Вы здесь: Главная / Блог А.Н.Алексеева / Колонка Андрея Алексеева / Две встречи с сыном, защищающим Родину

Две встречи с сыном, защищающим Родину

Автор: Ю. Чернецкий; Л. Ленчовский; А. Алексеев: Н. Питерсон; ИноСМИ — Дата создания: 16.12.2016 — Последние изменение: 16.12.2016

«А у меня радость: сын неожиданно на несколько дней ОТТУДА в командировку приехал…» (Ю. Чернецкий). Из цикла «Выбранные места из переписки с друзьями» (39).

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора републикуемого или цитируемого материала. А. Алексеев.

Одним из сюжетов опубликованного на Когита.ру пару недель назад материала «Диалог друзей поверх границ» был рассказ моего харьковского коллеги и друга Юрия Чернецкого о встрече с сыном;

Ю. Чернецкий – А. Алексееву, Р. Ленчовскому, Б. Докторову.

Дорогие друзья!

А у меня радость: сын неожиданно на несколько дней ОТТУДА в командировку приехал. (Сын Ю. Ч. – ныне военнослужащий-контрактник, ушёл в армию добровольно, прервав учёбу в университе. - А. А.). Общаемся, рассказывает о реалиях войны, которая продолжается. Сильно изменился: возмужал, да плюс это время для него в определённом смысле школой гуманизма стало…

3.12.2016.

Адресаты Ю. Ч. тепло откликнулись на это сообщение.

И вот, на днях, в очередной рассылке тем же адресатам Ю. Ч. пишет: «Дорогие друзья! Даю ссылку на публикацию российского сайта; зачем, поймёте, когда прочитаете материал… (14.12.2016)». Ссылка: http://inosmi.ru/military/20161206/238344344.html .

Признаюсь, я не сразу обратился к этому тексту американского журналиста, опубликованному (в переводе) на ИноСМИ.

Мое внимании к нему привлек оперативный отклик моего киевского друга и коллеги Романа Ленчоевского, который здесь приведу.

Р. Ленчовский – Ю. Чернецкому. Копии: А. Алексееву, Б. Докторову.

Дорогой Юрий Александрович!

Сказать, что "вздрогнул", когда дочитал до общения автора с самым молодым там героем, 22-летнем Всеволодом Чернецким, - это ничего не сказать...

Не курящие - начинают там курить...
Атеисты и агностики - молиться...
И я, упрямый атеист и неискоренимый агностик, молюсь за всех, хто боронить наші там домівки й землю, родини й громаду, нашу честь й гідність... (кто защищает наши там жилища и землю, семьи и общество-общность, нашу честь и достоинство...)
Литературных и прочих ассоциаций слишком много, пусть останутся фоном - для картинки с 22-летним героем...
(Единственная ассоциация, которую хотел бы здесь себе позволить, - неизгладимая память детства про одного-единственного солдата, до которого я мог дотянуться рукой, погладить крепкие мышцы, к кому мог прижаться... - мой дедушка... Самый мой молодой родной воин... Но ему в конце той его войны - уже 42... Всё перевернулось для нашего с Вами, Юрий Александрович, поколения... Воюет поколение наших детей... Мне легче Вашего - у меня дочь... Детский психолог, работает с детишками-подростками - оттуда...)
Передайте, пожалуйста, Всеволоду моё и моей семьи СПАСИБО - самое большое, какое только может быть...
Держитесь!
Ваш Р. (14.12.2016)

Дело в том, что одним из героев очерка американского журналиста, побывавшего на линии фронта, со стороны Украины, оказался… сын нашего друга Всеволод Чернецкий. Бывший студент, как видно, общался с автором на английском, без переводчика. Так что автору-иностранцу особенно запомнился…

Мне остается привести здесь полный текст этого очерка, информативного и сам по себе, но еще особенно значимого для Юрия Александровича Чернецкого и его единомышленников и друзей.

А. Алексеев. 16.12.2016

Примечание: Вышеприведенные тексты личных писем публикуются с согласия участников переписки. А. А.

