Настоящий цикл материалов на Когита.ру был начат перепечаткой фрагмента из электронной переписки В.А. Ядова и Д.Н. Шалина (2010-2014), относящегося к «драматической социологии» А.Н. Алексеева, с комментарием последнего в виде извлечений из двух статей А. Алексеева в составе так называемой «Дискуссии через океан» (2011-2013). Эта первая публикация на Когита.ру называлась: Драматическая социология глазами Д. Шалина, В. Ядова и А. Алексеева

Вторая публикация называлась:  Драматическая социология глазами В. Ядова и А. Алексеева.  В нее вошла статья А. Алексеева «Наблюдающее участие и его синонимы» (2006), ранее публиковавшаяся в интернете, а также в журнале социологических и маркетинговых исследований «Телескоп» (2012).

Третья публикация  -  А. Алексеев. Что сказать мне удалось – не удалось – включала одноименный текст, написанный в 2001 г. и впервые опубликованный в: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 2. СПб.: Норма, 2003.

Четвертая публикация - Натурные эксперименты и пристрастное знание включает в себя переписку Д. Шалина, А. Алексеева и Б. Докторова на темы, релевантные содержанию данного цикла.

Пятая и шестая публикации в рамках цикла «Драматическая социология и наблюдающее участия»  - А. Алексеев. Познание действием (Так что же такое “драматическая социология”?) (начало; окончание) - воспроизводят статью автора этих строк, впервые опубликованную в журнале «Телескоп» (2006), а позднее в журнале «7 искусств» (2013).

Особенностью данной, седьмой, публикации является возвращение к материалам, опубликованным нами на Когита.ру два года назад, но с тех пор наверняка уже забытым даже заинтересованными в этой теме читателями. Дело в том, что сказанное там уместно именно в рамках данного цикла.

Полностью воспроизводить здесь эти публикации не стану: как-никак, они доступны и сегодня в интернете:

- Познание действием. От автора - сегодня, 30 лет спустя

- А. Алексеев, А. Кетегат. Про «Серегу-штрейкбрехера» и не только о нем

- А. Алексеев, А. Кетегат. Про «Серегу-штрейкбрехера» и не только о нем (окончание)

Здесь ограничусь извлечениями из этих публикаций.

А. Алексеев.

6 марта 2016

**

(0)

Интернет-магазин OZON

1 товар

Драматическая социология и социологическая ауторефлексия (комплект из 4 книг)

ID 33866066

Букинистическое издание

Автор: Андрей Алексеев

Сохранность: Хорошая

Издательство: Норма

Тип обложки: Мягкая обложка

Год выпуска: 2003

Дополнительные характеристики

Формат издания

60x90/16

Количество страниц

2416

Язык издания

Русский

От производителя:

В этой книге отражены профессиональные и жизненные поиски автора-социолога, относящиеся к исследованию взаимодействия личности и социальной среды человека и социальных институтов, индивидуального и социального сознания.

(1)

Доклад на первом Всероссийском социологическом конгрессе «Общество и социология: новые реалии и новые идеи» (Санкт-Петербург, сентябрь 2000):

Драматическая социология и социологическая ауторефлексия

 (Цит. по: Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2000, № 6).

1. Доминирующая  и по сей день (несмотря на все большее распространение и престиж «не классических» подходов) стратегия социального исследования исходит из предпосылки разделения или противоположения субъекта и объекта в исследовательском процессе (при устоявшемся использовании специальных процедур «контакта», или взаимодействия между ними).

Мы полагаем возможным и перспективным сближение субъекта и объекта и даже своего рода их отождествление в социальном познании. Ниже обсудим некоторые конкретные способы реализации такой исследовательской стратегии.

2. Рассмотрим случай, когда само по себе поведение субъекта социального исследования становится своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследовательского процесса. «Погруженный» в определенную социальную среду исследователь (назовем его «социологом-испытателем») наблюдает и анализирует последствия собственных действий в этой среде. Методологической формулой такого исследования является: ПОЗНАНИЕ ЧЕРЕЗ ДЕЙСТВИЕ (или – «познание действием»).

3. В рамках указанного исследовательского подхода (направления) нами разработан и опробован эмпирико-социологический метод, названный, в отличие от «классического» включенного наблюдения, НАБЛЮДАЮЩИМ УЧАСТИЕМ.  Отличен этот метод и от социального эксперимента, в общепризнанном смысле: здесь новые факторы вводятся в изучаемое социальное поле не «извне» и «сверху», а «изнутри» и «снизу». Причем исследовательское вмешательство в естественный ход вещей является ситуационным (порой импровизационным) и не претендует на строгую процедуру.

