См. на Когита.ру:

- Субъект-субъектная социология, или поворот к антропоцентризму

- Субъект-субъектная социология, или поворот к антропоцентризму. Продолжение 1

- Субъект-субъектная социология, или поворот к антропоцентризму. Продолжение 2

- Субъект-субъектная социология, или поворот к антропоцентризму. Продолжение 3

- Субъект-субъектная социология, или поворот к антропоцентризму. Продолжение 4

- Субъект-субъектная социология, или поворот к антропоцентризму. Продолжение 5

- Субъект-субъектная социология, или поворот к антропоцентризму. Продолжение 6

**

Из книги: Алексеев А.Н. Драматическая социология и сциологическая ауторефлексия. Том 4. СПб.: Норма, 2005

Содержание

Глава 23. Эпистемологические дебаты

23.1.   «Прорвался ли автор к сути?!» (фельетон о «Драматической социологии...») (авт. — В. Григорьев)

23.2.   Что такое «строгое исследование»? (авт. — А. Алексеев, Б. Беликов)

23.3.   Пределы компетенции дискурсивной социологии (авт. — В. Шубкин)

23.4.   Из истории идейной борьбы вокруг проблемы социального эксперимента

(авт. — Р. Рывкина, А. Винокур)

23.5.   «Качественное знание — это своего рода маточный раствор...» (авт. — С. Белановский; А. Алексеев)

23.6.   «Case study» как исследовательская методология (авт. — В. Герчиков) 23.7.   Из болгарского энциклопедического словаря по социологии (авт. — Ст. Михайлов)

23.8.   «Скрытая камера» социолога

23.9.   На пороге экоантропоцентрической социологии (авт. — Т. Дридзе)

23.10. «Метод — не только путь, но и взгляд...» (авт. — Н. Козлова)

23.11. К вопросу о «нормальной» и «ненормальной» социологии

23.12. «Физика Логоса» и коммуникативная социология (авт. — С. Чесноков)

         23.12.1. И еще одна рецензия...

         23.12.2. Этика и наука

23.13. Введение в коммуникативную социокультурную биографику (авт. — Р. Ленчовский)

23.14. Оборона, которую считаю необходимой и достаточной

23.15. «Ключевым здесь является вопрос о жанре...» (авт. — Д. Равинский)

Ремарки:

Две «карьеры» (раздел 23.1); Кульминационный пункт памфлета (23.1); «Суди себя сам» (23.1); Суть и сущность (23.1); Ментальный конфликт «отцов» и «детей» (23.1); К вопросу о литературных, журналистских и научных жанрах (23.1); МОНОлогизм versus ПОЛИлогизм (23.1); Создатели автопортретов (23.1); ...и математика не исключает «нестрогость»! (23.2); Предрассудки «позитивной» науки (23.2); Обоснованность, надежность, экономичность, изящество (23.2); Каким быть дальнейшему научному движению? (23.2); Еще одно толкование «научной строгости»... (23.2); Мой «заочный» научный наставник (В. Н. Шубкин) (23.3); Дорого то, что сказано вовремя... (23.3); Социальный эксперимент = исследование + управление? (23.4); Живко Ошавков и Анатолий Давыдов (23.7); К вопросу о профессиональной этике (23.8); Дридзевские чтения (23.9); За «рефлексивную социологию» (Г. Саганенко) (23.9); Коллажи жизни (23.10); Внутриличностный конфликт интерпретатора с протоколистом (23.10); Вспомним М. Гефтера (23.10); «Субъект-объектная» и «субъект-субъектная» социологии (23.11); О физике Логоса (С. Чесноков) (23.12); Не только учебная версия... (23.13)

Приложения к главе 23

П.23.1.   Собеседование теории с реальностью (А. Ухтомский) (авт. — А. Ухтомский)

П.23.2.   Личностная самоотдача как преодоление дизъюнкции между субъективным и объективным (М. Полани) (авт. — А. Грицанов; В. Лекторский; М. Полани)

П.23.3.   «Из тупика на коронную дорогу интегральной социологии и психологии...» (П. Сорокин) (авт. — П. Сорокин; Н. Серов)

П.23.4.   Из истории гуманистической (интерпретативной) социологии

П.23.4.1.    Первая школа качественных исследований в социологии (авт. — В. Семенова)

П.23.4.2.    «Границы социологического познания пролегают там, где кончается интерес или изобретательность социолога...» (авт. — М. Филипсон; П. Филмер; Х. Абельс; В. Семенова)

П.23.5.   О драматургической социологии (И. Гофман) (авт. — Х. Абельс; А. Ковалев)

П.23.6.   О социологической интервенции (А. Турен) (авт. — А. Турен)

П.23.7.   «Истории жизни» и перспектива пробуждения социологии (авт. — Д. Берто)

П.23.8.   «Рутина», «события» и «загадка жизни» (авт. — В. Голофаст)

П.23.9.   Метод погружения (авт. — В. Павленко)

П.23.10. Гюнтер Вальраф — король анонимной «ролевой журналистики». Интермедия (авт. — М. Зоркая)

П.23.11. «Исповести» и «жизнемысли» Георгия Гачева (авт. — Г. Гачев)

П.23.12. Классическое, неклассическое и постнеклассическое социальное видение (авт. — В. Василькова)

Ремарки:

Движение мировой научной мысли (раздел П.23.3); Диспут между «интуитивистами» и «рационалистом» (П.23.3); «Прово-кативные» ситуации = «моделирующие» ситуации? (П.23.4); Сокрытая сторона жизни (П.23.8); Биографический метод и диалог (П.23.8); «...когда субъект случившееся с ним представляет как им инициированное, а условия, в которых ему приходится находиться, — как им созданные...» (П.23.9); Метод погружения как предельный случай включенного наблюдения (П.23.9); Погружение — диалог — постижение (П.23.9); Погружение как акт ответственности (П.23.9); Разведение или

соединение социальных ролей? (П.23.10); «Жизнемысли» и «мыследействия» (П.23.11); Социология — дальнозоркая либо близорукая... (П.23.12)

**

Приложения к главе 23

<…>

П.23.4. Из истории гуманистической (интерпретативной) социологии

П. 23.4.1. Первая школа качественных исследований в социологии

[Ниже — краткий обзор истории Чикагской школы, воспроизводимый мною из учебника В.В. Семеновой «Качественные методы: введение в гуманистическую социологию» (М., 1998). — А. А.]