Daily Signal, США

Цит. по: ИноСМИ:

«МОЯ ДУША ЗДЕСЬ»: ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ НА ПЕРЕДОВОЙ ВОЙНЫ НА УКРАИНЕ

Нолан Питерсон (Nolan Peterson)

6.12.2016

(ИноСМИ: Восточная Украина: ничья земля)

Ночью я просыпаюсь под звуки артиллерийского обстрела. Он настолько громкий и близкий, что от него сотрясаются стены

Человек, лежащий рядом со мной, пошевелился. Я смотрю на своего брата, Дрю, он спит. Мы оба свернулись в своих спальных мешках. Над нашей койкой на стене, рядом с украинскими флагами, висят автоматы Калашникова, бронежилеты и гранаты. На столе — письма от семей украинских солдат рядом с пулями и гранатами.
Украинские солдаты тоже спят в этой комнате, но я слышу только дыхание своего брата. Чувствуется запах горящей древесины и пыли.
Эту небольшую комнату обогревает котел. Мы находимся на верхнем этаже заброшенного здания, которое 92-я механизированная бригада украинской армии превратила в форт в укрепленном городе Марьинка на передовой. Грохот обстрела слышен через кирпичные и бетонные стены.
Звук пыли, осыпающейся словно водопад, окна скрипят от холодного зимнего ветра снаружи. Я вспоминаю время, когда я и Дрю были детьми. Я представляю, что это звуки грозы во Флориде, и мы с братом (нам теперь 30 и 34) спим в крепости, построенной из подушек. Затем резкий металлический звук пулемета рядом. Реальность.
Присутствие моего брата (мирно спящего на фоне всего этого) — это связь с домом в месте, которое находится вдали от него, как с точки зрения миль, так и обстоятельств. Я видел эту войну раньше. Но так же, как и тогда, когда я навещал своего брата в Афганистане, когда он был солдатом, присутствие Дрю в этой войне делает ее более реальной.
Да, присутствие Дрю делает эту войну настолько реальной, как никогда прежде. Я больше не смотрел на нее, как пассажир смотрит на мир, проплывающий за окном поезда. Я здесь. Я в ней. То же самое чувствуют и украинские солдаты; многие из которых живут всего в нескольких часах езды от линии фронта. Если бы они хотели, некоторые из них могли бы ездить домой в перерыве между завтраком и обедом. Некоторые из них находятся вдали от своих домов и семей в течение почти трех лет, чтобы сражаться в этой войне.
Я слышу, что мой брат спит среди грохота войны на улице, и понимаю, что я здесь полностью. Я понимаю, по крайней мере, в самой малой степени, чем эта война является для украинских солдат, которые в ней воюют.

Переходы
Немного ранее, мой брат и я дрожим на крыше форта 92-й бригады.
Ночь холодная, ветреная, и ясная. Можно увидеть звезды, а также огонь снарядов, который прорезает небо, вспышки артиллерии и миномётов, взрывающиеся через регулярные промежутки времени несколько раз в минуту. Мы ощущаем вибрацию от взрывов. И стаккато, усиливающийся грохот огня стрелкового оружия легко прорезает холодный воздух.
Один украинский солдат стоит рядом с нами. «Нормальная ночь», — говорит он. «Почему мир не знает об этом?» — спрашивает мой брат. Дрю — бывший капитан военно-воздушных сил, который сейчас живет и работает в Нью-Йорке. Он дважды был в Афганистане, а недавно вернулся в качестве гражданского лица, чтобы пробежать марафон в рамках инициативы в поддержку прав местных женщин. Он приехал сюда, на Украину, чтобы начать гуманитарный проект по оказанию помощи внутренне перемещенным лицам. (Около 1,7 миллиона украинцев покинули свои дома из-за войны.)
«Война не подходит этой местности, как это было в Афганистане», — говорит мне Дрю. «Это место кажется знакомым. И война кажется кошмаром. Как такого рода вещи до сих пор существуют в современном мире, и в Европе? И как возможно, чтобы так мало людей об этом знали?» Эта война отличается от войн в Афганистане и Ираке, с которыми мы с Дрю больше всего знакомы.
Это не страна в состоянии войны, эта война и есть цель. Как только вы оказываетесь здесь, то сразу погружаетесь в нее. На Украине это продолжается почти три года. Фраза «война на Украине» теперь мало что значит. Это история с последней страницы в западных газетах. Это нормальный, ожидаемый, и просто приглушенный голос в хаотичном хоре мировых новостей.
«Прежде чем покинуть Нью-Йорк, я сказал подруге, что поеду на Украину, и отправлюсь на передовую», — говорит мой брат. Она ответила: «О, это все еще продолжается?»
Мой брат и я некоторое время наблюдаем за спектаклем артиллерии. Когда вы видите это своими глазами, очень трудно отвести взгляд. Мы мало говорим; что можно сказать в такой момент? За исключением периодических комментариев о том, что видим, словно нам нужно подтверждение того, что увиденное нами реально. Очень холодно, и мы скоро пойдем спать.
В конце дня, я размышляю о том, как это началось, и об абсурдных расстояниях, которые можно проехать за один день. Расстояния, которые охватывают гораздо больше, чем мили.