4. Характерной чертой названного метода является построение так называемых МОДЕЛИРУЮЩИХ СИТУАЦИЙ: когда, путем организуемого исследователем (на базе естественных предпосылок) «сгущения» факторов, обыденная ситуация приобретает достоинство социальной модели.

5. Следует отметить, что предметом изучения здесь выступает, как правило, не только социальное окружение, но и собственное поведение социолога-испытателя. Особый интерес при этом представляет выяснение границ свободы индивидуального поведения в различных ситуациях: изучается не столько адаптация субъекта к среде («что обстоятельства могут сделать с человеком?»), сколько адаптация субъектом среды к себе («что человек может сделать с обстоятельствами?»).

6. В изложенном исследовательском подходе синтезируются  практическая деятельность, рефлексия и игровой момент («игра» с социальным объектом). Вышеописанный способ исследования мы называем ДРАМАТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИЕЙ.

7. Метод наблюдающего участия апробирован, в частности, в опыте многолетнего исследования производственной жизни, «глазами рабочего», предпринятого автором в 80-х гг. на одном из ленинградских промышленных предприятий, а также – с расширением предметной области – на более масштабном «полигоне». Этот опыт обобщен в серии наших работ, главной среди которых является: Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). М., 1997.

Ныне автором проводится в принципе аналогичное case study в одном из научных институтов Санкт-Петербурга.

8. Другое разрабатываемое нами, в рамках той же общей стратегии, исследовательское направление: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ АУТОРЕФЛЕКСИЯ. Это направление является частным случаем СОЦИОЛОГИИ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ (термин, пока еще не вошедший в научный обиход, хотя для этого, как мы понимаем, уже есть основания).

Само по себе понятие социологии жизненного пути может быть отнесено к широкому кругу современных биографических и т. п. исследований, среди которых социологический подход, разумеется, не является единственным. Вообще, проблематика жизненного пути («траектории жизни») является междисциплинарной – на стыке социологии, психологии, социальной антропологии и ряда других гуманитарных дисциплин.

9. В рамках социологической практики, в исследованиях жизненных путей применяются различные  методы сбора информации (глубинные интервью, биографические нарративы, анализ документов и т. п.). Но нас интересует нестандартный случай, когда социальный исследователь ставит самого себя (или человека, готового к такому способу самореализации) в положение «наблюдающего участника» собственной жизни.

В этом случае:

а) собственная жизнь (или определенный период жизни) трактуется субъектом исследования как некий «жизненный эксперимент»;

б) практические действия (жизненные шаги) субъекта и их результаты (последствия) фиксируются в «протоколах жизни» (вариант дневника, но с социологической сверхзадачей);

в) исследовательский отчет, как таковой, приобретает характер и смысл «жизненного самоотчета» или ауторефлексии (причем последняя имеет не только личностный, но и объективно-социологический смысл).

10. Особый методологический интерес представляет вопрос о соотношении драматической социологии и социологической ауторефлексии. В той и другой имеет место своеобразное сближение субъекта и объекта исследования, с перспективой их «слияния» в «субъект-объект», иначе говоря – их отождествления. Вместе с тем, есть и немаловажные различия.

11. В отличие от драматической социологии, при которой исследование разворачивается «здесь и сейчас», в случае социологической ауторефлексии изыскание может быть также и ретроспективным – за счет использования сохранившихся документов, «жизненных свидетельств», которые, в свое время, могли составляться и без социологического «умысла», однако в рамках  исследования – подлежат социологическому «прочтению».

12. Драматическая социология необходимо предполагает самого исследователя в качестве действующего лица (актора). В случае же социологической ауторефлексии (ретроспекции жизни) такое совмещение двух ролей – исследовательской и «жизнедействующей» - не обязательно. Всякий человек может захотеть в какой-то момент – «остановиться, оглянуться».

Разумеется, само по себе «воспоминание о жизни» и ее осмысление – еще не социология. Но если профессионал подключится к этой работ  е «ума и души» рефлексирующего субъекта в качестве помощника (консультанта, методиста-методолога и т. п.), то может возникнуть исследование «случая имя рек» - в рамках указанного исследовательского подхода.

(Таких примеров находим уже немало в современной научной практике).