<…> О тесной связи практики качественных исследований с теоретическими традициями субъективной или гуманистической социологии свидетельствует история отдельных научных школ.

Становление качественной парадигмы закономерно связывают прежде всего с Чикагской школой 20—30-х годов и именами У.Томаса и Ф.Знанец-кого. В действительности, эта школа представлена более широким кругом имен и интересов.

<…> Чикагский университет в период между двумя мировыми войнами занимал ведущее положение в американской социологии и воспитал большое количество студентов, впоследствии ставших значимыми фигурами. Активной деятельности университета способствовало, с одной стороны, теоретическое влияние символического интеракционизма [Дж. Мид (1863-1931). — А. А.] и гуманистической мысли, с другой — напряженная социальная ситуация самого Чикаго: быстро растущего города с рядом острых социальных проблем (миграция, приток населения из других городов), требовавших нестандартных научных решений.

По словам Р. Парка, город был социальной лабораторией для применения новых методов и аспектов анализа. Предметом детального изучения стали различные территории города и отдельные группировки: районы пригорода, притоны, негритянские семьи, еврейские гетто, эмигрантские сообщества. Эти исследования первоначально относили к этнографической традиции. Однако интеракционистская ориентация социологов постепенно скорректировала их интересы в сторону проблем конструирования идентичностей, изучения социального взаимодействия, образа «я» своими глазами и с точки зрения других. Такой интерес подкреплялся также теоретическими работами самих представителей Чикагской школы: У. Томаса, Дж. Мида, Р. Парка, Х. Беккера.

По более позднему высказыванию Ф. Знанецкого, основным направлением практической деятельности Чикагской школы того времени можно считать построение моделей успешного поведения (Американская социологическая мысль. Мертон Р., Мид Дж., Парсонс Т., Шюц А. Тексты. М., 1996, с. 53). Они рассматривались на примере успешности адаптационного поведения мигрантов: как соотношение инновационного и традиционного аспектов деятельности; как проблемы маргинального поведения и т.д. Фокусом интереса исследователей были прежде всего взаимоотношения в группе, индивидуальное и групповое. Поэтому для их изучения использовались преимущественно качественные методы.

Характерным было рассмотрение проблем в рамках пространственных и временных ограничений (экосистемное исследование города Роберта Парка (там же, с. 71) или исследование психологии кризисного сознания, что также является чертой качественного метода.

Под руководством Р. Парка и Э. Берджеса на социологическом факультете в течение ряда лет издавались книги по методике изучения истории жизни, использованию дневников и писем (1923-1925), а также материалы научных дискуссий по методике интервьюирования (А. Богардус, 1926). <…>

[Здесь и далее мною опущены библиографические ссылки на первоисточники. — А. А.]

О технике кейс-стади Э. Берджес писал, что этот метод для социологии имеет ту же ценность, что и микроскоп для биологии <…>. Позднее он отмечал, что не видит противоречия между применением статистики и кейс-стади в социологическом исследовании, cчитая, что оба метода должны иметь равное признание и быть равноправными средствами исследования для каждого социолога <…>. Он подтверждал это высказывание своей практикой, применяя оба подхода в своем проекте по семье, включавшем 1000 семейных пар.

Следуя призыву своих лидеров «покинуть кабинеты и выйти в поле», в этот период в Чикагском университете проводится ряд крупных исследований <…>

В области криминологии Клиффорд Шоу обсуждает проблемы кейс-стади (1927) и собирает вместе с Берджесом ряд историй жизни для своей известнейшей трилогии о Джеке Роллере <…> («Естественная история карьеры преступника» — 1931; «Братья-преступники» — 1938).

Многие издания Чикагского университета того времени построены на использовании личных документов: «Профессиональный вор» Э.Сатерлэн-да (1927) <…> и «Самоубийство» Кэвена (1928) <…> построены на дневниках. Проект «Банда» Трашера (1926) использует фотографии, Зорбах в своем исследовании «Золотой берег» опирается на дневники наблюдения <…>.

<…> Методологический вклад Чикагской школы в развитие качественных исследований состоял в развитии трех основных направлений:

— Представление о жизни как конкретном опыте, полном субъективных переживаний и противоречий, как жизни, имеющей конкретное тело и душу; жизни, основным наполнением которой является разрешение проблем.

— Реалистическое представление о течении индивидуальной жизни: не как о статической, единомоментной, а протяженной во времени, имеющей начало и конец, представление о жизни как потоке — то, что называется «потоком жизни».

— Понимание жизни маргиналов и отверженных как частного опыта, отличающегося от одобряемого и общепринятого; их голоса обычно не могут быть услышаны при использовании массовых статистических процедур.

Впоследствии, в 40-е годы, Чикагская школа распалась. Частично из-за того, что была подвергнута критике со стороны позитивизма, частично из-за того, что многие ее теоретики ушли со сцены.

<…> Опыт Чикагской школы, а также других научных школ демонстрирует, что развитие гуманистической социологии как теоретической традиции неотделимо от практики: нестандартные социальные проблемы, требующие поискового подхода , стимулируют развитие теоретических школ, а практика обогащается за счет расширения набора методов. <…>

(В. В. Семенова. Качественные методы: введение в гуманистическую социологию. М.: Добросвет, 1998, с. 70-78).

