См. ранее на Когита.ру:

- Профессия – политолог (Владимир Гельман). Начало. Окончание

- Вольнодумец на руководящих постах (Борис Фирсов). Начало. Окончание

- Социолог милостью Божьей (Леонид Кесельман). Начало. Окончание

- Социология как профессия и как образ жизни (Владимир Ильин). Начало. Окончание

 - Невыключаемое наблюдение и со-причастность миру людей и вещей (Игорь Травин). Начало. Окончание

- Красота. Добро. Истина / Мудрость. Ценность. Память. / Стихи и жизнь (Леонид Столович). Начало. Окончание

- Жизнь и научное творчество «с опережением» (Альберт Баранов). Начало.

«А ВСЕ-ТАКИ ОНА ВЕРТИТСЯ»

(Впервые опубликовано в: Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2008. № 3.

Здесь цитируется по: Докторов Б. З. Биографические интервью с коллегами-социологами.4-е дополненное издание [электронный ресурс])

<…>

М. Алесина: Вопрос Бориса Докторова: «Сейчас я пытаюсь понять, как, из чего выросла постхрущевская советская социология. Если ты поступил на философский факультет достаточно быстро после школы, то, скорее всего, учился по той же программе, что и Ельмеев, Здравомыслов, Попова, Рывкина, Ядов. Читали ли Вам что-либо, что ты сегодня мог бы классифицировать как социологию, а не как социальную философию марксизма?»

А. Баранов: Это – характеристика советской эпохи и ее идеологической составляющей. Когда я поступал в Ленинградский университет, ни о каких социологиях речи быть не могло. Социология была буржуазной лженаукой. Соответственно, ее никто не изучал, ее только изредка критиковали, как например, Игорь Кон в своих работах по истории. Словом, на философском факультете, где я учился в период с 1948 по 1953 год, таких ругательств, как социология или социальная психология, вообще не употреблялось. Строжайше запрещено. Я начал заниматься социальной психологией, когда поступил в аспирантуру, это была моя тема кандидатской диссертации. Мой руководитель сказал: «Очень новаторская тема». Потом неоднократно меня пытались исключить из аспирантуры за слишком смелое отношение к марксизму, но в конце концов я диссертацию защитил. Но она даже после защиты в Казанском университете год была на рецензии и рецензент дал отрицательный отзыв. Только публикация моей статьи двухлетней давности в журнале «Вопросы психологии» № 2 за 1962 г. (см. на Когита.ру: У истоков советской / российской общественной психологии) спасла меня от окончательного и бесповоротного провала в качестве ученого-философа. Именно этой статьей начиналось официальное признание в СССР социальной (общественной) психологии как науки.

Относительно тех людей, которые упомянуты в вопросе. Да, конечно, я учился вместе с Андреем Здравомысловым, мы учились, были друзьями. С Ириной Поповой, которая была самой красивой студенткой на нашем курсе, я ей симпатизировал. Инна Рывкина училась на два года раньше и закончила исторический факультет. Ядов учился на философском факультете на один год старше. Ельмеев был ещё старше, но он тоже был из нашей команды. Когда мы отмечали, по-моему, 15-летие философского факультета, то там были официальные философы, член ЦК КПСС Ф.В. Константинов, точно, кто-то ещё, в общем, были вот такого ранга люди. Мы капустник делали, и я, как бы, «от имени Евтушенко» приветствовал философский факультет:

«…А молодость зла:

вопросы – вопросов

скользкие кручи!

Мудрых философов

головы белые

- от вас ждешь,

ждешь лучшего».

Вопрос-то звучал о том, что хоть что-то (что тогда социологией, конечно, не называлось, но сейчас бы называлось социологией) было в той программе, по которой Вы учились?

Исторический материализм.

Еще один вопрос Бориса: «В выступлении на конференции о ленинградской социологической школе ты рассказал, что в 1959 году тебя исключали, но не исключили, из аспирантуры, когда ты работал по теме «общественная психология». Это то, что теперь называется социальной, или тогда в твоем понимании это было что-то другое?»

Это и есть социальная психология, «отцом» которой я стал в 1962 году, когда мою, двухлетней давности, работу опубликовал журнал «Вопросы философии». В 1963 году - уже второй съезд психологов СССР – официально меня обозвал этим самым… отцом. Я не рассказывал про это?

Нет.

Расскажу...