13. В социологической ауторефлексии, как и в драматической социологии, существенным  является выяснение границ свободы индивидуального социального поведения. Однако здесь вероятна определенная переакцентировка: не «что человек может сделать с обстоятельствами» (драматическая социология), а «что обстоятельства могут сделать с человеком». Иначе говоря – приоритетное внимание к адаптивным («приспособление себя к…»), а не адаптационным («приспособление к себе…») возможностям и способностям человека.

14. Попробуем кратко резюмировать наше сопоставление названных подходов. Если формулой драматической социологии является ПОЗНАНИЕ ДЕЙСТВИЕМ, то социологическая ауторефлексия есть САМОПОЗНАНИЕ ДЕЯТЕЛЯ.

15. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия предстают двумя ипостасями ориентированного на сближение (а в перспективе – и на тождество!) субъекта и объекта изучения взаимоотношений личности и общества: как на ментальном уровне (индивидуальное и социальное сознание) , так и на уровне действия (индивидуальное и групповое или даже массовое поведение). При этом та и другая оказываются отдельными струями теперь уже весьма широкого и мощного потока активистских и интуиционистских исследовательских подходов и конкретных изысканий, которые объемлются понятием качественной («интерпретативной», «гуманистической», «субъективной», «интерактивной», «рефлексивной», «субъект-субъектной» и т. д.) парадигмы социологического знания.

**

(2)

ИЗ ДОКЛАДА НА УЧЕНОМ СОВЕТЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА РАН 20.01.2007 «К ВЫХОДУ В СВЕТ 4-Х ТОМНИКА “ДРАМАТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ И СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ АУТОРЕФЛЕКСИЯ”

  (Цит. по: Алексеев А. Н., Ленчовский Р. И. Профессия – социолог (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН 2008 / 2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии. Т. 2. СПб.: Норма, 2010).

<…> В отличие от известных канонов научной монографии, эта работа представляет собой сюжетно выстроенное произведение, где результаты исследования предстают не как готовые,  а как развивающиеся в процессе их получения. Сюжетообразующим элементом здесь является история так наз. эксперимента социолога-рабочего, “наблюдающее участие” социолога в социальных процессах, подлежащих исследованию, будь то освоение нового оборудования на производстве, повседневное трудовое, потребительское и культурное поведение или самооборона от идеологических и политических обвинений (в середине 80-х гг.).

Вся книга являет собой хронологически и тематически упорядоченное собрание, многосложную композицию личных, деловых и научных документов разных лет. Так наз. протоколы жизни, а именно: дневниковые записи, личные письма, обращения в официальные органы, документы различных социальных институтов и т. д. выполняют здесь функцию социологических свидетельств, притом  что собственно научный результат может быть как эксплицирован, так и имплицитно отражен, “зашифрован” в авторской организации материала и монтаже “сырых” наблюдений. Это, так сказать, исторический, документальный пласт описания и анализа. Второй же пласт — современные комментарии к этим “исходным”, первичным материалам, обозначаемые обычно как ремарки (а в случае объемного комментария — “От автора — сегодня”).

Такой композиционный прием — соединение документальных свидетельств минувшего времени и современных интерпретаций (те и другие строго датированы), своего рода контрапункты индивидуального и социального сознания и поведения почти не имеют прецедентов в нашей научной и философской литературе. (Можно сослаться разве что на очень ценимое мною творчество известного российского культуролога и философа Георгия Гачева; например, его книга “Семейная комедия. Лета в Щитово (исповести)”).

<…> Теперь о самом исследовании. Его начало уходит, так сказать, вглубь прошлого века, к рубежу 1970 - 80-х гг. Может быть, этим началом теперь следует считать в свое время инкриминировавшийся автору опыт андерграундного (как в свое время говорили, “не санкционированного партийными органами и администрацией научного института”), экспертно-прогностического исследования «Ожидаете ли Вы перемен?» (о котором специально скажу позже). Но, пожалуй, непосредственным зачином был шаг, по сути не исследовательский, а лишь дипломатично интерпретированный как исследовательский. Это своего рода “побег” (помните, у Пушкина — “давно замыслил я побег...”) из официальной науки, экзистенциально мотивированный поиск свободы от жестких идеологических и институциональных рамок, казавшихся тогда мне и некоторым моим друзьям и коллегам (в частности — Ю. Щеголеву; ныне покойному С. Розету; А. Кетегату...) невыносимыми.