П.23.4.2. «Границы социологического познания пролегают там, где кончается интерес или изобретательность социолога…»

[Ниже — извлечения из некоторых работ зарубежных и отечественных авторов, посвященных феноменологическому направлению в социологии. — А. А.]

Из книги «Новые направления в социологической теории» (1972; рус. пер. 1978)

<…> Мир, на который направлено интенциональное сознание, Гуссерль называет «жизненным миром». К жизненному миру принадлежим все мы в нашей донаучной естественной установке; он является основой всех значений для всех наук, а также для феноменологии. Таким образом, жизненный мир — это наша непосредственная «интуитивная среда», где, по словам Шюца, «мы, как человеческие существа среди себе подобных, переживаем культуру и общество, определенным образом относимся к окружающим нас объектам, воздействуем на них и сами находимся под их воздействием» <…>. Кроме того, жизненный мир рассматривается Гуссерлем как «интерсубъективный» мир, и именно в понятии интерсубъективности кристаллизуются возможности более тесного союза между феноменологией и социологией. <…> Хотя сам Гуссерль несколько неопределенно высказывался о роли понятий жизненного мира и интерсубъективности в своем творчестве, придавая им главное значение лишь в более поздних своих работах, в трудах Альфреда Шюца они несомненно занимают центральное место. Именно Шюц показал значение феноменологии для социологии. Понятие интерсубъективности раздвинуло границы феноменологической критики и обеспечило основу для ее применения ко всем наукам о человеке.

<…> Шюц [Альфред Шюц (1899-1959). — А. А.], выявив возможность связей между социологией и феноменологией, показал, как изучение естественной установки прямо ведет к социологическим проблемам. Социологию интересует не трансцендентальное, а сфера мирового опыта — интерсубъективный мир повседневной жизни.

<…> Феноменология выводит социологическое знание из тупика естественно-научных моделей исследования на путь превращения социологии в специфически гуманитарную науку, сосредоточившую внимание на осознании человеком самого себя и социального мира. Отказ от естественнонаучных моделей требует нового, человеческого критерия обоснования теоретических построений, и феноменологическая социология выдвигает такой критерий: адекватность социологических интерпретаций устанавливается путем возвращения их обратно в тот мир, из которого они происходят.

<…> Согласно распространенному, но ошибочному взгляду, феноменологическая социология является «микросоциологией», ограничивающейся изучением «прямых» взаимодействий и игнорирующей традиционные социологические проблемы, связанные с понятием «социальной структуры». Если под «микро» понимается исследование того, как конкретные люди в конкретных социальных обстоятельствах совместно конструируют свои социальные миры, то ярлык правильный. Однако на самом деле предполагается нечто иное: «микро» в данном контексте означает узость интересов и озабоченность «мелкими» проблемами. Ярлык приклеивается с целью выдать феноменологическую социологию за некоего отпрыска социальной психологии или теории малых групп и нейтрализовать тем самым угрозу корыстным интересам социологической традиции.[1]

<…> С точки зрения феноменологической социологии нельзя считать второстепенными такие выдвигаемые ею проблемы, как порождение, сохранение, уточнение и усвоение смысла «социальной структуры». Это центральные проблемы социологии. Область социологического анализа простирается всюду, где только может быть обнаружен и исследован постоянный процесс осмысленного созидания индивидами «социальной структуры». Поскольку значение наличествует везде, где есть живые люди, будь то социологи или просто члены общества, границы социологического познания пролегают там, где кончается интерес или изобретательность самого социолога, или же там, где в дело вмешиваются чуждые науке политические мотивы. Это единственные границы предмета эмпирической социологии, ориентированной на проблему знания. Делая упор на эмпирический характер социологического анализа, феноменология подчеркивает, что если вы не можете получить данные, если не можете получить доступ, если не можете исследовать конструкцию значений и, следовательно, предложить реконструкцию, то вам, в сущности, нечего сказать. Любая интерпретация в таком случае будет лишь спекуляцией в рамках обыденного сознания.

(М. Филипсон. Феноменологическая философия и социология / Новые направления в социологической теории. М.: Прогресс, 1978, с. 213-214, 216, 270-271)

***

Из книги Х. Абельса «Интеракция, идентификация, презентация. Введение в интерпретативную социологию» (1999)

<…> Шюц соединяет концепцию жизненного мира Гуссерля с понимающей социологией Макса Вебера. Он пишет:

«Науки об истолковании и объяснении человеческого действия и мышления должны начать с описания базовых структур донаучного знания, которое является само собой разумеющейся реальностью для людей с естественной установкой. Эта реальность представляет собой повседневный жизненный мир». (Schьtz A., Luckmann T. Strukturen des Lebenswelt. Bd. I. Neuwied, 1975, S. 23)

Человек принимает в этом мире постоянное и неизбежное участие. Это тот мир, к которому человек постоянно ощущает свою причастность, и одновременно это тот мир, в котором он постоянно живет вместе с другими людьми. Как это возможно, будет показано в дальнейшем, а сейчас нам необходимо выяснить, как человек находит свой путь к такой реальности. В этой связи следует воспользоваться несколько иным определением понятия жизненного мира:

«Под повседневным жизненным миром понимается та область реальности, которая свойственна в качестве простой данности нормальному бодрствующему взрослому человеку в здравом рассудке. Простой данностью мы называем все, что переживаем как несомненное, то есть любое положение дел, которое до поры до времени является для нас непроблематичным». (Ibid.)

В этом определении жизненный мир предстает как «не подлежащая сомнению основа естественного мировоззрения». Каким образом человек приходит к своему естественному мировоззрению? В этом заключается основной вопрос феноменологии.

