См. ранее на Когита.ру:

- Профессия – политолог (Владимир Гельман). Начало. Окончание

- Вольнодумец на руководящих постах (Борис Фирсов). Начало. Окончание

- Социолог милостью Божьей (Леонид Кесельман). Начало. Окончание

- Социология как профессия и как образ жизни (Владимир Ильин). Начало. Окончание

 - Невыключаемое наблюдение и со-причастность миру людей и вещей (Игорь Травин). Начало. Окончание

- Красота. Добро. Истина / Мудрость. Ценность. Память. / Стихи и жизнь (Леонид Столович). Начало. Окончание

- Жизнь и научное творчество «с опережением» (Альберт Баранов). Начало. Окончание

- Потребности, интересы, ценности. Социальное действие. Конфликт (Андрей Здравомыслов). Начало.

**

ЗДРАВОМЫСЛОВ А.Г. СОЦИОЛОГИЯ КАК ЖИЗНЕННОЕ КРЕДО

(Опубликовано в: Социологический журнал, 2006, № 3; см. также: Докторов Б.З. Биографичесие интервью с коллегами-социологами. 4-е издание. 2014. Электронное издание); см. также: Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований: 2006, № 5; см. также этот же текст: на сайте «Международная биографическая инициатива»).

<…>

Б. Докторов: ...начался пятый этап – работа в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

А. Здравомыслов: На одном из заседаний ученого совета со мною рядом оказался один из сотрудников ИМЛ. Он ко мне наклонился и сказал: «Не хочешь ли ты, Андрей, перейти на работу в Институт марксизма-ленинизма?». Мне и раньше поступали такие предложения, но я на них не реагировал, а сейчас решил не дожидаться, пока Руткевич меня выгонит вслед за Левадой, Шубкиным, Лапиным и другими, а уйти с минимальными потерями. И началась операция по моему переходу в ИМЛ на должность старшего научного сотрудника (главным условием ее успешного проведения было то, чтобы этот план остался втайне от Руткевича).

Пожалуй, теперь надо рассказать о том, что такое ИМЛ, работа в котором заняла у меня 17 лет жизни… ИМЛ создавался как теоретический центр КПСС. В 1970-е годы явной функцией этого учреждения был контроль идеологической работы в стране, прежде всего, в той части, которая касалась публикаций произведений Маркса, Энгельса, Ленина; разработка вопросов социальной политики партии (именно по этой проблематике я работал до начала 1980-х годов), поддержание контактов с исследовательскими учреждениями внутри страны и за рубежом. Латентная же функция этого учреждения, насколько я это понимаю теперь, состояла в обезличивании интеллектуальной деятельности, в производстве «научных текстов» которые не подвергались бы сомнениям, могли бы выдаваться за абсолютную истину .

Парадокс состоял в том, что и Маркс, и Энгельс, и Ленин мыслили и писали свободно, глубоко индивидуально, а ИМЛ был призван быть «органом коллективного разума партии», выполнявшим в основном охранные функции по соблюдению «чистоты» учения.

После Академии наук это было нелегко?

Оказаться в таком учреждении, будучи сложившимся и признанным социологом, означало принять на себя нелегкую ношу. Но у меня здесь был прозаический интерес: не возвращаться в Ленинград и не отправляться в какой-либо иной город. ИМЛ в лице его директора, академика и члена ЦК КПСС А.Г. Егорова, обещал решить вопрос с квартирой и пропиской в Москве; ровно через год – своего рода испытательный срок – это обещание было выполнено.

Расставание с сектором было психологически трудным. В социологии я чувствовал себя на своем месте. В ИМЛ я оказался в чуждой мне среде. Меня там долгое время пытались «воспитывать»; главным средством воспитания были избраны анонимные письма, поступавшие в дирекцию, в отделы ЦК КПСС, в которых прямо оспаривалось решение дирекции о приеме меня на работу в столь «ответственное партийное учреждение». Выискивались тексты, в которых моя скромная персона «отступала от принципов марксизма-ленинизма» и от утверждения перспектив построения общества социальной однородности. А в личном плане я не соответствовал критериям сотрудника этого учреждения хотя бы потому, что «Здравомыслов дружил со Шляпентохом», который к тому времени уже (увы) уехал в США.

Зная об этой ситуации, меня принял под свою опеку Отдел пропаганды ЦК КПСС. Думаю, что инициатива исходила от Г.Л. Смирнова и В.Ф. Правоторова, которым я благодарен по жизни. После этого страсти вокруг меня несколько улеглись, хотя про мои отношения со Шляпентохом вспоминали вплоть до самой перестройки.

Какие темы ты исследовал в ИМЛ?

На первом этапе «моей делянкой» была проблематика социальной политики. Тогда мне удалось найти новый подход к социальной дифференциации в советском обществе. Он опирался не на идею собственности на средства производства, не на идею статусной дифференциации в рамках производства и вне его, а на уровень развития и характер потребностей во вновь создаваемых благах. Можно сказать, что в ходе работы над этой темой я сформулировал «закон социального структурирования потребностей», который применим не только к плановой системе хозяйствования, но и к рыночным отношениям. Эта теоретическая конструкция была опубликована мною в книге «Потребности, интересы, ценности» [23].