Интересно, что остроумно предложенная Ядовым (1979) трактовка перехода “из социологов в рабочие” в качестве “натурного эксперимента”, т. е. как исследовательского действия, была не только “инструментально” использована мною, но и органично воспринята, так что социально-познавательный мотив вскоре если не вытеснил первоначальный (экзистенциальный), то, пожалуй, вышел на первый план.

Уже через два года появилась первая научная публикация на темы “экспериментальной” (как я тогда говорил) социологии (Томск, 1982). В большой, подводящей итоги первых трех лет “эксперимента  социолога-рабочего” статье (написанной в 1983 г., а первопубликация состоялась лишь 6 лет спустя) так определялись задачи изыскания:

«1) Задачи, относящиеся к исследованию системы ныне действующих социальных норм производственной организации; <…>

2) задачи, относящиеся к исследованию соотношения социально-адаптивных и социально-преобразовательных потенций личности, возможностей реализации активной жизненной позиции в определенном социально-нормативном контексте; <…>

3) задачи, относящиеся к исследованию возможностей и перспектив направленной коррекции и ныне действующей системы социальных норм, и путей развития личности».

Вполне, можно сказать, в духе научности того времени... Вообще, автор старательно вписывал свой жизненный поворот в контекст популярных в ту пору исследований образа жизни и социальной активности личности (чем занимался и научный коллектив, возглавлявшийся Ядовым, к которому автор принадлежал с середины 70-х гг.), Это с одной стороны. А с другой — в русло исследований природы и механизмов инновационных процессов, что стало особенно популярным как раз сегодня, а тогда реализовалось Н. Лапиным, А. Пригожиным и другими сотрудниками Института системных исследований (Москва).

В качестве объектов эмпирического изучения автор выделял следующие (цитирую) “доступные нашему наблюдению и составляющие непосредственную сферу ролевого поведения социолога-рабочего инновационные процессы”:

«1)  Процесс внедрения новой (для данного предприятия) технологии штамповки листовых деталей на координатно-револьверном прессе (ПКР) <…>; 2) процесс внедрения бригадных форм организации и стимулирования труда (БФОТ) <…>; 3) инициируемый самим исследователем процесс экспериментального социального нормотворчества в конкретной социально-производственной ситуации (ЭСН)».

В качестве же предмета исследования выдвигалось — опять цитирую —   “взаимодействие личности и социальной среды в процессе инновации”.

Здесь хочется обратить внимание коллег на формулировку “экспериментальное социальное нормотворчество”. Речь шла, как писалось в той же статье, о:

 “...научно-практическом испытании и выяснении своего рода пределов: а) возможностей отдельной личности адаптироваться к новой среде, не разрушая своей внутриличностной целостности; б) возможностей отдельной личности воздействовать на социальную среду, не разрушая своих связей с нею.

(В известном смысле, это есть исследование свободы личности в определенном социально-нормативном контексте, имеющее своей сверхзадачей — расширение зоны этой свободы)”.

<…> Если само по себе погружение исследователя в изучаемую социальную среду (в данном случае — производственный коллектив) имело — не столь редкие в западной социологии и единичные в советской — прецеденты, то сами формы и средства данной “штудии” были довольно не ординарными. В упоминавшейся статье 1983 г. состоялась одна из первых авторских попыток сформулировать принцип, позднее обозначенный как познание через действие (или — познание действием). Тогда это прозвучало так:

“Сама практическая деятельность выступает здесь главным способом или инструментом познания”.

В современной формулировке (из предисловия к “Драматической социологии...”):

“...Наблюдающее участие (в отличие от “включенного наблюдения”. — А. А.) предполагает исследование социальных ситуаций через целенаправленную активность субъекта, делающего собственное поведение своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследования”.

Особое место здесь занимает исследовательская практика, названная автором методом моделирующих ситуаций. Под таковыми понимаются “ситуации, отчасти организованные самим исследователем из  естественных ситуационных предпосылок, в целях обнажения, заострения, в этом смысле — моделирования социального явления или процесса”.

В одном из “писем-отчетов друзьям” еще 1980 г. (см. в томе 1) автор по-простецки объяснял это так:

“В чем специфика моего исследования (да, пожалуй, и способа жизни) сегодня? Уже приходилось высказываться против включенного наблюдения в пользу наблюдающего участия (метода близкого к социальному экспериментированию). Так вот, меня интересуют прежде всего не высказывания, не мнения и даже не факты, индивидуализированные или массовые, а — ситуации, имеющие достоинство модели...