.... чтобы было подряд: значит, тогда это называли «общественная психология»? И тему диссертации Вам давал кто?

Тема диссертации была согласована с моим научным руководителем Василием Петровичем Тугариновым, который на тот момент был завкафедрой, деканом философского факультета, завредактором философского журнала, членом Горкома КПСС и т.д.

Кафедры какой?

Исторического материализма, наверное.

Вы сказали, что Тугаринов раньше не работал на факультете. Откуда он взялся, не помните?

Это партийная номенклатура, он был назначен партией. Но первоначальное у него образование – религиозное.

Он кончал семинарию где-то?

Да.

Интересно! И такого человека поставили завкафедрой истмата?

И деканом факультета! Он был членом Горкома партии.

А что он делал между семинарией и вот этой должностью на факультете?

Я не знаю.

Вообще ничего?

Ну… Может быть, и знал, но не помню. Мы не были настолько близки, чтобы рассказывать биографии друг другу.

Сколько ему было лет, когда Вы с ним стали работать над диссертацией? Примерно?

50… 55.

И он Вам сразу предложил такую тему – общественная психология?

Тему предложил я.

Как тема звучала официально?

Я не помню, многословно. Социальная психология не могла быть темой: она, как и социология (считалась. – Ред.) <…> буржуазной лженаукой.

Название диссертации формулировалось позже. Тема аспирантуры – одно, название (диссертации. – Ред.) – другое. Я пришел и сказал, что хочу заниматься общественной психологией. Я много читал на эту тему, она появилась вообще-то, социальная психология, как направление мысли, на рубеже XIX и XX столетия. Я читал Тарда и так далее. Я пришел на факультет, <…> зная, зачем я туда иду. Более того, я шел в аспирантуру с уже сданным кандидатским минимумом, то есть, у меня были сданы три экзамена, мне оставалось только написать диссертацию. На втором году аспирантуры я написал три статьи и разослал их в разные журналы.

Работая мастером, Вы ещё и кандидатские сдали?

Я сдал кандидатские экзамены, еще работая завкабинетом марксизма-ленинизма в Училище.

Борис Докторов говорит: «эта тематика тогда висела в воздухе» и перечисляет тех, кто тогда занялся социальной психологией…

Мне кажется, мне не следует давать характеристики тем фамилиям, которые названы Борисом в письменных вопросах. <…> А самое простое я сказал: мы все из одной тарелки, из одной кастрюли, скажем так.

<…> Б.Д.Парыгин и Е.С. Кузьмин, да? С Парыгиным мы учились в одной группе. Он – работяга, дотошный, скрупулезный. И где-то году в 60-м, точнее я не помню, во всяком случае, мы оба работали в этом направлении, я считаю, одновременно. У него книга была даже как-то названа похоже на общественную психологию, но слово это у него не звучало. А я <…> писал диссертацию на эту тему, и естественно, что мы перекликались. Я не помню, чтобы мы каким-то образом ссорились по поводу того, «кто что открыл».

Не об этом речь. Тематика висела в воздухе, было такое общественное дуновение ветра – общественная психология?

Дуновение ветра возникло от политических событий. Если бы не было XXII съезда коммунистов с выносом тела Сталина из мавзолея, не было бы никакой социальной психологии. Нужен был XXII съезд партии, который прошел осенью 61-го года. В октябре Сталина вынесли из мавзолея, а в ноябре я получил письмо, написанное авторучкой; было подчеркнуто – это личное письмо, от главного редактора журнала «Вопросы психологии» Б.М. Теплова: «Альберт Васильевич, Ваша статья у нас слишком задержалась, на 2 года, – не по нашей вине. Теперь ее можно печатать».

Кто нас сдерживал? Не недостаток ума, не трусость, просто мы жили в другом обществе, где потребности в социальной психологии у правителей не было. Одна- единственная просьба редактора журнала «Вопросы психологии» ко мне по поводу моего текста: «У меня одна просьба, – сказал он в записке, которая пришла по почте, – уберите фамилию С.Л.Рубинштейна. Он у нас классик. Мы не хотим его терять». Классик – значит, абсолютно вне критики. Я убрал фамилию.

Вы хотели критиковать Рубинштейна?