В этой книге мне удалось обосновать целый ряд социологически значимых идей. Центральной была идея тройственной детерминации социального действия. Вслед за Т. Парсонсом многие социологи утверждают, что социальное действие определяется смыслом, который заложен в культуре и который обнаруживается в мотивации социального действия и в выборе альтернатив, предлагаемых определенной ситуацией. Я же обратил внимание на триаду категорий, детерминирующих социальное действие. Потребности и интересы взаимодействуют друг с другом на разных уровнях (индивида, группы, социума, общества), но лишь достигая ценностного выражения, превращаются в активные детерминанты социального действия. Эта теоретическая конструкция была мною предложена как ориентир для социологии вообще и для советской социологии в частности в статье «Социология: проблемы и перспективы», опубликованной в «Правде» (23.09.1983) и несколько позже в названной монографии «Потребности. Интересы. Ценности».

Возможно, что с разработкой этих категорий связаны перспективы развития социологической теории и на современном этапе. В теоретическом плане я расцениваю эту книгу как мой главный итог работы в качестве старшего научного сотрудника ИМЛ. Возможно, что сейчас надо было бы эту книгу переработать, но, как это ни странно, не столь существенно, как это могло бы представиться.

Это что, главный итог за 17 лет?

Видишь ли, после выхода моей предыдущей книги [2] прошло почти двадцать лет… как хочешь, так и оценивай. Кроме того, было несколько статей в центральной прессе и солидных коллективных трудов.

Но дело в том, что работа в ИМЛ представляла собою почти ежедневное поле боя. Но я оставался в социологии и пытался использовать свои позиции в ИМЛ в интересах социологического дела.

Можно пояснить примерами?

Расскажу о нескольких эпизодах такого рода.

Эпизод первый – о несостоявшемся «учении Л.И. Брежнева как методологической основе советской социологии». Это было связано с публикацией в журнале «Социологические исследования» установочной статьи одного из сотрудников ИКСИ, посвященной преемственности в советской социологии [24]. Нынешние социологи – в особенности Р.В. Рывкина – обвинялись в отходе от традиции, якобы заложенной в конце 1960-х годов в публикациях Д.М. Чеснокова, в то время ректора АОН при ЦК КПСС, который на самом деле занимал активную антисоциологическую позицию. Другая причина – недостаточное внимание к трудам Маркса, Ленина и Брежнева (!), которые должны служить советским социологам в качестве методологического ориентира.

Статья была опубликована за подписью В. Староверова без обсуждения на редколлегии. Но ее автор был членом редколлегии журнала и даже, кажется, заместителем главного редактора. Несменяемым главным редактором «Социологических исследований» с 1974 года был А.Г. Харчев. Я также был с этого времени членом редколлегии и, следовательно, нес определенную долю ответственности за то, что публикуется в журнале. Куратором социологических изданий от отдела науки ЦК партии был Григорий Григорьевич Квасов – инструктор, а затем консультант этого отдела, а также член редколлегии.

Публикация статьи вызвала у меня возмущение. Я позвонил Квасову и спросил его, каким образом статья Староверова оказалась опубликованной без обсуждения на редколлегии. Квасов ответил, что он впервые слышит о такой статье. Это позволило мне достаточно настойчиво попросить провести специальное заседание редколлегии с тем, чтобы все могли высказаться по поводу содержания статьи и по поводу самого факта публикации. Заседание состоялось 3 мая 1982 года и проходило в течение нескольких часов. В числе прочего я, собравшись с духом, сказал, что «до сих пор нам было известно учение Маркса и Ленина, а теперь, оказывается, есть еще и учение Брежнева, такой поворот дела мне представляется ничем не оправданным». Естественно, что Т.И. Заславская выступила в поддержку и высказала тезис о моральной нечистоплотности автора. Ф.Н. Момджян порекомендовал Староверову немедленно подать заявление о выходе из состава редколлегии, поскольку он воспользовался служебным положением для сведения личных счетов. А.Г. Харчев и М.Н. Руткевич заняли противоположную позицию. Было принято решение о публикации этого обсуждения в ближайшем номере журнала (это так и не было выполнено!), а меня в декабре 1982 года вывели из состава редколлегии в связи с ротацией!

Второй эпизод – это борьба за пост президента Советской социологической ассоциации (ССА). Первым президентом ССА был Ю.П.  Францев. Он был членом ЦК КПСС и ректором АОН при ЦК КПСС. Выбор Францева на этот пост свидетельствовал о том, что «самые верхи» (в лице М.А. Суслова) отнеслись к задачам ССА весьма серьезно. Францев постарался передать этот пост своему воспитаннику – Г.В. Осипову. Третьим президентом стал Феликс Нишанович Момджян – дипломат в среде партийной бюрократии, «воспитатель» большой когорты выпускников Академии общественных наук, прошедших через аспирантуру кафедры философии АОН, которой он заведовал. Институционально социология благодаря назначению Момджяна вновь возвращалась под опеку АОН, хотя уровень заведующего кафедрой был гораздо ниже, чем уровень ректора. Расскажу, как решался вопрос о четвертом президенте.