“В каждой луже — запах океана, в каждом камне — шорохи (или “веянье”? — не помню!) пустынь” (Н. Гумилев).

Но чтобы в капле лучше отразилось море, полезно ее сгустить. Можно сгустить силой художественного воображения, как в искусстве... Силой так называемого домысла к факту, как в публицистике... А можно сгустить — в самой жизненной практике, собственными действиями, способствующими превращению заурядной ситуации в моделирующую.

Оригинальный жанр творчества, которому можно найти аналог разве что в Театре. Но там пока еще остается какой-то барьер между сценой и зрительным залом. Да и зритель — хоть и “со-творец”, но не со-автор и не со-актер... В театре — сначала пишут (драматург), потом ставят (режиссер), потом играют (актеры) и сопереживают (зрители).

А тут все перемешано! И даже отчасти наоборот: сначала играют (иногда — не успев как следует срежиссировать), а потом пишут, осмысляют. Сначала действие, потом текст (ну, хотя бы этот)”.

<…> Ну, а теперь — в порядке предъявления некоторых содержательных результатов как самого “эксперимента социолога-рабочего”, так и ряда иных отраженных в обсуждаемой книге изысканий периода еще 1970-х гг., будь то социология культуры, социология личности или “Человек, его работа и жизнь на БАМе”, — приведу здесь перечень только названий этих результатов. Все они были представлены в научном докладе “Образ жизни и жизненный процесс” (1981) на заседании ядовского сектора в Институте социально-экономических проблем (см. том 1 “Драматической социологии...”).

Ввиду достаточно высокой степени обобщения и принципиальной невыводимости утверждений такого рода непосредственно из данных отдельно взятых эмпирических исследований, а также из “перестраховочных” соображений, эти результаты обозначались тогда как “выводы=гипотезы”, хоть и не без категоричности утверждалось, что “все они относятся к современному (т. е. тогдашнему. — А. А.) состоянию советского общества”. Итак:

“...1. Вывод об относительном преобладании интеграционных тенденций в образе жизни (как в “способе жизни” общества, так и в системах жизнедеятельности индивидов) над дифференцирующими тенденциями. (Сегодня, кстати, наблюдается обратная тенденция... — А. А.).

...2. Вывод о широком распространении практики побочных и даже обратных эффектов социальной политики и ее противоречивой взаимосвязи со “стихийными” проявлениями и тенденциями развития образа жизни. (В основном этот вывод базировался на исследованиях, проведенных на БАМе в середине 1970-х гг.. — А. А.).

...3. Вывод о доминирующей роли “отложенных” эффектов пройденного исторического или жизненного пути в ряде ключевых моментов образа жизни поколений и структуры жизнедеятельности индивидов. (Одно из обоснований для выдвижения динамического подхода к исследованию образа жизни в качестве приоритетного. — А. А.)

...4. Вывод-гипотеза о складывающейся диспропорции между семейно-бытовой, индивидуально-потребительской, и социально-творческой, общественно-гражданственной компонентами в структуре жизнедеятельности личности. (Имеется в виду приоритет первых над вторыми в сознании и поведении людей. — А. А.).

...5. Вывод-гипотеза о социально-экономической и общественно-политической базе (указанного. — А. А.) перераспределения “приоритетов” в структуре жизнедеятельности личности.

...6. Вывод о мере взаимного рассогласования подсистем декларируемых социальных норм-требований и социальных норм-стереотипов поведения, а также об отражении этого рассогласования в ценностно-мотивационной структуре личности. (Один из главных выводов исследования производственной жизни изнутри, “глазами рабочего”. — А. А.)

...7. Вывод о прогрессирующем развитии феномена “ситуационно-ролевой” (если не вдаваться в понятийные детали — синоним “двойной”. — А. А.) морали в сферах трудовой, общественной, бытовой и т. д. активности.

...8. Вывод о складывающейся диспропорции между материальной и духовной компонентами в структуре жизнедеятельности личности и о наблюдаемом феномене “материализации” духовных потребностей.

...9. Вывод о социально-психологических резервах становления индивидуальных и коллективных субъектов конструктивного общественного действия и исторического творчества”. (Так сказать, оптимистический вывод. — А. А.).

 <…> “Эксперимент социолога-рабочего” продолжался 8,5 лет. Скажем так, подзатянулся по независимым (а впрочем — почему независимым? может, как раз наоборот, самим экспериментатором созданным...) причинам.