Я не хотел, я просто поставил, чтобы всё было на своих местах. Что социальная психология не принимается даже Рубинштейном, классиком, в таком смысле он был упомянут. Но по советским стандартам, любое упоминание, в плюсе или в минусе – это нестираемая характеристика и абсолютно однозначная. Не может быть враг – другом, это исключалось.

Докторов спрашивает: «Чем отличался твой подход к общественной психологии от того, что развивали Е.С. Кузьмин и Б.Д. Парыгин?»

Честно говоря, я помню, что Борис Парыгин вымучивал что-то на эту же тему, но очень умозрительное, в духе советской философии того времени. «Специфика» моего подхода – в том, что я был начитан. К моменту моей аспирантуры и, соответственно, публикации статей, я знал о появлении социальной психологии, о первых авторах конца XIX – начала XX века. Для меня социальная психология… я знал, что это такое. Я не открывал социальную психологию, я ее восстанавливал после полувекового запрета, для своих нужд – понимания, что происходит, в какой стране я живу. Я свою акцию воспринимал именно так – как восстановление уже достигнутого в начале ХХ века. Она (социальная психология. – Ред.) была запрещена лишь в 20-е годы, когда пошли репрессии. Ни Парыгин, ни Кузьмин эту сторону не знали, ну, во всяком случае, не говорили. статью, которая была опубликована во втором номере «Вопросов философии» за 1962-й год, я написал в 60-м году, когда заканчивал писать диссертацию. …события реальной политической, социальной, духовной, научной жизни развивались в стране столь стремительно, что, конечно, моя статья по сегодняшним критериям выглядит просто… ученической, <…> это ученическая статья, потому что она была написана <…> аспирантом, нащупывающим путь.

Чтобы вообще была понятна вся эта атмосфера – я должен рассказать о том, как я оказался в 1963 году на втором съезде психологов СССР. Первый съезд состоялся в 1934 году. там были и Л.С. Выготский, и Б.Г. Ананьев, и в.Н. Мясищев. 1934-й – и 1963-й годы. Так вот. Моя статья в «Вопросах психологии», академическом журнале Института психологии. институт и проводил второй съезд психологов в следующем, 1963 г. Статья шла первой в рубрике: «Открывая всесоюзную дискуссию об общественной психологии как науке». <…>

В 1963-м собирается второй съезд психологов СССР. Огромное сопротивление. Поэтому Всесоюзный съезд психологов проходит не в Москве, а в Ленинграде. В связи с переносом, а это был очевидный перенос, это не запланированное место проведения. Москва закрылась от съезда; для нее психология, вся, а не только социальная, была ещё сомнительной наукой. Съезд психологов в Ленинграде, а не в Москве – это было политическое решение. Неприемлемость, нежеланность, пусть он проходит где-то рядом, но не здесь. Поэтому местом проведения съезда сделали Таврический дворец, невольно придав событию революционную ауру. Перенос был настолько сумасшедший и сложный, надо собрать психологов, оставшихся в живых… Нужно их всех пригласить… Нужно было сформулировать программу, потому что мировая психология ушла далеко вперед, нельзя вернуться в старые 20-е годы. Это была титаническая работа тех людей, которые провели съезд. Естественно, меня забыли пригласить.

…Я лежу на диване, не в этой квартире...

На Охте?

Да, на Охте. Лежу, читаю. Телефонный звонок, Вадим Ольшанский. «Альберт, это ты?» – «Я» – «Это Вадим говорит»  <…> - «Ты где?» – «Дома» – «А в Таврическом открылся второй съезд психологов! Ты что делаешь? Немедленно!». Немедленно, конечно, я еду туда. «Так, где вы там?» – «На галёрке справа».

Я там тогда читал эпизодические лекции по социологии и социальной психологии.

Приезжаю в Таврический, поднимаюсь на галерку, где мы договорились встретиться. Там сидят Вадим Ольшанский и Геннадий Васильевич Осипов <…> «Давай, садись», примерно третий ряд на балконе. Идет главный доклад. Председатель общества психологов была женщина, и она читает вступительный доклад о состоянии психологии как науки в СССР. Я помню, что, когда я пришел, она говорила: «Появились новые направления в психологии. Это уже не та психология, которая была на первом съезде. Она не только по содержанию, она даже структурно совершенно другая. Теперь есть инженерная психология…» и начинает рассказывать про инженерную психологию, и наконец, «есть у нас социальная психология, представленная…» В общем, «руководитель этого направления психологии в СССР – Баранов. По его мнению, это социология…» И начинает излагать основные идеи моей кандидатской диссертации. <…> Я обращаюсь к Осипову: «Геннадий Васильевич, мне кажется, Баранов – интересный человек, надо бы с ним познакомиться. Вы не знаете, кто это?» – «Как – кто? Это Вы», – сказал <…> Осипов. После этого я в полном ошеломлении. <…> Я ничего не мог сказать, потерял дар речи.