Ситуация, как она мне представлялась, была такова: согласно Уставу ССА готовилось перевыборное собрание. Ф.Н. Момджян не стремился покинуть этот пост, и у него были достаточно сильные позиции в Отделе науки ЦК КПСС. Ясно, что Феликс Нишанович не был профессиональным социологом. Это снижало статус советской социологии на международных встречах. В лучшем случае его можно было считать историком общественной мысли и достаточно тонким дипломатом, что в какой-то мере компенсировало недостаток профессионализма. Так, в августе 1981 года он впервые организовал заседание Исполкома МСА на территории Советского Союза. Оно проходило в Тбилиси и оставило замечательные воспоминания у его участников благодаря подлинному грузинскому гостеприимству.

Другим реальным претендентом на пост президента ССА был директор ИСИ АН СССР (он получил эту должность во время краткого правления Ю.В. Андропова) – Вилен Николаевич Иванов, которого поддерживала своего рода институтская группировка. Иванов продолжал традицию «Руткевич-Рябушкин».

К этому времени Ядов, Левада, Осипов, Шубкин не располагали достаточным авторитетом ни внутри страны, ни за рубежом для выдвижения их на этот пост. Моя кандидатура также была непроходной. Но нужный человек – и утвердившийся именно в социологии   – уже был! Т.И. Заславская – академик АН СССР, которая обладала и весьма высоким профессиональным и личностным авторитетом. Оставалось: 1) убедить Татьяну Ивановну в необходимости такого шага и, соответственно, переезда из Новосибирска в Москву; 2) убедить инстанции, что при любом ином решении вопроса социология проиграет, и это отразится на международном авторитете страны. В конце концов – после ряда совещаний в Отделе науки ЦК КПСС – избрание Т.И. Заславской состоялось. Это произошло 26 ноября 1986 года. Борьба за это, по моей прикидке, велась около трех лет. Поскольку моя позиция была открытой, то ясно, что на протяжении этого времени я подвергался нападкам по разным линиям, некоторые из них для меня так и остались неизвестными.

За несколько месяцев до этого избрания, в августе 1986 года, состоялся очередной конгресс МСА (в Индии, в Нью-Дели). В то время действовали еще старые механизмы формирования делегации. Официальным руководителем делегации назначили В.Н. Иванова – в качестве директора Института (Т.И. Заславская и Г.В. Осипов не поехали в Индию). Делегация должна была руководствоваться специальной инструкцией ЦК, главный пункт ее – провести в состав Исполкома МСА Г.В. Осипова.

Я был занят на сессии, посвященной проблеме направленности социальных изменений, которую вел вместе с У. Химмельстрандом, и в оргвопросы не вмешивался. Наша сессия прошла в огромной аудитории что называется «на ура». И как только я вышел в фойе, преисполненный радостных чувств от удачного мероприятия, на меня налетел В. Иванов: «Что вы наделали? Вы сорвали выполнение инструкции ЦК КПСС!». Честно говоря, я опешил. Оказывается, одновременно с сессией проходило заседание Национального совета МСА, на котором в состав Исполкома этой организации кем-то из участников Совета была выдвинута кандидатура Т.И. Заславской: она и получила поддержку большинства. Иванов же решил, что это результат моей закулисной деятельности. Такого рода обвинения в то время были чреваты серьезными последствиями… Но я их отверг с порога и постарался незамедлительно придать дело огласке.

«Партия Иванова» отплатила мне весьма изощренным способом: при выборах в состав правления Советской социологической ассоциации ряд кандидатур не получил проходного количества голосов, в их числе оказался и я. Это был, пожалуй, один из самых сильных ударов по моему самолюбию.

Я был там и помню тебя в тот момент... но что-нибудь радостное было?

К числу таких событий отношу организацию и проведение симпозиума на VII Международном социологическом конгрессе на тему о новых идеях в современном марксизме (1982), который я готовил по предложению Улфа Химмельстранда и Нейла Смелсера. Первый из них, дружбой с которым я горжусь, был президентом МСА, второй – председателем Программного комитета. Года за три до этого события Нейл позвонил мне в Москву из Калифорнии и сказал, что исполком МСА хотел бы нанять меня (так он и сказал: «employ you »; я до сих пор жалею, что не уточнил «цену контракта») для организации симпозиума по марксизму. Я, конечно, ответил согласием, предварительно согласовав свой ответ с А.Г. Егоровым, Ф.Н. Момджяном и Г.Г. Квасовым.

Я оказался неплохим режиссером этого действа. Выступило шестнадцать докладчиков; большую часть участников составляли зарубежные марксисты. Вышла книжка – только в английском варианте [25]. Вне программы на симпозиуме выступали уходивший президент У. Химмельстранд и вновь избираемый Ф. Кардозо (будущий президент Бразилии). Дело происходило в одной из аудиторий Университета Мехико-Сити в Мексике. Аудитория была переполнена, присутствовали социологи из 25, а то и 30 стран. Характер дискуссии и многообразие точек зрения на марксизм создавали атмосферу творческого энтузиазма. Мне казалось, что и я сам находился в высшей точке земной цивилизации.