<…> Цель феноменологического анализа социальных явлений заключается в исследовании того, как человек шаг за шагом организует социальную реальность. В этом заключается «просветительская» функция феноменологической социологии: она стремится изучить не только рутину повседневного мышления и его «святую простоту» (Abels H, Stenger H. Gesellschaft lernen. Opladen, 1989, S. 56), но и «ложное сознание» — то есть власть идеологии в широком смысле этого слова. Поэтому феноменологическая социология — это скорее нечто вроде протосоциологии [выделено мною. — А. А.]. <…>

(Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация. Введение в ин-терпретативную социологию. СПб.: Алетейя, 1999, с.73-74, 98-99)

***

Из книги «Новые направления в социологической теории» (1972; рус. пер. 1978)

<…> В своих «Исследованиях по этнометодологии» (Garfinkel H. Studien in Ethnometodologie. Prentice-Hall, Englewood Cliffs, New Jersey, 1967) Гарфинкель попытался, как мне кажется, установить в целях социологического анализа существование значимого, конечного и нередуцируемого уровня социальной реальности <…>. Главное достижение его этнометодологии состоит в выработке основ содержательного социологического анализа повседневной жизни.

<…> Истинной задачей этнометодологии становится <…> анализ процессов объективизации первого порядка, то есть способов, используемых участниками для обеспечения рациональности и описуемости их повседневного опыта. Другими словами, этнометодологическая социология — это социология повседневной жизни [здесь и далее выделено мною. — А. А.]. И задачей социологов-профессионалов, экстатически относящихся к социальному миру, то есть не приемлющих на веру то, что приемлют их «бытовые коллеги — члены коллектива, становится раскрытие молчаливо подразумеваемых общих предпосылок, которые, как предполагается, придают повседневной жизни ее упорядоченный характер. Это будет одновременно признание и исследование ими их собственного участия в мире здравого смысла и в его конструировании как реальности. Они смогут представить и проанализировать опыт социальных взаимодействий более осмысленно, чем это можно сделать при помощи формальных абстрактных терминов традиционной социологии. Они будут, как утверждает Гарфинкель <…>, стремиться к «открытию формальных свойств будничных практически основанных на здравом смысле действий “изнутри” действительных контекстов как текущей реализации этих контекстов». <…>

(Д. Силвермен. Об этнометодологии Гарольда Гарфинкеля / Новые направления в социологической теории. М.: Прогресс, 1978, с. 331, 350-351)

***

Из книги В. Семеновой «Качественные методы: введение в гуманистическую социологию» (1998)

<…> В исследовании повседневности Г. Гарфинкель предложил два новых подхода. Первый — анализ разговоров, или конверсационный анализ, — предполагает исследование способов организации разговорного общения в разных средах и выделяет такие составляющие, как индексность разговора (indexical expressions) — т. е. сиюминутные смыслы, нюансы значений, придаваемые речевым конструктам в зависимости от контекста высказывания), а также процесс интерпретации как работа участников общения по расшифровке этих смыслов.

Особое внимание Г. Гарфинкель уделяет непроговоренным, подразумеваемым и умалчиваемым аспектам социального взаимодействия. Отсюда его второй подход — использование провокационной стратегии. Она базируется на прерывании привычных форм взаимодействия для выяснения социального порядка, по поводу которого участники общения обычно не рефлексируют.

Г. Гарфинкель так излагает суть своей исследовательской стратегии:

«Я предпочитаю начать исследование со знакомства с обычными ситуациями протекания процесса и посмотреть, что можно сделать, чтобы нарушить его. Какие действия надо совершить, чтобы нарушить заведенный автоматический ход вещей в данном окружении; чтобы внести смятение; чтобы произвести социально спровоцированный эффект волнения, стыда, вины или раскаяния; чтобы начались дезорганизованные взаимодействия, которые бы рассказали нам что-то о том, как организованы и воспроизводятся структуры повседневной деятельности в обычном порядке, в процессе каждодневной рутины» (Garfinkel H. Studien in Ethnometodologie. Englewood Cliffs. N.-Y.: Prentice-Hall, pp. 37-38). <…>

(В.В. Семенова. Качественные методы. Введение в гуманистическую социологию. М.: Добросвет, 1998, с. 67)

Ремарка: «провокативные» ситуации = «моделирующие» ситуации?

Последнюю цитату из Г. Гарфинкеля впору было бы поставить одним из эпиграфов к «Письмам-дневникам» социолога-рабочего начала 80-х гг. (см. в томе 1 настоящей книги: главы 2 и 3) или к истории о «Сереге-штрейкбрехере» (см. в томе 1: раздел 5.5).

В первом случае своеобразной провокацией со стороны «социолога-наладчика» было не что иное, как инициативная попытка заинтересованного, компетентного и ответственного выполнения своих прямых производственных обязанностей (обеспечение запуска нового станка и т. п.).

Во втором же случае (индивидуальная «забастовка» наладчика ПКР и т. д.) своего рода провокативным действием явилось, напротив, прерывание некоторого нового (установившегося в итоге первой, долгосрочной «провокации») порядка и резкий возврат к «естественному» ходу вещей (что реализовалось, в частности, в производственном поведении «Сереги»).

Обе ситуации были: в наших терминах — «моделирующими», а в терминах Г. Гарфинкеля — пожалуй — «провокативными»… (Декабрь 1999 — июнь 2003)

П.23.5. О драматургической социологии (Ирвинг Гофман)

[В 80-х гг. изобретателю «драматической социологии», как, пожалуй, и большинству советских социологов, о «драматургической социологии» Ирвинга Гофмана (1922-1982), несмотря на ее чрезвычайную популярность на Западе, ничего не было известно.

Ниже — извлечения из очерка социологии И. Гофмана, представленного в недавно переведенной у нас книге немецкого социолога Х. Абельса. — А. А.]