<…> E меня не возникло никаких трений, насколько я помню, с Парыгиным или Кузьминым, которые тоже шли в этом направлении. Просто так случилось. Я был уже, моя фамилия была, как бы, апробирована идеологическим отделом ЦК, когда публиковалась в «Вопросах психологии» (позже эта статья была опубликована в США, ГДР и Румынии). Поэтому я был дозволенный «родитель». А они ещё не опубликовались, по-видимому. Вот и всё. Б.Ф. Поршнев написал статью в «Коммунисте» о том, что случилось на съезде психологов – там была впервые представлена социальная психология. Дальше идет: «Социальная психология разрабатывается в СССР, в Ленинграде. Баранов, Кузьмин, Парыгин». <…>. Сначала были «Вопросы психологии», второй номер за 62-й год. Затем съезд, это 63-й год, и вот появилась статья Поршнева в «Коммунисте». Таким образом, эти институты меня благословили в качестве «отца» социальной психологии в СССР.

<…> Парыгин работал в пединституте. Я не могу сейчас точно сказать, но это был конец шестидесятых годов. Он приглашает меня: «Приходи, у меня будет выступать Лев Гумилёв». Только что реабилитированный, но ещё не написавший основную свою работу. И Парыгин его приглашает с докладом на кафедру. <…> Прихожу, слушаю доклад, мне он понравился, я задал какие-то вопросы, и Лев Николаевич пригласил меня пройтись. Он, его жена и я шли по Невскому тихонечко до Московского вокзала и говорили, говорили. Я – плохой собеседник, в основном говорил он, пытаясь разглядеть во мне, что же представляет эта генерация психологов. Парыгин представил меня как социального психолога, и Гумилев изучал новое поколение людей на мне. Но он говорил много. Самое интересное из того, что он сказал: «Вы не представляете мир там, в лагерях, мир, где некоторые люди теряют человеческий облик, но в основной массе люди цепляются за то, чтобы остаться человеком. Например, бриться – бритв, разумеется, нет, ведь это оружие – но мы старались бриться, чтобы не зарастать бородами, это считалось неприличным. Как же мы брились? Осколками бутылочного стекла». Чтобы сохранить в себе уважение к себе, нужно было бриться с помощью осколков бутылочного стекла. Это Гумилев мне сказал. Вот так закончим на этом вопросе.

Борис Докторов в своих вопросах пишет: «В том же выступлении ты сказал: звание присвоили только после XXII съезда. Что значит «присвоили»? Ты что, не защищался? Кто был руководителем, кто оппонировал?» В общем, вот эта процедура защиты его интересует. И Вы мне сказали, что защищались в Казани. Как это получилось?

Возвращаюсь к моим взаимоотношениям с Василием Петровичем Тугариновым. Сначала у нас было всё хорошо, но потом в стране похолодало. После XX съезда партии был XXI, холодный, возвратный, теперь о нем забыли. И вот когда был возвратный ледниковый период, меня начали исключать из аспирантуры. Отношение ко мне поменялось. Сначала я был любимым ребенком для Тугаринова. Как-то он сказал: «Я давно искал человека, который бы занялся этим!» А тут он заявил на Ученом совете: «Баранов меня не слушает, Баранов не наш человек. Он восхищался восстанием в Венгрии, такие, как он, создали в ноябре 1956 г. в Будапеште клуб Петефи в поддержку Имре Надя».

В Венгрии осенью 1956 г. народ прогнал с поста руководителя страны коммуниста Ракоши и захотел демократии. Советские войска в ноябре вошли в Венгрию, в Будапешт, и подавили вольномыслие, расстреляв без суда и следствия лидера венгерских коммунистов с социал-демократическим уклоном Имре Надя, возглавлявшего тогда партию и правительство. Так что я и Ш. Петефи – были по одну сторону баррикады, только он в 1848 г. за свободу Венгрии от Австрии, а я в 1956 г. – за демократизацию Венгрии и СССР.