Расстояния
Этот день начинается до восхода солнца в Киеве. В своей квартире, я сварил кофе и заказал такси Uber, которое должно было отвезти нас на вокзал.
Затем шестичасовая поездка в поезде в восточноукраинский город Краматорск. По пути, мы жуем протеиновые батончики, слушаем музыку в своих айфонах и читаем романы. В поезде есть Wi-Fi, так что мы проверяем почту. Прибытие в Краматорск. Мы встречаемся с нашим водителем и переводчиком, и берем наши бронежилеты и шлемы. В путь. Наш водитель свернул не туда, и мы застряли в грязи. Мы выходим, машина (черный Mercedes) сломалась.
Наш переводчик мгновенно берет свой мобильный телефон и меняет планы. Я опасаюсь, что эта поездка быстро становится катастрофой, и мы даже не доберемся до линии фронта. Но переводчик договорилась о приезде другого водителя. Через несколько часов, новый водитель, Эдуард, забрал нас с обочины, где мы ждали его, дрожа от холода. Мы снова в пути. День.
Но на Украине зимой солнце садится примерно в 4:30. Мы торопимся, чтобы добраться до Марьинки до наступления темноты. Мы несемся вдоль изрытой двухполосной дороги, которая прорезает широкие поля, многие из них до сих пор зеленые, даже в середине ноября. Солнце опускается все ниже и ниже, и мы беспокоимся о том, удастся ли нам добраться туда вовремя. Небо становится оранжевым, а затем — фиолетовым. Почти ночь.
Нам повезло, мы без проблем прошли через контрольно-пропускные пункты. Наш водитель — друг солдат; он часто перевозит поставки на линию фронта. У него есть специальный пропуск, и солдаты пропускают нас. Мы едем через сельскохозяйственные угодья и деревни, но местность кажется дикой. Как в Гималаях, где ночью наступает смертельный холод. Или в Серенгети, где после захода солнца появляются хищники. Здесь, на востоке Украины, ночью приходит война.
В небе появляются звезды. Длинная, прямая дорога на открытой равнине. Впереди затемненные силуэты зданий в Марьинке. За ней — Донецк, оплот сепаратистов. Где-то впереди, скрываясь в отблесках этого дня, затаилась война. Здесь, в машине, ее пока не видно и не слышно. Но ее можно почувствовать — тяжесть в груди, трепетание бабочек в животе, чувство адреналина и беспокойства.
Все это только плод вашего воображения. Какое-то шестое чувство, пережиток эволюции, спрятанный глубоко в подсознании, предупреждает вас об опасности в ночное время. Когда мы приезжаем в Марьинку, за окном почти ночь, но обстрелянные артиллерией дома все еще видны.
Мы идем в многоквартирный дом, где должны встретиться с семьей и поужинать. Мы вышли из фургона и услышали отдаленные звуки минометов, приветствовавшие нас. Им отвечает грохот пулеметов. Война. Мы здесь.

Друзья
На лестничной клетке в жилом доме темно. Мы используем наши айфоны как фонарики. В здании почти никто не живет. Половина из первоначальных 10 тысяч жителей Марьинки уехали. Их прогнала война. Мы переступаем порог дома, и внутри квартиры война мгновенно превращается в воспоминание.
Владелец, красноармеец, бывший специалист по обслуживанию вертолетов, самостоятельно провел в свой дом электричество и водопровод. Там можно почувствовать себя как дома. Садимся ужинать, казахская еда, которую пожилой ветеран научился готовить в советской армии. Он наливает нам стакан домашнего алкоголя, изготовленного из грецких орехов. Мой брат и я ветераны ВВС. Я — в Афганистане и Ираке; Дрю — несколько раз в Афганистане. Мы выпили с этим пожилым советским солдатом.
Мы все трое служили в Центральной Азии. Мы знаем одни и те же места, одни и те же названия. Такие разные обстоятельства. Сегодня мы друзья. Жена старого солдата приносит его советскую униформу, она восхищенно указывает на множество его медалей. Он наливает еще самогона всем нам. Не хватает слов, чтобы описать это; мы превозносим воспоминания. После ужина мы едем через весь город туда, где находятся украинские солдаты.
Они превратили заброшенное здание и его окрестности в форт. Танки и бронетранспортеры разбросаны в грязном дворе и скрыты в различных тайниках. Нас сопровождают в комнату, где более десятка солдат отдыхают в своих койках. Сначала, тишина. Дрожь, пока наш переводчик объясняет, кто мы такие. Потом, когда она сказала, что мы оба — ветераны американских войн, щелкает переключатель. Мгновенно, легко, украинские военные принимают меня и моего брат в свои ряды. Я объясняю, что сейчас я журналист, не пилот.
И я здесь, чтобы рассказать об их войне. Солдаты говорят нам, что чувствуют себя так, словно о них забыли — их собственное правительство, а также мир. Украинские солдаты относятся ко мне и моему брату как к почетным гостям. Достают бутылку чего-то. Раздают еду. Хлеб, сало, выпечка (подарок бригаде от нашего водителя), и жареный картофель. Тосты, заверения в дружбе. Вопросы о Нью-Йорке, Майами, нашем новоизбранном президенте. Они хотят знать о жизни в американской армии, сколько нам платили, преимущества, которые мы получаем, как ветераны. Они спрашивают наше мнение об украинских женщинах. Я говорю им, что моя девушка — украинка. Они одобрительно кивают.