Из книги Х. Абельса «Интеракция, идентификация, презентация. Введение в интерпретативную социологию» (1999)

<…> Что и как делает Гофман? Смещение перспектив Карл Маннгейм в одном из своих произведений рассказывал, что он иногда посылал своих лондонских студентов наблюдать за людьми на улицах (Dahrendorf R. Vorwort / Goffman E. Wir alle spielen Theater. Mьnchen, 1991, S. VII), а потом они рассказывали ему все, что видели. Насколько нам известно, Гофман никогда не давал никому подобных заданий, хотя его тоже интересовала обыденная повседневная жизнь. Он сам вел все наблюдения и делал описания, опираясь лишь на свою неистощимую выдумку по поводу того, где и как следует наблюдать и анализировать повседневную жизнь. Немецкий социолог Г. Освальд называет Гофмана «…одержимым писателем-социологом с выдающейся способностью исследовать самые сокровенные, обыденные и банальные стороны жизни и обнаруживать в них нечто необычное, приключенческое и волнующее» (Oswald H. In memoriam Erwing Goffman // Kцlner Zeitschrift fьr Soziologie und Sozialpsychologie. 1984. Die Nummer, S. 211).

Ральф Дарендорф в предисловии к первой книге Гофмана, опубликованной в Германии, высоко оценил его способность интерпретировать всем нам знакомую повседневную жизнь. Он пишет:

 «Гофман является, конечно, мастером интерпретации с таким глубоким чутьем, которое редко встречается в истории социальных наук. Не случайно, что первым автором, которого вообще цитирует Гофман, является Георг Зиммель. У него мы находим схожий талант прояснять наблюдаемую реальность через обнаруженные в ней структуры; здесь мы находим схожий смысл в по-видимости различающихся деталях» (Dahrendorf R. Vorwort…, S. VIIIf).

Дарендорф отмечает способность Гофмана к осмыслению очевидного абсурда (Ibid., S. VII), и этот интерес к абсурду возникает лишь от того, что абсурд формирует наши основные представления о нормальности. Например, он так поясняет свой интерес к уголовным преступникам:

«В отношении уголовников главное не то, какие преступления они совершают и почему… Главное — свет, который проливает контраст их социального положения с нашим на то, что делаем мы» (Goffman E. Das Individuum im цffentlichen Austausch. Frankfurt am Main, 1982, S. 344, Anm.). Благодаря методу максимального контраста можно обнаружить условия социальной нормальности. Представитель альтернативной социологии А. Гоулднер в этой связи справедливо заметил, что идеально-типическая методология Макcа Вебера тоже является «сравнительным методом», который «основан на исследовании скорее крайних случаев, чем обычных» (Gouldner A. Romantisches und klassisches Denken // Reziprozitдt und Autonomie. Frankfurt am Main, 1984, S. 186).

Интерес к гротеску и экстремальным ситуациям восходит к традиции романтизма. В современной социологии к ней можно отнести прежде всего Гофмана, который в элегантной форме продолжил эту традицию социальной мысли. Он рассуждает «с позиции хитроумного аутсайдера» (Ibid., S. 192) и рассматривает вещи с необычной точки зрения. Американский социолог К. Берк назвал такой подход «смещением перспектив». У Гофмана этот прием является основным методом научного творчества (Ibid.).

Такой оригинальный стиль мышления оказал глубокое влияние на методологическую дискуссию в социологии. Это касается этнометодологии 60-х годов и герменевтически ориентированного анализа глубинных структур речи и деятельности конца 70-х годов. Интересно, что при этом имя Гофмана упоминается редко и вскользь, хотя именно его «дружеское недоверие» к обычному восприятию повседневной жизни, которое он считает лишь частью житейского лицедейства, легло в основу целой научной школы.

Несмотря на большое косвенное влияние на социологию, Гофман до сих пор не попал в центр теоретических дискуссий. Хоть он, как уже отмечалось, был в свое время назван журналом «The Sociological Quarterly» как «вероятно, самый значительный теоретик после второй мировой войны», внесший решающий вклад в феноменологическую социологию, тем не менее следует отметить, что сообщество профессиональных социологов мало принимает его во внимание (Collins R. Relations in Public // The Sociological Quarterly, 1973, № 14, p. 137). Непоследовательность восприятия и отрыв его творчества от основной социологической дискуссии имеет свои причины. Одной из них является его манера изложения. Гофмана «…очень легко читать благодаря наличию примеров и литературному таланту автора, но трудно понимать из-за сложности анализа и высокой степени детализации концепций, замысловатости рассуждений с частой сменой перспектив» (Oswald H. Im memoriam…, S. 211).

Социологи, которые стремятся поддержать репутацию своего предмета с помощью абстрактных понятий и систематических методов исследования, до сих пор испытывают трудности в восприятии соединения жанров «научной монографии и романа» (Ditton zit. nach Meyrowitz (1985): Uberall und nirgends dabei, Bd. 1, S. 80). Однако Дарендорф предостерегает от недооценки социологии такого рода. Гофмана, как и Зиммеля, считают «неудобными» социологами, которые «слишком нетребовательно относятся к основам этой дисциплины, и возникает сомнение, относится ли она к точным наукам или к литературоведению» (Dahrendorf. Vorwort…, S. IX). Однако при таком «легком, почти эфемерном отношении к предмету» не следует заблуждаться по поводу якобы его незначительного теоретического содержания (Ibid.).

Другая причина отдаленности творчества Гофмана от теоретической дискуссии в социологии заключается в том, что сам Гофман никогда не стремился прояснить или хотя бы прокомментировать свои теоретические положения. Он знал, что его либо понимают, либо не понимают. Так, он лишь один раз высказался по поводу критики в свой адрес (Goffman E. A replay to Denzin and Keller // Contemporary Sociology, 1981, № 10). Вероятно, будь у него намерение обогатить теоретическую дискуссию, он совершил бы это скорее всего в форме пересмотра всей социологии. Именно на это указывает содержание его вступительного послания к коллегам 1982 года в качестве президента Американской социологической ассоциации, которое он так и не смог прочесть. В нем он критикует социологию за пустоту в теории и слепоту в эмпирии (Goffman E. The Interaction Order // American Sociologial Review, 1983, vol. 48, p. 92). Конечно, первое обвинение весьма спорно, но второе ясно показывает, что имеет в виду Гофман. Он хочет вернуться к предпосылкам социологии как науки, благодаря которым она не только непосредственно наблюдает явления, но и описывает их с некоторой дистанции. Именно этому и посвятил свою жизнь Гофман, заглянув «за кулисы нормальности». Его способность смотреть на вещи «с изнанки» оказала большое влияние на социологическую теорию. Интересно, что социологические теории на основе идей Гофмана относятся к сложным теоретическим конструкциям, разработанным наиболее полно. В качестве примеров таких теорий можно назвать социологию Лумана или Хабермаса.