Если принять концепцию противопоставления марксизма и социологии, то получается, что в одних случаях я содействовал упрочению социологических позиций в стране, а в других – разработке марксистской теории. Значит, в моем случае это противопоставление не работало. У меня сформировался достаточно широкий взгляд на взаимодействие марксистской и социологической литературы. Эту точку зрения я выразил в одной из своих работ: в 1980 году издательство «Прогресс» загорелось желанием издать перевод книги английского марксиста Д. Льюиса, посвященной критическому изложению теоретического наследия Макса Вебера. Мне было предложено выступить в качестве научного редактора этой книги. Это меня заинтересовало: я давно собирался более основательно заняться сопоставлением М. Вебера и К. Маркса. Я обнаружил не только противостояние Вебера Марксу, но и определенную инфильтрацию (инклюзию) марксистских идей в ткань веберовских теоретических построений. В этом плане последние работы Вебера существенно отличались от его «Протестантской этики». При объяснении становления капитализма было уделено огромное внимание самому факту развития производительных сил в Европе, таким моментам, как возникновение фабричного производства, новые формы разделения труда и его организации.

На следующий год то же издательство обратилось ко мне с предложением стать редактором перевода с польского книги моего старинного друга Влодзимежа Весоловского «Классы, слои и власть». Это была одна из классических работ 1970–1980-х годов. Она выдержала в Польше несколько изданий и была переведена на английский и ряд других языков. Влодзимеж проводил интереснейшее сопоставление марксистских и структурно-функционалистских взглядов на классовые различия в обществе. Замечу, что последний этап работы над рукописью перевода совпал с началом деятельности «Солидарности» в Польше. Это чуть было не загубило весь труд. Но, тем не менее, книга была опубликована [26]. Подход Весоловского к проблеме взаимоотношений марксистской и немарксистской социологии был мне близок. Он заключался в критике догматизма в рамках марксизма и выявлении всего положительного, что было сделано при анализе классовых отношений в немарксистской традиции.

Стоит упомянуть интересный эпизод в моей имэловской карьере. В связи с развитием протестного движения в Польше у некоторых влиятельных работников ЦК КПСС возникла мысль о повторении чехословацкого варианта 1968 года по отношению к Польше. Один из сотрудников Отдела пропаганды ЦК попросил меня изложить на нескольких страницах мое видение польской ситуации (сугубо лично и конфиденциально). Я весьма определенно высказался против чехословацкого варианта. Здесь вряд ли уместно приводить все использованные мною аргументы. Как мне дали понять, моя записка «прошла на самый верх». Во всяком случае, как известно, советские войска не вводились на территорию ПНР.

И еще один эпизод, показывающий, как, работая в ИМЛ, можно было влиять на происходящее в социологии. Когда в ходе перестройки стало ясно, что В.Н. Иванов на посту директора Института не отвечает требованиям времени, отделы ЦК стали подыскивать ему замену. Первое предложение было сделано Т.И. Заславской, но она его не приняла, поскольку не без оснований полагала, что лучше возглавить вновь созданную структуру, чем принимать наследство от прежнего директора. После этого с таким же предложением обратились и ко мне, но я последовал примеру Татьяны Ивановны, а в качестве наиболее подходящей кандидатуры на этот пост назвал В.А. Ядова.

Так что в какой-то мере я оказался ответственным за то, что происходило в Институте социологии в течение последующего десятилетия.

Перестройка и далее. Мой опыт

Теперь поговорим о шестом этапе твоей социологической деятельности...

Перестройка началась с попытки идеологической переориентации партийных кадров. Еще до своего избрания генсеком М.С. Горбачев выступил на общепартийной конференции с обстоятельным докладом на тему о «живом творчестве масс». Ни в этом докладе, ни в инаугурационной речи он не упомянул о «развитом социализме»; эти слова были знаковыми для 1970-х и первой половины 1980-х годов и антисоциологичными по своей сути. Значит, намечался поворот в сторону социологии.

В самом начале 1987 года А.Г. Егоров вышел на пенсию, а директором ИМЛ стал Георгий Лукич Смирнов, который до этого был помощником Генерального секретаря КПСС М.С. Горбачева. Возможно, Смирнов настаивал на большей определенности в политике партийного руководства страной, поэтому его «перебросили на теорию», которой, разумеется, «не хватало». Может быть, в силу этого начался мой довольно короткий и быстрый «рост» в новом Институте.

Во время сотрудничества с Г.Л. Смирновым я открыто занял весьма критическую позицию по отношению к нескольким наиболее одиозным направлениям деятельности старого института: во-первых, против догматики в области теории национальных отношений и, во-вторых, против концепции однолинейно восходящей социальной активности в социалистическом обществе. «Московские Новости» (главный редактор Л. Карпинский) заказали мне статью о механизме торможения перестройки. Она была опубликована 13 марта 1988 года; в тот же день в «Советской России» опубликовали и известную статью Нины Андреевой «Не хочу поступиться принципами». По этим двум статьям можно было судить о степени раскола в партии в понимании задач перестройки. Раскол прошел по всей толще партийного аппарата.

