в самом лучшем случае, лишь очень скромный намек на косноязычие, и не примитивное, а художественное.

            Мы на премию «нерасплетаемой чепухи» выдвинули бы вот какой набор слов: «Он пренебрег утомительную, длинную лестницу постепенных сведений и первых основных законов будущего великого»^[70]. Если соотнести это с формулой «нарочно бессвязно», то нарочность приведенного вызывает сомнения, зато бессвязность превосходит все ожидания.

            Ложное смысловое косноязычие

            Остановимся теперь на особенностях создания косноязычия, которые не являются заметными у Белого, но являются у Гоголя.

            У обоих заметна манера отвлекаться, среди прочего, на пояснения, нужда в которых не очевидна. Среди пояснений есть ложные – или ничего не поясняющие, или не на тему. Белый может начать с поясняющего запева, вроде «Дело было вот в чем», а затем затеять разговор, к подразумеваемому делу не имеющий отношения. У Гоголя есть манера сказать «виной тому» или «по причине» – и сослаться на то, что причиной никак быть не может, допустим, на климат как причину невезения в азартных играх. Эйхенбаум такие ходы Гоголя называл «логически абсурдными». Однако же среди них есть такие, абсурдность которых сомнительна.

            Пример: «.....Он положил целовать жену свою в сутки не более двух раз, а чтобы как-нибудь не поцеловать лишний раз, он никогда не клал перцу более одной ложечки в свой суп.....»[71] Логика может показаться нарушенной, связь между супом и поцелуями отсутствующей. Но диссонанс тут не более чем ложный: смысл, видимо, в том, что муж мог от перцу распалиться и осыпать жену ласками без счета. Если бы вместо «не клал перцу больше одной ложечки» было «не выпивал больше одной рюмки», видимости бессвязности не возникало бы.

            У Белого значение слова, чаще всего глагола, может противоречить смыслу фразы в целом. Гоголь местами употребляет существительное, значение которого противоречит смыслу фразы – пишет не то слово, которого требует фраза. В «Шинели» фигурирует большой палец «с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп»[72]. Это одна из тех фраз Гоголя, которые содержат бесспорные и при этом почти незаметные отклонения: «черепахи череп» употребляется так, что может только означать черепахи панцирь. Можно поручиться, что многие читатели проскакивают это место, не замечая подмены. Слова «толстым и крепким, как у черепахи» настраивают на тот компонент корпуса, что у черепахи является толстым и крепким, щитоподобным, поэтому сказанное, по Шкловскому, автоматически узнается, раньше слова череп, а когда дело до этого слова доходит, точное его значение отодвигается сознанием как неуместная ветка, мешающая пройти по протоптанной.

            У Белого чужеродное слово создает напряжение во фразе и делает ее косноязычной. У Гоголя используется слово совсем неподходящего значения – но косноязычие не всегда создается. Его фраза нередко так строится, что поглощает неправильное слово, придает ему новое, нужное этой фразе значение. У Белого слово подрывает фразу. У Гоголя фраза исправляет слово.

            Сверхдиссонанс

            Правда, это не всегда так у Гоголя – и у него слово может подрывать фразу. Но у него подрыв не такой, как у Белого. Петрович сшил Акакию Акакиевичу шинель и шинель Акакию Акакиевичу принес: «Он вынул шинель из носового платка, в котором ее принес.....» Такое действие должно озадачить читателя. Может, как с черепом, говорится «носовой платок», а имеется в виду что-то вроде сумки? Или у Петровича он размером с простыню? Нет, Петрович тут же «свернул его и положил в карман»[73]. С простыней этого сделать он бы, наверно, не смог. Но если это обычный носовой платок, как завернуть в него многократно его превосходящую шинель? Это вам не какой-нибудь проходной диссонансик, вроде «заворачивал в одеяло свой нос»[74], который разумный читатель не воспримет дословно. Шинель, завернутая в носовой платок, есть сугубо деловое сообщение, которое и не может быть прочитано иначе как дословно – вот только понять не получается. Гоголь тут создает... просто черт весть что. Это словесная диверсия, нахально отрицающая законы мироздания.

            Псевдо-ложное косноязычие

            Есть у Гоголя выражения, сопротивляющиеся классификации: вроде, диссонанс – нет, вроде, не диссонанс (то есть ложный диссонанс) – нет, все-таки, вроде, не ложный. Пример: «Прошу молитвы как у тех, которые смиренно не веруют в силу молитв своих.....»[75]

            Смиренно – слово, которое придает фразе сомнительный оттенок. Смиренно – принимают, терпят. «Смиренно не веруют»? Не веровать не означает принимать – наоборот, означает не принимать. Означает сопротивляться, отвергать. Значит, это те, которые смиренно сопротивляются? Получается диссонанс, и еще какой.

            Да, но, если прочесть дальше, не веруют они «в силу молитв своих». Они, значит, скромны, не верят в свои силы – смиряются с тем, что молитвы их услышаны не будут. Получается, смиренно принимают (свое бессилие) – ничего похожего на диссонанс, одно другому безукоризненно созвучно.

            Да, но, если подумать: не верить в свою молитву – не значит ли не веровать вообще в молитву – не значит ли это попросту не веровать? Такое смирение в чем-то означает неприятие веры, отвержение учения – пассивный, но все же бунт. Получается, это все-таки те самые, которые смиренно сопротивляются.

            Кажется, это отрицание отрицания. Потайная диалектика фразы.

            Рассказчик о себе, в тоскливый осенний день возвращающемся в Миргород: «.....Я..... вошел так тихо, что никто не обратился. Правда, и некому было. Церковь была пуста. Народу почти никого»[76]. Человек входит в церковь так тихо, что никто этого не слышит, и потому никто не оборачивается. Но оказывается, там никого нет, и потому обернуться никто не может – второе объяснение упраздняет первое. Но отмена первого смысла тут же сама подвергается отмене: почти никого. Первый смысл, стало быть, подвергается восстановлению: «никто не обратился» не потому, что «некому было», а потому все-таки, что вошел он неслышно.

            Косноязычие одного и косноязычие другого

            Косноязычие Гоголя сравнимо с косноязычием ранних вещей Белого в том, что оно скорее фрагментарно, чем последовательно, и не составляет основной струи стиля. Общее и в том, что у обоих это местами высокое художественное косноязычие, местами обыкновенное. Последнее у обоих, хоть и ограничено, но заметно, и трудно сказать, у кого заметно больше. Дальше этого сходство не идет.

            Белый учится у Гоголя, но это два разных косноязычия: они ближе всего по технике, далеко не близки по духу, принципиально разнятся по интенсивности и размаху. Косноязычие зрелого Белого – вязкое, тяжелое, затрудняющее чтение в самом полном смысле всего этого слова; ему больше всего подходит этикетка «трудное». Косноязычие Гоголя, там, где оно есть, не превращает чтение в тяжелую работу. Это легкое и во многом смешливое косноязычие; ему больше подходит слово «комическое». Остается ощущение, что Гоголь вовсю веселился: придумает словесную гуглю, сосредоточенно запишет, перечтет – и хохочет.

Конец