Тугаринов менялся в соответствии с линией партии. <…> Но кафедра <…> своим решением, проголосовала, чтобы Тугаринов «помирился» со мной <…>. Без его решения (как научного руководителя аспиранта. – Ред.) я не мог опубликовать статью, без которой не мог защищать диссертацию. <…>

На моей стороне были кафедра и Василий Павлович Рожин, ставший деканом. Словом, всех заинтриговал этот конфликт, и все радовались хорошему окончанию. Потому что люди вернулись из ссылок, преподаватели и другие, это уже было другое время.

В это время они уже были в составе кафедры?

Профессор В.И.Свидерский вернулся и так далее. Словом, благоприятное разрешение конфликта на кафедре – это было событие, волновавшее факультет. Но возникло новое препятствие. ВАК принимает решение: чтобы повысить уровень ученых советов, присваивающих звания кандидата и доктора наук, сделать их независимыми. Аспирант отныне не имел права защищаться в том институте, в котором проходил аспирантуру.

Это 1960-й год. А у меня защита в июне, я готовлюсь. И в этой ситуации Рожин сказал: «Альберт, не волнуйся. У меня знакомый декан исторического факультета в Казанском университете. Я ему позвоню, и ты сможешь защититься там. Там тоже принимают к защите на степень кандидата философских наук». Он договаривается, и я еду в Казань. Ленин ехал защищать диплом в Петербургский университет из Казанского, а я – из Петербургского в Казань защищаться. Таким образом, мы рокировались с Лениным. Это было поводом для многочисленных шуток. Я защитился хорошо, единогласно, в июне 61-го года. Диссертация уходит в ВАК, а там какой-то процент диссертаций идет на рецензию «черному» оппоненту, чтобы контролировать качество Ученых советов на местах. Никаких персональных претензий ко мне не было. <…> Ну, может быть, ее заметил профессор Г.М. Гак, который писал книги на социально-публицистические темы. И он сам берет, или ему дают, случайность, но скорее всего, сам он взял, потому что когда берут диссертацию, сначала ее пролистывают на месте, а потом уже соглашаются, не соглашаются… Он пролистал, по-видимому, ее, и сказал: «Я беру это на рецензию». В июне я защищался в Казани, <…> (потом. – Ред.) она пошла на рецензию к Гаку. <…>

Профессор Гак дал отрицательный отзыв. <…> Но уже прошел XXII съезд партии, в октябре 1961 года, а в ноябре редактор журнала Теплов пишет мне письмо с предложением напечатать мою статью. <…> В феврале 1962 года она выходит. (По вызову из ВАКа еду в Москву. – Ред.) <…>? с вокзала захожу в Московский университет, в редакцию журнала «Вопросы психологии», получаю экземпляр журнала с моей статьей <…> Придя на комиссию ВАК,  говорю: «Я понимаю ваши вопросы, ваши сомнения, потому что тема нетривиальная, дискуссионная. А о том, что это <…> совершенно нормальная для дискуссии тема, свидетельствует вот этот журнал, в котором опубликована моя статья, видите: «В порядке дискуссии. Баранов, социальная психология»». После этого никаких возражений нет, единогласно. Так я стал кандидатом наук, но этот путь настолько вытряхнул меня психологически, что я решил: «Я с вами больше в ваши игры не играю. Я не буду писать докторскую, не буду с вами торговаться». <…>

Еще один вопрос от Бориса: «Как долго ты был скорее социальным психологом, чем социологом? Где ты тогда работал?»

Я был старшим преподавателем в институте им. Бонч-Бруевича на кафедре философии.

Что Вы преподавали?

Философию, разумеется.

Не социальную психологию, не психологию вообще?

<….> “то были шестидесятые годы, не было социальной психологии. Социологии тоже не было, единственно верным учением был марксизм- ленинизм, и сердце его – истмат. За отступления от истмата я получил партийный выговор с формулировкой: «за неуважение в лекциях классиков марксизма- ленинизма». Я вступил в КПСС в 1963 г. «социал-демократом», как сказал на парткоме рекомендовавший меня доцент Иванов. В 1964 г. я уже имел «выговор с занесением», а в 1965 г. перешел работать в Академию Наук, на кафедру философии.