Что было пусковым механизмом обыска в 1983 г., официального предостережения органов госбезопасности, далее — исключения из партии (1984), изгнания из Союза журналистов, из Советской социологической ассоциации, отлучения от Всероссийского театрального общества? Думаю, все же не социально-производственная или научно-профессиональная активность автора, а его вызывающее поведение по отношению к обкому партии в связи с беспардонными и, в сущности, мошенническими  действиями его функционеров по смене руководства Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации. К чему добавилась безуспешная охота доблестных чекистов за материалами экспертного опроса “Ожидаете ли Вы перемен?” (мною уже упоминавшегося).

Перипетии этого, как сказали бы теперь, наезда со стороны “компетентных органов” и т. д. и предпринятой в этой связи социологом-экспериментатором необходимой обороны — это один из частных предметов авторского исследования. Здесь не удержусь, чтобы не воспроизвести эпиграф к одной из глав тома 2. Из любимого мною Вл. Войновича (его знаменитой “Иванькиады”):

“...Я пытался сохранить спокойствие, но мне это не всегда удавалось. Меня спасло то, что на каком-то этапе борьбы я решил, что ко всему надо относиться с юмором, поскольку всякое познание есть благо. Я успокоился, ненависть во мне сменилась любопытством, которое мой противник удовлетворял активно, обнажаясь как на стриптизе. Я уже не боролся, а собирал материал для данного сочинения (выделено мною. — А. А.): а мой противник и его дружки деятельно мне помогали, развивая этот грандиозный сюжет и делая один за другим ходы, которые, может быть, не всегда придумаешь за столом. Сюжет этот не просто увлекателен, он, мне кажется, объясняет некоторые происходящие в нашей стране явления, которые не то что со стороны, а изнутри не всегда понятны...”

Полностью подписываюсь под этим пассажем...

(Недавно ушедший от нас Ю. А. Левада, навсегда остающийся для меня высочайшим образцом гражданственности, профессионализма и мудрости, когда-то высказался на мой счет в случайном разговоре приблизительно так: “Не то ценно, что попал в передрягу, а что сумел это использовать для нужд науки”. Горжусь этой оценкой).

<…> Политическое “дело” социолога-рабочего дало повод для существенного расширения и своего рода переструктурирования поля активистского case-study. Притом, что главным предметом исследовательского интереса как было, так и осталось взаимодействие личности и социальной среды, человека и социальных институтов.

Если о драматической социологии, в смысле соединения практической деятельности, рефлексии и “игры” с социальным объектом, сказано уже достаточно, то хотя бы несколько слов о социологической ауторефлексии. Эта последняя (цитирую из предисловия, том 1)

“...в принципе может быть осуществлена путем селекции и предъявления аутентичных авторских текстов разных лет, причем “всех мыслимых” (а точнее — доступных автору) жанров: дневник, хроника, личное письмо, официальное обращение, журналистская статья, научный труд. При этом отбираться для такой “антологии” должны вовсе не лучшие (с авторской точки зрения), а показательные (в плане задуманного анализа) фрагменты.

В этом виртуальном опыте (документированная идейно-духовная биография) ставится задача, как бы обратная той, какую автор пытался решить в опыте практическом (эксперимент социолога-рабочего). Вместо вопроса: “что человек может сделать с обстоятельствами?”, — на передний план выдвигается противоположный: “что обстоятельства могут сделать с человеком?”.

И еще:

“...Если формулой драматической социологии является познание действием <…>,  то социологическая ауторефлексия есть, в определенном смысле, самопознание деятеля...”

<…> Мне остается еще немного рассказать об андерграундном экспертно-прогностическом исследовании “Ожидаете ли Вы перемен?” (имелось в виду наше общество). Оно было задумано в 1978 г. компанией питерских и московских интеллигентов, в которую входили ныне покойные историк М. Гефтер и писатель А. Соснин, а также ныне здравствующие экономист В. Шейнис, экономист-социолог Н. Шустрова и я. Я был чем-то вроде ученого секретаря этого незримого колледжа.

Были разработаны программа изыскания и оригинальная экспертная методика, опробовавшаяся в 1979-1981 гг. в среде, которую сегодня принято называть либеральной интеллигенцией. До обобщения материалов тогда руки не дошли: на смену “ожиданию” перемен пришло их “делание”. А 45 из 46 анонимных экспертных листов (записей интервью или собственных текстов участников опроса) удалось потаенно сберечь до момента, когда они перестали быть крамолой. Все они — с большей или меньшей полнотой — представлены в  обсуждаемой книге, в частности, в ее первой и  последней главах.