В заключение отметим темы, которые Гофман разрабатывает методом смещения перспектив. Прежде всего это проблема социального действия, которую он рассматривает с двух точек зрения: во-первых, с точки зрения теории социального действия Макса Вебера, на которого он ссылается лишь эпизодически. Гофман увлечен идеей Вебера о том, что социальное действие ориентировано на общий смысл, подразумеваемый участниками взаимодействия. Во-вторых, он рассматривает социальное действие с позиции Дж. Мида, придерживаясь его тезиса о принятии роли другого. Он объединяет оба теоретических подхода в модели драматургического действия.

У Хабермаса имеется понятие драматургического действия, которое лежит в основе социологии Гофмана:

«Понятие драматургического действия относится не к отдельному действующему лицу или члену социальной группы, а к участникам социального взаимодействия, которые являются друг для друга публикой, перед которой они себя презентируют. Действующий человек вызывает у публики определенный образ, производит на нее определенное впечатление о себе, более или менее целенаправленно раскрывая перед ней свою субъективность.

Каждое действующее лицо может контролировать доступ публики в сферу своих личных взглядов, мыслей, установок, желаний, чувств и т. д. в силу своего доминирующего положения в этой сфере. В драматургическом действии его участники обращают это обстоятельство себе на пользу и управляют своим взаимодействием путем регулирования взаимного доступа к своей субъективности. Поэтому центральное понятие теории — понятие самопрезентации означает не стихийное выражение эмоций, а стилизацию выражения своих переживаний, адресованную зрителям» (Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns, Bd. 1. Frankfurt am Main, 1981, S. 128).

Гофман рассматривает социальное действие с точки зрения манипулирования смыслом, как спектакль, развивая при этом теоретическое положение Вебера о смысле социального действия и теоретическое положение Мида о калькуляции последствий социального действия. <…>

Можно предположить, что такое развитие Гофманом теоретических положений Мида шокировало социологов. В качестве примера иной версии символического интеракционизма можно привести творчество Х. Штайнерта, которое сыграло важнейшую роль в распространении символического интеракционизма в Германии. Полемизируя с Гофманом, Штайнерт пишет:

«Парадигма Мида получила у Гофмана дальнейшее развитие постольку, поскольку он исходит не из консенсуса между участниками социального действия, возникающего в результате социализации, а из социальных требований и заранее заданных “декораций” социального действия, с помощью которых действующему лицу более или менее (с точки зрения Гофмана, имеет место скорее первое) искусно удается извлечь из ситуации максимальную выгоду» (Steinert H. Das Handlungsmodell des Symbolishen Interaktionismus / Handlungstheorien — interdisziplinдr, Bd. 4. Mьnchen, 1977, S. 84).

Мир, который стоит перед мысленным взором Гофмана, — это мир актеров. Штайнерт в этой связи продолжает:

«Эта парадигма разрабатывается дальше, поскольку Гофман, по сравнению с Мидом, гораздо больше знает о людских трюках, применяемых в повседневной жизни. Он лишь смотрит на вещи теоретическим взором и ничему не удивляется. Он знает, как и что делают люди в повседневной жизни, но описывает это безо всяких эмоций» (Ibid.).

Гофман смотрит на социальный мир с точки зрения «чужака» и пользуется специфическими возможностями, связанными с такой позицией. Г. Зиммель описал их в своем широко известном в социологии экскурсе о чужаке. Под «чужаком» он понимает вновь прибывшего, который намерен остаться в данном обществе. Он становится частью новой социальной группы, но до конца не расстается с прошлым опытом. Такой синтез «далекого» и «близкого» обусловливает у него «особые аттитюды объективности» (Simmel G. Exkurs ьber den Fremden / Soziologie. Untersuchungen ьber die Formen der Vergesellschaftung. Simmel Gesamtausgabe, Bd. 11. Frankfurt am Main, 1992, S. 766), так как он не связан с единственной точкой зрения на мир, а смотрит на него с постоянной дистанции. Поэтому Зиммель называет объективность свободой (Ibid., S. 767). Гофман является подобным «чужаком», живущим в нашем обществе, имеющим право рассматривать нормальное как то, что могло бы быть иным. Некоторые считают такую манеру наблюдения комедией, другие были введены ею относительно нее в заблуждение. Гофман на этом основании считает, что одной из задач социологии является просвещение.

Отсюда возникает еще один ответ на вопрос о цели гофмановских описаний: Гофман претендует на свободу объективного и разрабатывает метод анализа того, что скрывается за «вещами», что обращает его к фундаментальной проблеме социологии — взаимосвязи человека с обществом, с другими людьми. Ответ Гофмана на этот вопрос касается рассмотрения опасностей для сохранения личности в современном обществе. <…>

(Х. Абельс. Интеракция, идентификация, презентация. Введение в ин-терпретативную социологию. СПб.: Алетейя, 1999, с. 193-201)

***

Из предисловия А. Ковалева к книге И. Гофмана «Представление себя другим в повседневной жизни» (2000)