Вы профессионально работали в качестве социального психолога только как преподаватель, читая лекции в Университете марксизма-ленинизма (УМЛ)?

Нет. Не только. Мне пришлось реально работать урбан-социологом, вытесняя «коммунальный образ жизни» из планов строительства городов и жилищ.

В УМЛ я 10 лет, с 1970 по 80-й г., читал годичный курс социальной психологии в Таврическом дворце, на факультете партхозактива, на отделении социологии и социальной психологии, где я был единственным лектором. При двухгодичном сроке обучения на первом курсе читалась социальная психология, а на втором – социология. На курсе было порядка ста человек: инженеры, руководители промышленности, директора, интеллектуалы. Где-то с конца 60-х – начала 70-х регулярно учились молодые офицеры КГБ, потому что эта организация раньше других почувствовала острую необходимость в этих знаниях, знании людей, особенно – массовой психологии. Их было не более 10% от числа слушателей. И это моё отделение было создано раньше, чем где бы то ни было в СССР. В Москве был аналогичный УМЛ, но отделения социологии и социальной психологии тогда там не было. Оно образовалось только несколько лет спустя, в 70-е годы.

За 10 лет мои лекции прослушали более 1000 человек. А я в начале 80-х годов уже устал от этой работы и передал чтение лекций и ведение курса возвратившемуся в Ленинград опальному комсомольскому лидеру Александру Васильевичу Тихонову, и он там закрепился. Это было для него <…> важно, возвращало его в тот мир, из которого его «ушли», то есть, в партийно-политический интеллектуальный мир. Года два, по-моему, он пробыл на моем (бывшем. – Ред.) месте – ведущего лектора отделения социологии и социальной психологии. А в 87-м году начинается перестройка, но идет она сразу в разных направлениях. Закрывается отделение социологии и социальной психологии в 1988 году.

Ваши лекции по социальной психологии не были похожи ни на какие другие, это я Вам говорю не только как Ваш слушатель, но и как выпускница отделения социальной психологии Ленинградского университета.

Я преподавал там и был (сам себе. – Ред.) хозяином. <…> Там был декан, хорошая женщина, партийный работник, она симпатизировала этому курсу и мне. И директор Университета марксизма-ленинизма Петров тоже мне очень симпатизировал. Его кабинет находился в здании на Мойке, и у меня там был кабинет. Так что мне было хорошо в УМЛ при Горкоме КПСС.

Последний вопрос из памятки Бориса: «Когда и как ты начал двигаться в сторону социологии? Кто, если были такие люди, оказал на тебя наибольшее влияние в твоей профессиональной переориентации?»

Здесь трехшаговое, по-видимому, движение к социологии.

Социальная психология и социология в моем курсе в УМЛ, тем более, когда он был двухгодичным, не разделялись. Я читал и то, и другое. В обществе ведь они тоже не разделялись, но социальная психология была легализована раньше, чем социология. Моя биография связана с социальной психологией, а социология легализовалась позже. И центром легализации был отдел конкретных социальных исследований Осипова в Институте философии, в Москве. А у нас здесь – Лаборатория конкретных социологических исследований Ядова, в НИИКСИ при Ленинградском университете ...

Первое - что было?

Наверное, Ядов. <…> Научно-исследовательский институт конкретных социальных исследований, НИИКСИ, образовался позже ядовской лаборатории, и возглавил НИИКСИ, по-моему, Ельмеев.... С Ядовым мы в одном городе жили, в одном котле варились, закончили один факультет Ленинградского университета с разницей один год. Известный социально-политический аналитик Рой Медведев, с которым я познакомился позже, в 1968 г., закончил тот же факультет двумя годами раньше. Шкаратан закончил исторический факультет, который был этажом ниже.

<…> Социологию в СССР начинали практически люди одного возраста – 25–28 лет: Б.А. Грушин, В. А. Ядов – 1929 г.р., Ю.А. Левада, я – 1930 г.р., О.И. Шкаратан – 1931 г.р. … Очень узкий возрастной слой. Можно сказать – мы все – дети ХХ съезда КПСС, непослушные дети, ушедшие дальше, приняв эстафету.

А что у Вас было с ЦК ВЛКСМ?