Обозревая сейчас эти материалы, может показаться удивительным, что при естественном преобладании пессимистических и скептических оценок перспектив развития советского общества, почти треть участников опроса рубежа 1970 - 80-х гг., независимо друг от друга, приурочили (сочли весьма вероятным...) начало системных общественных сдвигов именно к рубежу 80 - 90-х гг.! При этом немалая часть наших экспертов-прогнозистов обнаружила (как мы можем судить сегодня...) вполне реалистичное представление о логике и механизме вероятных общественных изменений. В частности, рядом экспертов, по существу была точно предсказана та самая “революция сверху”, которая фактически состоялась во второй половине 1980-х гг.

 Читать полностью

**

(3)

ИЗ СТАТЬИ Б. ДОКТОРОВА «ПРОФЕССИЯ – СОЦИОЛОГ»

 (Цит. по: Полит.ру, июль 2009)

…Традиционно выделяют, в частности, включенное, или участвующее наблюдение, в котором социолог старается занять объективистскую позицию и минимизировать свое влияние на наблюдаемые им процессы. Новинка Алексеева — наблюдающее участие, предполагающее, изучение «социальных ситуаций через целенаправленную активность субъекта, делающего собственное поведение своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследования». В этом случае наблюдатель стремится стать активным участником происходящего и познаваемого, разрешая себе изнутри вносить в наблюдаемый им процесс некие, определяемые им самим «возмущения». Тогда в конкретике явления или процесса раскрываются те свойства, которые присутствовали в них, но сами бы не заявили о себе. Так частное, по Алексееву, заурядное становится моделью общего.

Эта «процедурная» добавка, точнее, социологическое действие, превратило участвующее наблюдение в наблюдающее участие и, таким образом, принципиально изменилась логика исследования: на смену наблюдению с целью познания пришло познание через действие, или познание действием. Социолог стал не просто участником, актором наблюдаемого действия, но драматургом и постановщиком «социологической драмы». Отсюда и возникает термин, которым Алексеев характеризует свой подход — драматическая социология. Когда же он распространил принципы наблюдающего участия на самого себя, возникла социологическая саморефлексия, или ауторефлексия…

(4)

КАК СЕРЕГА БЫЛ ШТРЕЙКБРЕХЕРОМ И НЕ ТОЛЬКО О НЕМ

(Цит. по: Когита.ру)

А. Алексеев:

Из производственного дневника (сентябрь 1982)

 Серега З-в — слесарь 4-го разряда, работает в бригаде Анатолия С-ча [А. В. Сыцевич. — А. А.]. Ему около 30 лет, он представитель молодого поколения кадрового ядра цеха. На заводе работает в общей сложности около десяти лет. Из цеха уходил служить в армию и вернулся в цех. Его жена — медсестра в заводском здравпункте. Живет Серега в 10 мин. ходь­бы от завода.

В своей бригаде, да и вообще на слесарном участке Серега принадлежит к числу высокооплачиваемых рабочих. Его дневное производственное задание — 9,8 руб., почти такое же, как у бригадира (у того — 10 руб.). С учетом прогрессивки, получается, что Серега зарабатывает в день 13 руб­лей (что соответствует месячному заработку до 300 руб.).

Серега — член партии (как и его друг и бригадир Анатолий С-ч).

Когда администрация цеха, обеспокоенная вынужденной «монополи­ей» Алексеева в обслуживании координатно-револьверного пресса (ПКР), затеяла, наконец, подготовку ему «дублера», Серега сам вызвался на это дело. После двухмесячного ученичества ему, в июне 1982 г., присвоен 2-й разряд штамповщика. Учеником он оказался в общем способным. С тех пор работать на ПКР Сереге не приходилось.

Нижеследующие события конца августа — начала сентября 1982 г. будут излагаться в манере, несколько отличной от «Хроники…». А именно — не то чтобы от имени Сереги, но держа его за главное действующее лицо. В некотором смысле, этот текст — протокол включенного наблюдения, со строго фиксированным объектом наблюдения. Объект этот (разумеет­ся, сам по себе — субъект!) — мой бывший ученик Серега З-в.

[«Включенное наблюдение» здесь, пожалуй, играет все же подчиненную роль в контексте «наблюдающего участия». — А. А.]