<…> Похоже, что опыт Гофмана подрывает надежду на исполнение заветной мечты теоретиков социологии — построить мост между наблюдениями и обобщениями на уровне повседневных житейских ситуаций и историческими обобщениями макросоциологии, причем построить не в форме интуитивных прозрений и поверхностных метафор, а в виде лестницы строгих понятий, включенных в общую теоретическую систему. Кажется, из чтения Гофмана надо сделать вывод, что лучше эти разные миры, то есть микровзаимодействия («сценическую постановку» которых он так хорошо проанализировал) и макроструктурные процессы, исследовать по отдельности. Это не мешает нам ценить тончайшие «художественные» наблюдения, схватывающие взаимопроникновения двух миров, в изобилии рассыпанные в книге Гофмана. <…>

(И. Гофман. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000, с. 26)

П.23.6. О социологической интервенции (А. Турен)

Несколько вступительных слов

В 1984 г. во Франции вышла книга Алена Турена «Le retour de l’acteur. Essais de sociologie», куда вошли работы этого автора разных лет. Недавно упомянутая книга появилась, в переводе Е.А. Самарской, на русском языке.[2]

В 80-х гг. автору этих строк о социологии действия, в отличие от феноменологической школы в социологии, практически ничего не было известно (хотя мог бы и знать!). [3]

Ниже — композиция извлечений из книги А. Турена 1984 г. (Декабрь 1999 — июнь 2003).

Из книги А. Турена «Возвращение человека действующего» (1984; рус. пер. — 1998)

<…> Дистанция, которую занимает субъект в отношении общественной организации, не должна его замкнуть в себе самом, она должна подготовить его возвращение к действию, привести его к тому, чтобы он включился в общественное движение или в культурную инновацию.

Метод социологии действия

<…> Выбор метода зависит не только от соображений техники. Каждый метод соответствует некоему подходу, представлению о социальной действительности и, следовательно, выбору, сделанному исследователем, акцентировать внимание на некотором типе поведения. Социолог или антрополог, интересующийся природой и функционированием культурных и общественных норм коллектива, каковой отличается скорее своим порядком, чем изменением, должны занять позицию наблюдателя. Они стремятся уловить объективные проявления этих культурных норм, например, функционирование системы родства или ритуала. Они также регистрируют представления, верования и мифы, анализируя их извне, то есть ища принципы, управляющие совокупностью правил, и даже мысленные структуры, участвовавшие в создании этих мифов и верований. Он стремится показать, какие роли соответствуют положению, как формы поведения определяются занимаемой в обществе позицией или мобильностью на социальной лестнице. Речь идет о самом классическом приеме современной социологии. Его обновил прогресс статистических методов. Триумф в пятидесятые годы парсоновской версии рационализма придал ему столь большое значение, что можно было в какой-то момент поверить в его конституирующую силу для всякой социологии. Но те, кто интересуются решениями, изменениями, отношениями влияния и власти, никогда не чувствуют себя удовлетворенными таким представлением об обществе и экстенсивным способом исследования. Они всегда предпочитали изучать, как были приняты решения, как изменяются организации, что привело их к развитию особых исследований, которые стремились выявить за внешней стороной явлений сложную и скрытую историю решений.

<…> Социологическая интервенция представляет метод, который <…> стремится стать на службу изучения производства общества, [в то время… — А. А.] как экстенсивное расследование служит изучению форм и уровней социального участия.

Принципы

1. Главная проблема заключается здесь в том, что область самых фундаментальных социальных отношений и их культурных целей не поддается непосредственному наблюдению. Как перейти от изучения нормативного поведения к изучению форм поведения, ставящих нормы под вопрос? Уже

Маркс, хотя и совсем в другом контексте, стремился обнаружить классовые отношения позади форм экономической практики. Многочисленны также те, кто искал проявления рабочего и, в особенности, классового сознания за формами поведения рабочих, продиктованных ответом на их трудовую и жизненную ситуацию. Это присутствие в повседневном опыте позиций, ставящих его под вопрос, было первым открытием индустриальной социологии, благодаря классическим работам Ретлисбергера в Western Electric (Roethlisberger F. J., Dickson W. J. Management and the Workers. Harvard University Press, 1939). Анализируя торможение работы в мастерской Bank Wiring, эти первые индустриальные социологи показали, что поведение рабочих далеко не может определяться в терминах адаптации или рациональности, а должно быть понято как конкретное выражение борьбы за контроль над машинами и производительностью. Анализ поведения рабочих по отношению к различным системам оплаты постоянно подкреплял выводы первых исследований. Этот пример направляет нас на совершенно иной путь, чем изучение «великих исторических событий». Он заключается в концентрации внимания на самих действующих людях, взятых в их конкретном существовании: так можно лучше всего раскрыть механизмы, с помощью которых возможно, по ту сторону поведения социального потребления, выявить поведения конфликтного производства общества.

2. Но надо идти дальше наблюдения. Нужно создать почти экспериментальным образом такие ситуации, где тяжесть повседневного положения насколько возможно уменьшена, что позволяет действующему лицу выражать наиболее сильно свое оспаривание этого положения, свои цели и свое понимание тех конфликтов, в которые он оказывается включен в процессе достижения данных целей. Парадоксальным образом изучение исторического действия отдаляется от больших полотен и экстенсивных расследований и обращается к интенсивному изучению ограниченных групп, с которыми социологи должны проводить углубленные и длительные исследования.

3. Идем дальше. Такой переход от потребления к производству общества не осуществляется спонтанно даже в благоприятных условиях, созданных исследователями. Нужно еще, чтобы последние вмешивались непосредственно. Только благодаря им действующее лицо может подняться с одного на другой уровень социальной действительности и перейти от поведения ответа и адаптации к поведению проекта и конфликта. Только если исследователь активно вмешивается, чтобы увлечь действующее лицо к наиболее фундаментальному из его отношений [выделено мною. — А. А.], последнее сможет перестать рассматривать свое поведение только как ответ на установившийся порядок.