Г.Л. Смирнов повел линию на развертывание теоретических дискуссий в институте. Он организовал свой семинар, на котором я был его заместителем. Этот семинар превратился на какое-то время в центр всей деятельности института (12).

Дальше – больше. Меня привлекли к работе комиссии историков (1989 г.), занимавшихся «белыми пятнами» в истории страны, а точнее, неприглядными моментами в деятельности руководства КПСС прошлых составов. Работу возглавлял член Политбюро А.Н.  Яковлев. В этом качестве перед всем коллективом он, правда, ни разу не появился, а передавал поручения через доверенных лиц. Всю команду перевели на цековскую дачу в самой Москве, в Серебряном Бору. Мне достался участок работы, связанный с анализом Чехословацкого кризиса в 1968  г . и вводом войск стран советского блока на территорию Чехословакии. За три месяца я написал доклад примерно на 4 печатных листа с анализом причин и хода событий (13). Этот опыт был весьма полезен, я понял, как создавались серьезные политические и идеологические документы. Сдал работу в аппарат А.Н. Яковлева и директору своего института и попрощался с дачей в Серебряном Бору.

После Первого съезда народных депутатов мне удалось организовать два репрезентативных московских опроса в 1989 и 1990 годах о состоянии политического сознания населения и об отношении к перестройке. Доля респондентов, относивших себя к «активным участникам перестройки» резко упала – с 56 до 21%. В опросе 1990 года 30% респондентов выбрали суждение «спасти страну может лишь введение частной собственности», а точку зрения «иного (кроме социалистического выбора перестройки) не дано» поддержали чуть больше 20%. За этот же промежуток времени произошло резкое падение авторитета всех властных структур. Так, положительную оценку деятельности Политбюро ЦК КПСС в 1989 году давали 13% респондентов, а отрицательную – 41,1%. В 1990-м эти данные составляли 3% и 72% соответственно! В 1989 году рейтинг Горбачева составлял 36,2 пункта и опережал рейтинг Ельцина на 8 пунктов, в 1990 году на первое место вышел Ельцин, на второе – Собчак, а рейтинг Горбачева составил всего 18%. После Первого съезда народных депутатов резко снизился авторитет партии и, прежде всего, ее политического руководства.

В конце 1980-х годов вице-президентом АН по общественным наукам стал Владимир Николаевич Кудрявцев. Он еще в 1960-е годы начал разрабатывать совершенно запрещенную тему – социологию преступности. Владимир Николаевич организовал «директорский семинар» с постоянным составом из 12–18 директоров институтов АН СССР. Добровольно выдвигавшимся докладчику и оппоненту-содокладчику давалось по 15–20 минут, затем разворачивалась дискуссия. Тезисы представлялись заранее и доводились до всех участников семинара. Запись, к сожалению, не велась, чтобы психологически обеспечить свободу высказываний. В качестве докладчиков по рекомендации директоров иногда выступали и другие сотрудники АН. Я оказался постоянным членом этого семинара. Один из моих докладов был представлен в соавторстве с С.Я. Матвеевой, сотрудницей моего сектора. Нашим оппонентом был В.А. Тишков – директор Института антропологии. Речь шла о межнациональных конфликтах на постсоветском пространстве. По материалам этого доклада было опубликовано несколько статей, в том числе и в издании Института антропологии. На этом семинаре я несколько раз выступал по теоретическим вопросам понимания демократии. В 1989 г. на основе выступлений я опубликовал в журнале «Советское государство и право» две статьи о спорности противопоставления либеральной и социалистической идеологий [9, 10]. Я исходил из того, что проблема личности и личной свободы оказывается в центре как марксистского социализма, так и либерализма Д.С. Милля. Освобождение общества есть условие освобождения всех его членов, или освобождение каждого есть условие освобождения всех. Кстати, еще Герцен рассматривал этот вопрос именно в таком плане. На этом семинаре выступали также Т.И. Заславская, В.А. Ядов, Ю.А. Красин и А.А. Галкин.

В 1990 году Институт марксизма-ленинизма преобразуется в Институт теории и истории социализма; в нем создается отдел социологии партии, который мне поручают возглавить. В мае 1991 года я подготовил аналитический доклад на тему о ситуации в партии. В нем четко документировано наличие трех различных общественно-политических позиций в рамках как бы единой партии. Предлагалось оформить реально сложившийся развод. Но М.С. Горбачев не сумел прочесть этот материал до августовских событий, которые, по сути дела, положили конец перестройке. Моя последняя акция в качестве руководителя названного отдела состояла в беседе с секретарем ЦК КПСС Калашниковым в дни форосской изоляции Горбачева. Я сказал в этой беседе следующее (это было 20 августа 1991 г.): «Если М.С. Горбачев не будет возвращен к исполнению своих обязанностей без промедления, то партия прекратит свое существование». Как известно, Горбачева возвратили лишь 22 августа.