Мы спрашиваем украинских солдат, за что они борются. Они говорят о свободе, демократии, защите своих семей. Мы с братом одобрительно киваем. Похлопывания по плечу, истории, рассказанные с помощью языка жестов и навыков нашего переводчика. Два дня до Дня благодарения, и, хотя еда и напитки нам незнакомы, чувства такие же.
Как возможно, что здесь мы так легко почувствовали себя как дома? Через несколько часов после захода солнца, мы наблюдаем ежедневный фарс режима прекращения огня. Наблюдатели ОБСЕ (Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе) работают в дневное время, и когда они отправляются домой, начинается самая настоящая война. Каждый столь частый удар артиллерии и грохот стрелкового оружия превращается в разноголосую симфонию, как кульминационное окончание [песни] «A Day in the Life».
Стены дребезжат от обстрелов. Грохот артиллерии недостаточно близко, чтобы действительно напугать вас, но довольно близко, чтобы переключить вас в другой режим существования, который возможен только на войне. Тем не менее, в этой войне и других я часто замечал, что, чем громче взрывы, тем громче солдаты отвечают смехом и беседами. Как будто дух товарищества и юмор — это самое надежное средство защиты от пуль и бомб.
Для духа, по крайней мере. Но в смехе есть что-то такое, что перекрывает страх смерти. Я, мой брат и несколько солдат вышли наружу. Ночной воздух очень холодный. Мы смотрим на танки и бронетехнику. Выкуриваем сигарету-другую с солдатами. Ни мой брат, ни я не курим, но в нынешних условиях это кажется естественным. Солдаты говорят, что обычно слышат вражеские беспилотники, которые кружат над ними в ночное время.
Но не в эту ночь, потому что ветер слишком сильный. Мы стояли в холодной темноте, курили, оркестр войны служил нам фоном. Я полагаю, что жизнь здесь не так сильно отличается от жизни солдат, воевавших на этой земле во время Второй мировой войны.
В той войне погибли десятки миллионов, а в этой — 10 тысяч. Но менее смертоносной эту войну делает географический масштаб, а не оружие, или убеждения солдат. Частота и интенсивность стрельбы поразила нас с братом, но солдаты относятся к ней пренебрежительно.
Это «обычная ночь», — говорят они. «Вам нужно побыть здесь во время реальной активности», — говорит один [солдат]. В темноте я могу видеть, как его губы растянулись в улыбке.