Процедуры

<…> Важен здесь не размер изучаемой группы, а тот факт, что созданы группы интервенции [во всех не оговоренных случаях выделение принадлежит

А. Т. — А. А.], помещенные в такую искусственную ситуацию, что их члены более воспринимают себя производителями истории, историй, изменения собственного положения, чем в обычной жизни. Исходный пункт социологической интервенции заключается в создании таких групп, состоящих из действующих лиц, или точнее активистов [выделено мною. — А. А.], которые вовсе не прекращают своей деятельности, но оставаясь активистами, включаются также в аналитическую работу. Не должно бы быть там никакого противоречия между ролью активистов и ролью аналитиков-участников, так как анализ направлен к обнаружению самого глубокого смысла действия. Но на практике создание таких групп сталкивается с большими трудностями.

<…> В действительности исследователи изучали не столько поведение действующих лиц, сколько их самоанализ. Немыслимо отделять роль от сознания роли и в особенности класс — от классового сознания. Даже если классовое сознание смешано с сознанием других ролей или прикрыто им и, особенно, деформировано идеологией, оно присутствует. Первой целью исследователя является, значит, развитие сознания действующего лица [выделено мною. — А. А.]. Группы, когда они начинают объединяться, действуют как группы-свидетели, ведущиеся в них дискуссии воспроизводят те дебаты, которые происходят в ходе борьбы или коллективного действия. Надо преобразовать эти группы-свидетели в группы-лица посредством поворота, состоящего в установлении дистанции по отношению к практике и в выработке общих ее интерпретаций. Такой переход может осуществиться спонтанно или по инициативе исследователя. Он ведет к тому, что можно бы назвать идеологическим анализом, так как он и остается связан с действием и стремится его понять.

Переход от этого идеологического анализа к анализу, стремящемуся идентифицировать присутствующее в действии общественное движение, можно назвать конверсией. Только исследователь может осуществить такой переход. Именно он должен представить группе образ общественного движения, который придает действию его самый высокий смысл. Исследователь не стремится интерпретировать природу практики, высвобождая ее «дух», он увлекает практику и ее интерпретацию к самому высокому из возможных уровней [выделено мною. — А. А.]. Он никогда не становится на какой-либо другой уровень, чем уровень общественных движений.

<…> Совокупность моментов интервенции, следующих за конверсией, должна сохранять ее [конверсии? — А. А.] господствующую роль, ибо конверсия может считаться окончательно свершившейся только в конце исследования. Но недостаточно установить верность гипотезы [гипотезы о более высоком смысле практики, внесенной в группу исследователем. — А. А.] в группах, в которых она была представлена. Желательно еще предложить эти гипотезы другим группам. Это составляет важную часть того, что называют перманентной социологией и что представляет совокупность способов поиска, следующего за конверсией. Формируются новые группы, чтобы применить упомянутые гипотезы к новым ситуациям и посмотреть, помогают ли они группам лучше адаптировать их действия и пробуждаемые ими реакции.

Проблемы

<…> Успех исследования зависит от группы, поэтому исследователь имеет потребность быть принятым группой и думает достичь этого, уменьшая разделяющую их дистанцию, показывая свою лояльность по отношению к группе и ее борьбе, стремясь даже иногда стать ее лидером. Такое сильное отождествление исследователя с группой может создать иллюзию, что группа способна далеко продвинуть свой самоанализ. Но скоро обнаруживается, что в таких условиях становится невозможна конверсия, так как уничтожена всякая дистанция между исследователем и группой. Между тем, конверсия предполагает, чтобы дистанция была столь большой, насколько это возможно, и чтобы исследователь прилагал значительное усилие к «подтягиванию» группы к самому высокому значению ее действия, значению, носителем которого он выступает. <…>

Область

<…> Метод социологической интервенции <…> имеет, на самом деле научные намерения, но стремится также поднять уровень действия таким образом, чтобы реальное действие максимально приблизилось к возможному действию. Он направлен на то, чтобы помочь людям делать свою историю в тот момент, когда на руинах разрушенных или преданных иллюзий вера в способность обществ созидать самих себя ослабела. Не было бы противоречием утверждать, что социологическая интервенция имеет эвристическую ценность, и одновременно признавать, что она свидетельствует о желании выработать сознание возможного действия и способствует таким образом защите и укреплению шансов демократии. <…>

***

<…> Что такое субъект, если не действующее лицо общества, поставленное в отношение к культурным моделям, к историчности общества того типа, к которому оно принадлежит? Только обращение к субъекту позволяет сегодня перейти от уже изменившейся культуры к созданию действующих лиц <…>. Мы не слышим более призывов к изменению общества и государства, мы не доверяем никаким лозунгам и никаким идеологиям, но мы чувствуем потребность жить в мире, который мы уже перестроили, вместо того, чтобы ютиться рядом с ним, среди руин нашей истории.

Даже при очень благоприятных обстоятельствах переход от одного типа общества к другому не осуществляется без нарушения непрерывности. И именно в такой момент разрыва наиболее необходимо услышать призыв к субъекту, понять, что не общественная ситуация управляет действием и сознанием, а что она сама является результатом культурных инноваций и общественных конфликтов. Перед тем, как действующие лица смогут признать себя творцами своей истории, должно наступить то, что я называю романтическим моментом. В этот период субъект проявляет себя не своими твореними, а сознанием дистанции в отношении незначительных или чуждых вещей, своим желанием свободы и творчества. Завтра, вероятно, возникнут общественные движения и политические переговоры, сегодняшний день отличается не только разложением прошлого и общим ощущением кризиса, но и призывом к субъекту, к необходимости поставить под сомнение все формы социальной организации и к требованию творческой свободы.

Данная книга приурочена в точности к этому моменту. Она не содержит только размышление о возвращении действующего лица, она готовит его появление.

(А. Турен. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М.: Научный мир, 1998, с. 10-11, 115-118, 119-124, 127, 198-199)

[Попытка соотнести нашу «драматическую социологию» с «социологией действия» А. Турена была предпринята в томе 1 настоящей книги: «Предисловие. От автора сегодня. 2002».[4] — А. А.]