За эти несколько дней Б.Н. Ельцин, созданный для действий, а не для рассуждений, укрепил позиции с помощью своей команды. Этот эпизод лишь подтверждает известный закон политической жизни: тот политический деятель, который уступает свою власть хотя бы на мгновение, лишается ее навсегда!

Наступили 1990-е, не стало Института теории и истории социализма. Что это привнесло в твою жизнь?

Дальше возник Российский независимый институт социальных и национальных проблем, который под руководством М.К. Горшкова продержался около 10 лет (14). Новый институт объявил конкурс исследовательских программ. Я предложил программу под названием «Социология конфликта», ориентированную на теоретическое осмысление трех фундаментальных конфликтов, пронизывавших российское общество: конфликта во власти, конфликта экономических интересов и конфликта в области межнациональных отношений. Программа была принята. На ее основе несколько позже был создан Центр социологического анализа межнациональных конфликтов. На первых порах со мной оказалось четверо сотрудников – Сусанна Матвеева, Сергей Цымбал, Лена Саутина и Люба Куликова. Несколько позже присоединился Артур Цуциев, остававшийся жить во Владикавказе. Всем моим сотрудникам я искренне благодарен за поддержку в самое трудное время. Судя по выпущенной продукции, выступлениям на конференциях и симпозиумах, нескольким выпущенным книгам, контактам с Госдумой, Центр работал активно, но финансирование его постоянно свертывалось. В результате этот небольшой коллектив распался, и я остался со своей программой в гордом одиночестве.

Вскоре я получил – по инициативе В.А. Ядова – заказ на учебное пособие по социологии конфликта, которое трижды переиздавалось издательством «Аспект-Пресс» (1994, 1995, 1996) [14]. Следующая крупная работа обобщала собранный Центром материал по межнациональным отношениям [27]. Именно на этой основе возникла потребность сформулировать основные позиции по релятивистской теории нации. К этому добавлю исследование осетино-ингушского конфликта 1992 г. [28].

Итак, работы в новых условиях значительно прибавилось. Безусловно, позитивная сторона новой ситуации проявлялась в том, что между замыслом исследования, созданием текста и изданием книги или статьи проходило гораздо меньше времени, чем раньше. Но вместе с тем замысел должен был формулироваться с учетом возможностей финансирования. Коренная разница определялась тем, что зарплата в институте, хотя и выдавалась регулярно, не покрывала минимальных жизненных расходов. В то же время надо было самому искать средства на проведение исследования. В этих поисках я получал поддержку от наших российских фондов (РГНФ и РФФИ), но другие источники оказались для меня закрыты: для одних я был выходцем из прежних структур, которые должны быть разрушены, для других – неуправляемым исследователем, который научные соображения ставит выше партийных и групповых. Кроме того, я не демонстрировал приверженности к прошлому, но и не спешил уверить новые власти в своей лояльности. Вполне возможно, что моя фамилия была занесена в черный список лиц, нежелательных для поддержки и включения в оплачиваемые группы экспертов. Уверен, что такие списки, составленные кадровыми комиссиями 1992–1994 годов, существовали. Этим я объясняю ряд как мелких, так и крупных неудач, связанных с реализацией моих проектов.

Можно ли говорить в твоем случае о какой-то единой линии социологического мышления? Или твои взгляды радикально менялись вместе с изменением ситуации и переходом от одного этапа к другому?

Я полагаю, что нетрудно выделить некую единую линию на основании моих работ и публикаций. Как ты помнишь, моя научная биография началась с исследования проблемы интереса. Далее я возвращаюсь к этой же теме в более развернутом варианте еще в советский период (1986) – взаимодействие ценностей, потребностей и интересов. Книга носит, на мой взгляд, теоретический и новаторский характер, хотя в ней выдержан определенный канон, заданный издателем. Если мне память не изменяет, между сдачей книги в печать и ее выходом прошло 6 лет! Все это время в издательстве размышляли, стоит ли издавать книгу. Но если взять, например, рассмотренное в ней понятие потребностей – жизненных нужд, то от него легко перекинуть мост к современной социальной политике – четырем правительственным программам. Я уже не говорю о понятии ценностей, которое в значительной мере было новым для 1980-х годов. Дальнейшая проработка этих вопросов дает основания для построения теории тройственной детерминации социального действия, благодаря чему это центральное понятие современной социологии выводится из тупика смыслового целеполагания.

Следующий этап в развитии той же темы – «Социология конфликта» [14], «Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве» [27] и «Социология российского кризиса» [7]. Хотя в этих работах и развивается начатая ранее тематика, но написаны они совсем в иное время. В первой из них предлагается новое определение конфликта  – именно через социальное действие. Конфликт – это одновременное развертывание и действия, и противодействия. Если мы принимаем такое определение, то отсюда следует масса выводов вполне практического характера как в области политики, так и в различных областях менеджмента. Во второй книге рассматривается соотношение политических и национально-этнических конфликтов и, кроме того, впервые обосновывается релятивистская теория наций как определенная перспектива на будущее, надеюсь, не очень отдаленное. Наконец, в третьей книге анализируется понятие кризиса, использованное в работах наиболее видных российских социологов нашего времени. То есть я пытаюсь преодолеть раздробленность в российской социологии и сблизить позиции социологов по отношению к актуальным проблемам общества. Речь идет не об общем взгляде, который должны разделять все, а о том, чтобы позиции каждого стали известны и учтены как в преподавании, так и в исследовательской работе. Отсюда мой интерес к социологии социологии и к истории социологической мысли [11].