«Несносные медведи»
Мы идем на крышу, чтобы понаблюдать за войной некоторое время, а затем время сна. Мы ночуем в комнате с несколькими другими солдатами. Я завернулся в одеяла. Рядом со мной мой брат в своем спальном мешке. Снаружи война, стальной шторм, который гремит всю ночь. Мы проснулись рано. 22-летний солдат по имени Всеволод Чернецкий пришел с приготовленным завтраком. Сочетание гречки и овощей. Простая еда солдат. Мы завариваем кофе и пьем из оловянных кружек.
Мы сидим на ящиках с патронами и едим. Чернецкий показывает мне видео с дрона Raven производства США. Зернистые аэроснимки мне знакомы. Так я впервые пережил бой.
Существует связь между солдатами и ветеранами, которая выходит за пределы времени и географии. Чернецкий рассказывает мне о том, как проходило обучение с вооруженными силами США в Хантсвилле, штат Алабама, где их тренировали управлять беспилотником Raven. «У нас был этот стереотип, что американцы толстые, ленивые», — говорит он мне за завтраком.
«Но армейцы были сильными, они были воинами. Очень крутые парни». Проточной воды нет, поэтому мы моем посуду после завтрака водой из ведра. За теплым помещением, в котором мы спали, есть еще одна комната, где повсюду разбросаны личные и военные вещи. Консервные банки и запасы продовольствия сложены на столе, сделанном из фанеры и шлакоблоков. После почти трех лет войны, и, несмотря на то, что за час можно было бы съездить в продуктовый магазин, украинские войска все еще живут в условиях, напоминающих лагерь.
Они воруют электричество из местной электросети, и берут воду из местного колодца. Современные солдаты, которые пытаются внедрить новые технологии на поле боя — например, использовать планшеты и ноутбуки вместо бумажных копий карт — вынуждены осуществлять эти изменения за свои деньги.
Армия заботится об оружии, боеприпасах, воде и самом необходимом из пищи. А гражданские волонтеры по-прежнему привозят почти все остальное, в том числе бронежилеты и подштанники. «Они словно „Несносные медведи“ [амер. фильм] войны», — говорю я брату. Двигатель советского бронетранспортера, который называется БМП, прогревается на улице.
Солдаты хотят взять меня и брата с собой на короткий патруль в нейтральной зоне на старинном автомобиле 1970-х. Мы соглашаемся с безрассудным энтузиазмом. Вскоре после этого мы стоим в двух открытых люках на верхней части бронетранспортера, и пересекаем широкие поля, преодолевая уступы и канавы. На поворотах БМП тяжело раскачивается из стороны в сторону. Двигатель очень громкий. Мои руки, даже в перчатках, немеют от холода, когда я держусь за металлическую дверь люка. Вскоре, наши лица «покрылись пленкой липкой, мазутной копоти из выхлопной трубы рычащего 40-летнего советского двигателя.
Внезапно, БМП останавливается, разворачивается, и мчится обратно в украинскую крепость. Они что-то говорят на русском, но мы ничего не понимаем. Позже мы с братом узнали, что нас заметили сепаратисты. Один бронетранспортер в открытом поле был бы легкой мишенью. Мы никогда не понимаем опасность, пока она не закончится. Мы смеемся над этим.

Дома
Три часа езды на машине и мы вернулись в Краматорск. Мы сидим в ресторане, едим филе лосося и борщ, и пьем пиво. Мы отмечаем успешную поездку. Качая головами в недоумении от того, что мы пережили.
Затем на вокзале, мы стоим на платформе, курим сигареты, теперь это стало привычкой. Мы еще не покинули линию фронта. В толпе солдаты в военной форме ждут поезда. «Похоже на Вторую мировую войну», — говорит Дрю. В поезде мы разговариваем и слушаем музыку, жуем куриные крылышки и бутерброды. Шестичасовая поездка в Киев. Пустое металлическое ощущение в груди, где раньше был адреналин.
Теперь, мы чувствуем себя спокойными и счастливыми, и смеемся над вещами, которые стороннему наблюдателю могут показаться безумным поводом для смеха. Три часа в машине и шесть — в поезде — недостаточное количество времени для того, чтобы оставить войну позади. Она остается внутри вас. По возвращении в Киев, мы оказались вне пределов досягаемости пуль и бомб. Когда прогуливаешься по улицам города, война кажется нашим с братом секретом. Возврат к коктейль-барам, ресторанам Макдональдс и магазинам Niketown. Вы видите мир через призму вопроса: «Как все может быть так, когда война все еще продолжается?»
Такое же ощущение было, когда я возвращался домой из Ирака и Афганистана, я помню. Все войны, как и солдаты, участвующие в них, имеют гораздо больше общего, чем мы думаем. Прогуливаясь в Киеве, я размышляю: «Это реальная жизнь? Или мы оставили ее в Марьинке?» Все больше и больше, кажется, что единственно правдивым было то, что мы пережили на линии фронта. В этом и заключается опасность того, чтобы всегда привозить с собой кусочек дома.
Потому что, когда на войне вы начинаете чувствовать себя немного как дома, вы никогда уже не сможете ее оставить. «Здесь война», — сказал мне в Марьинке Евгений Варавин, 27-летний украинский солдат и бывший строитель из Харькова. «Некоторые гражданские лица смотрят на солдат и не понимают, почему мы воюем», — сказал Варавин. «Я не обращаю внимания на то, что говорят гражданские лица. Мои родители гордятся мной, но они беспокоятся. Они не понимают, почему я вернулся во второй раз. Но как я могу работать дома, в Харькове, когда идет война, и когда мои товарищи здесь? Моя душа здесь».