Дело в том, что, сидя за верстаком на расстоянии 10–15 м от координат-но-револьверного пресса и занимаясь немудрящей деятельностью снятия «градов» [грата. — А. А.], т. е. зачистки напильником заусениц, остаю­щихся на деталях после токарных и фрезерных операций, я имел возмож­ность дистанционного (все-таки 15 м!), абсолютно естественного (сидел лицом в ту сторону) и всепонимающего (мне ли не понимать!) наблюде­ния за ситуацией, в которой сам до тех пор был постоянно действующим «субъективным фактором» и из которой, счастливым социологическим наитием, вдруг сумел этот фактор изъять.

И ситуация стала развиваться естественно — без «возмущающего» вли­яния инструмента наблюдения!

Любое производственное и не производственное телодвижение Сереги; любой его социальный контакт; мигание лампочки на пульте управления моего станка; жестикуляция начальника цеха, что-то объясняющего Сереге, и появление у пресса мастера инструментальной группы; присутствие ря­дом с Серегой цехового технолога Аллы П-ной и ее отсутствие, — все было мне понятно и означало ту или иную фазу, поворот в развитии ситуации.

Общий рисунок ситуации я мог бы воспроизвести, не обмениваясь с Се-регой ни единым словом на протяжении недели. Но мы, понятно, обме­нивались, чаще по Серегиной инициативе, т. к. у него была в этом не только человеческая потребность, но и деловая необходимость. А быва­ло, и я прогуливался его навестить. И не столько для разговоров, а чтобы запечатлеть в памяти обозначение изготавливаемой им детали или номе­ра используемых гнезд револьверной головки (чего за 15 м не углядишь).

Всю эту неделю Серега выступал в оригинальной (для социалистичес­кого производства) социальной роли штрейкбрехера (слово, может быть, и слышанное им, но, уж во всяком случае, не из его повседневного лексикона).

Вот о том, как это разворачивалось, что делал сам Серега и что дела­лось с ним, без претензии на глубокое проникновение во внутренний мир человека, но с исчерпывающим отчетом о его социально-производствен­ном поведении (впрочем, дающем пищу и для психологических интер­претаций и предположений), — этот «протокол». <…>

 Читать далее

*

А. Кетегат:

Из письма (март 1983)

 (Мой друг и коллега Анри Кетегат в то время тоже работал на производстве, слесарем-сборщиком на Вильнюсском заводе счетных машин. - А. А.)

Ах, Серега, Серега, похмельная твоя головушка! Тебе велят соединяться

с пролетариями всех стран, а ты разъединяешься с напарником по станку. (Между прочим в бригаде, работающей на единый наряд, это было бы невозможно — одно из достоинств БФОТ) . Тебе сообщают о твоем невиданном (невидимом) трудовом подъеме, а ты ладишь себе алкоголь­ный подъем давления. Тебе толкуют о чувстве хозяина, а ты — «нас не колышет».

Не чувствуешь ты, брат, сверхчувственного. Не подняться твоей сен­сорике до парапсихологических высот. И те, которые велят, сообщают, толкуют, зря об тебя язык обмолачивают, не щадя живота твоего.

Обмолачивают, чтоб вскачь пошел. А у тебя и рысь-то — все равно что бег в мешке.

Все мы, Серега, лошади. Стреноженные. Но ржем по-разному.

В диспозиции Серега — Алексеев два типа реакции на стреноженность. Тут расклад не такой, что Серега ржет pro, а Алексеев contra. Серега тоже contra, иной раз даже более шумная контра. Но: он охотно честит завод­ские порядки и тем не менее относится к ним как крестьянин в страду к обложному дождю. Дождь мешает, раздражает, да ведь что поделаешь — закон природы, не нами писан, туды его в качель!

Оно, конечно, так — не нами писан. Не Серегой и не Алексеевым. Но для Алексеева из неподвластности порядков ему — не следует его подвласт­ность порядкам. А для Сереги следует.

Вот река, вот плот и вот остров. Плот река несет, остров она не сносит. Плот рекой держится, собственной опоры у него нет. Остров держится собою. У плота-Сереги нет позиции. У острова-Алексеева есть.

Несогласная реакция Алексеева на течение производственного быта — проявление позиции. Несогласная реакция Сереги (когда несогласная) — проявление настроения. А настроение материя текучая, ей ли противо­стоять течению! <…

 Читать далее

(Продолжение цикла  «Драматическая социология и наблюдающее участие» следует).