Дальнейшая разработка проблематики социального действия связана с осмыслением тех социальных изменений, которые происходят в России в течение последних десятилетий. Радикальные изменения произошли в сфере власти, собственности, мотивации профессиональной деятельности, в межличностных связях и отношениях. Изменилась и система международных отношений и, соответственно статус российского общества и государства. Изменилась роль границ! Национальные интересы общероссийского масштаба стали гораздо более прозаическими и реалистическими. Изменилась структура ценностей, ценностных ориентиров и приоритетов. Преобразовались сами основания нравственного сознания – представления о добре и зле. Большую долю своих поступков человек в нынешней России определяет сам: в этом состоит его свобода.

На мой взгляд, именно эта ситуация определяет задачи социологических исследований: как разрешаются противоречия между сдвигами социетального характера, с одной стороны, и уровнем массового сознания, с другой. Иначе говоря, в какой мере конкретные группы людей, и, прежде всего, группы профессиональные, готовы осваивать сложившиеся условия – не просто адаптироваться к ним, а выбирать с пониманием сути происходящего, с умением оценивать ситуацию и самостоятельно строить свою жизнь. На стыке этих новых социетальных требований и возможностей и групповых ожиданий образуется некоторое социальное пространство риска и неопределенности. Видишь, какая совокупность социологических сюжетов возникает в этой связи? Когда речь заходит о профессионализации общества как об одном из доминантных социальных процессов, следует подумать и об изучении того, как меняются социальные институты, нормы и привычки профессионального поведения.

Огромный пласт исследований связан с пониманием культуры – законов ее сохранения как источника мотивации и критерия самооценки. В нашей литературе вполне освоена позиция социального активизма, но исследования механизмов коллективного действия, разграничивающих свободу действия от произвола, остаются вне сферы внимания социологической теории. На мой взгляд, в этой области, как и во многих других, может быть использован опыт социологии П. Бурдье и его школы. Я имею в виду, прежде всего, его теорию социального пространства и теорию поля как совокупности позиций, определяющих личностные ожидания, ориентации и иные мотивы поведения. Иными словами, надо и нам научиться спускаться с высот «общества вообще» с его социальными, политическими, ценностными параметрами к реальности социальных полей, которые влияют на индивида, на личность в соответствии с более конкретными социальными нормами.

В данном случае я позволил себе некоторую вольность: ведь исследовательские задачи в нынешних условиях определяются не теоретическими соображениями, а наличием заказов.

Но если говорить в целом о положении самой социологии, то здесь, безусловно, налицо определенные позитивные сдвиги. Сейчас ни одна из политических передач не обходится без ссылки на опросы, которые становятся составным элементом нашей культуры. Социология как учебный предмет вошла в систему высшего образования; отдельными предметами стали политология и культурология. Тем не менее, у большей части тех, кто объявляет себя социологом, знание основ социологии остается весьма смутным.

Одно из объяснений этому заключается в расколе самого социологического сообщества. Как и во всех профессиональных группах, среди социологов имеются люди весьма успешные, готовые оценивать общество в целом с точки зрения своих личных успехов. Они, как правило, весьма некритически воспринимают все, что исходит от власти, и закрывают глаза на такие явления, как пауперизация, преступность, коррупция, бродяжничество, детская беспризорность, оскорбительная политика по отношению к пенсионерам (монетизация льгот и проч.), удорожание жилья, алкоголизация населения, распространение наркотиков, проституирование значительной части молодежи. Все это становится характеристикой образа жизни более чем четверти населения страны. Для таких людей сама жизнь не приносит радости, ее смысл теряется, ибо в их сознание настойчиво вдалбливается идея дезадаптации, а значит, ненужности. Нужными чувствуют себя только успешные люди, а таких около четвертой части населения. Остальные либо разочаровались в своих притязаниях, столь четко руководивших их поступками 15–20 лет тому назад, либо превратились в циников, которым не только безразличны нужды общества, но порой и до своих ближних нет никакого дела [29].

Среди социологов наблюдается и другая крайность – позиция потерпевших неудачу и, соответственно – неверие в общество, в «систему», в государство и самих себя.

При подобном разнобое внутри социологии практической политике весьма сложно приобрести в ее лице надежную опору. Однако представляется, что по мере решения государством целого ряда практических вопросов начинает выравниваться и положение в социологии. Социологи все в меньшей мере бездумно используют зарубежные методы для конструирования российской реальности и все большее внимание уделяют выработке взвешенного реалистического подхода при оценке бурных социальных преобразований, меняющих жизнь всего общества и каждой семьи.

Примечания

12. После каждого заседания издавалась его стенограмма, благодаря чему накопился значительный материал по теории социализма, пока не нашедший применения.

13. Доклад не публиковался.

14.  В начале 1990 года состоялись выборы последнего руководства Советской социологической ассоциации. В результате острой дискуссии были избраны три сопрезидента: В.А. Ядов, Ж.Т. Тощенко и я. Между собой мы решили, что каждый из нас будет в роли президента в течение года, а очередность определилась жребием. Таким образом, я в 1992 году оказался президентом советской общественной организации, в то время как Советский Союз уже прекратил свое существование. Этот парадокс мы устранили в начале 1993 года, преобразовав ССА в Профессиональную социологическую ассоциацию (ПСА). Без какой-либо поддержки мне удалось выпустить за ряд лет восемь номеров «Бюллетеня ПСА» и даже создать первый – пробный – вариант сайта этой ассоциации.

Литература

1. Здравомыслов А.Г. Проблема интереса в социологической теории. Л.: ЛГУ, 1964.

2. Здравомыслов А.Г. Методология и процедура социологических исследований. М.: Мысль, 1969.

3. Здравомыслов А.Г., Ядов В.А. Человек и его работа в СССР и после. М.: Аспект-Пресс, 2003.

4. Ядов В.А. Современная социологическая теория как концептуальная база исследования российских трансформаций. СПб.: Интерсоцис, 2006.

5. Структурно-функциональный анализ в современной социологии / Под ред. А.Г. Здравомыслова. Информационный бюллетень Советской социологической ассоциации. 1968. № 6. Вып. 1.

6. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: Т. 2. 2-е изд. М., 1955. С. 89.

7. Здравомыслов А.Г. Социология российского кризиса. М.: Наука, 1999.

8. Halsey A.H. A history of sociology in Britain: Science, literature and society. Oxford: Oxford University Press, 2004.

9. Здравомыслов А.Г. Новая концепция социализма и процесс демократизации // Советское государство и право. 1989. № 5.

10. Здравомыслов А.Г. Новое видение социализма и процесс политизации массового сознания. Советское государство и право. 1989. № 8.

11. Здравомыслов А.Г. Поле социологии в современной России: дилемма автономности и ангажированности в свете наследия перестройки // Общественные науки и современность. 2006. № 1.

12. Здравомыслов А.Г. Немцы о русских на пороге нового тысячелетия: Беседы в Германии. М.: РОССПЭН, 2003 .

13. Батыгин Г.С. Предисловие // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин; Ред.-сост. С.Ф. Ярмолюк. СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999. С. 12.

14. Здравомыслов А.Г. Социология конфликта: Россия на путях преодоления кризиса. М.: Аспект-Пресс, 1994 (2-е изд., доп., 1995; 3-е изд. доработ. и доп., 1996).

15. Ядов В.А. «…Надо по возможности влиять на движение социальных планет…» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. № 3. С. 2–11; № 4. С. 2–10. См. настоящую книгу, Том. 2. С.

16. Здравомыслов А.Г., Ядов В.А. Отношение к труду и ценностные ориентации личности рабочего // Социология в СССР: Т. 2. М.: Мысль, 1965.

17. Здравомыслов А.Г., Ядов В.А. Влияние различий в содержании и характере труда на отношение к труду // Опыт и методика конкретных социологических исследований / Под ред. Г. Глезермана. М.: Мысль, 1965.

18. Докторов Б. Б.А. Грушин. Четыре десятилетия изучения российского общественного мнения // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2004. № 4. С. 2–13. См. настоящую книгу, Том 1. С.

19. Здравомыслов А.Г. Пропаганда и ее восприятие. Социологическое исследование эффективности / ССА, ИКСИ АН СССР. Л., 1969.

20. Здравомыслов А.Г. Методология и процедура социологических исследований. М.: Мысль, 1969.

21. Здравомыслов А., Докторов Б. Альтернативная оценка структурных элементов рабочей ситуации / Общ. ред. А.Г. Здравомыслова // Информационный бюллетень ССА. 1968. № 9.

22. Здравомыслов А.Г. К вопросу о типологии образа жизни в социалистическом обществе // Социологические исследования. 1974. № 2. С. 88–89.

23. Здравомыслов А.Г. Потребности, интересы, ценности. М.: Политиздат, 1986.

24. Староверов В.И. Преемственность научной мысли – важнейшее условие развития марксистско-ленинской социологии // Социологические исследования. 1982. № 1. С. 188–196.

25. New developments in Marxist sociological theory. Modern social problems and theory / Ed. by A Zdravomyslov. London: SAGE, 1986.

26. Весоловский В. Классы, слои и власть: Пер. с польского / Под ред. А.Г. Здравомыслова. М.: Прогресс, 1981.

27. Здравомыслов А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. М.: Аспект-Пресс, 1997.

28. Здравомыслов А.Г. Осетино-ингушский конфликт: перспективы выхода из тупиковой ситуации. М.: РОССПЭН, 1998.

29. Граждане новой России: кем себя ощущают и в каком обществе хотели бы жить (1998–2004) // Российская идентичность в условиях трансформации. Опыт социологического анализа / Отв. ред. М.К. Горшков и Н.Е. Тихонова. М.: Наука, 2005. С. 32–44.