В сентябре 1965 года меня пригласили в ЦК ВЛКСМ в качестве консультанта по вопросу реформы комсомола. Приглашение официальное. Нас, небольшую группу ученых, куда входил проф. Ю.А. Замошкин, я и еще несколько человек, пригласил секретарь ЦК комсомола Торсуев. Он сказал примерно следующее: «После того, как прекратились великие стройки, комсомол остался, как бы, без стратегически мобилизующих задач. Что делать? Чем занять комсомол численностью 20 миллионов человек? Думайте. Высказывайте любые предложения, даже радикальные!»

Меня поселили в гостевом доме ЦК ВЛКСМ. Через 2–3 дня я предложил 3 проекта. Точнее, два проекта организационной реформы комсомола и один проект «реформы» идеологии.

1) Не надо посылать комсомольцев за тысячи километров от дома, это мешает им учиться, и вообще – плохо для них. Комсомольская задача должна быть серьезной, но – по месту жительства. Есть такая задача: в связи с массовым жилищным строительством и развитием сферы быта постоянно возникает много социальных и человеческих проблем, в том числе, детских. Пока нет общественных организаций, которые бы этим систематически и комплексно занимались. Поручите это комсомолу. Для этого нужно, чтобы первичные комсомольские организации формировались по территориальному, а не производственному принципу. А партия и профсоюз, естественно, остаются на «производстве».

2) Иерархическая структура комсомола сохраняется, но она должна учитывать специфику новых задач, а они – очень разные у молодежи деревни, города и учащейся молодежи – студентов. Поэтому целесообразно разделить комсомол на три организации: крестьянскую (комсомол сельской местности), рабочую (молодежь, работающую на производстве в городах) и студенческий комсомол, вместе с учащимися 9-10 классов.

3) Это все потребует, чтобы каждый комсомолец анализировал, оценивал ситуацию и принимал на месте решение. Потому что ситуации будут чрезвычайно разнообразными, «с местным оттенком». Сегодня решения принимаются иерархически далеко вверху, информация о конкретной ситуации передается по иерархии «наверх» и оттуда спускается решение. Надо принимать решение на месте или на ближайшем иерархическом уровне.

Но такая организация нуждается в ином, чем нынче, человеческом контингенте. Сегодня «идеальный комсомолец» – тот, у которого иерархия ценностей в его личном сознании завершается «чувством долга» как высшим императивом. Он получает «сверху» решение – приказ и должен его выполнить.

А если человеку нужно принимать решение самостоятельно, «на месте», в нестандартных ситуациях, судьей (самому себе. – Ред.) он должен быть сам. Чтобы это стало для него психологически возможно, высшей ценностью в его личности должен быть не «долг», а «совесть», а «долг» – ниже в нравственной шкале.

В реальности существует и третий вариант высшей ценности – «выжить». Она включается в качестве высшей цели в аварийных ситуациях.

Таким образом, преобразование комсомола требует большой целенаправленной подготовительной и воспитательной работы.

К моменту этого задания у меня были результаты контент-анализа газеты «Известия» с 1919 по 1964 гг., и я знал о «десятилетнем цикле» колебаний «атмосферы» общества. На 1964 г. приходится пик «человеческого фактора», т.е. демократизации. Уже в 1967 г., в июне контент-анализ «Известий» показал начавшееся «похолодание». Но чтобы наступила такая суровая «зима», как с августа 1968 г., после подавления «Пражской весны», представить себе было трудно. «Зима» продолжалась до 1973 г. (Статью А. Баранова с результатами контент-анализа газеты «Известия» см. на Когита.ру: А.В. Баранов: пионерные контент-аналитические исследования (1960-е гг.) – Ред.) .

Бюро ЦК ВЛКСМ приняло решение: в качестве эксперимента провести указанную реорганизацию в двух-трех райкомах в Ленинграде, Узбекистане и Украине.

В Ленинграде прошел партхозактив города, где секретарь Горкома КПСС по идеологии сказал: «Предложение социолога Баранова из Академии наук не приемлемо».  <…>

Ректор Академии (правильно: Института. – Ред.) общественных наук при ЦК КПСС (это Высшая школа для «повышения квалификации функционеров зарубежных компартий, в т.ч., генеральных секретарей) сделал мне предложение перейти к ним на работу преподавателем социальной психологии – с эпизодическими выездами <…> в Латинскую Америку. Представивший меня профессор сказал: «Это тот самый бунтарь из Ленинграда, про которого я Вам говорил». – «Против чего бунтовал?» Я: «У меня партийный выговор с занесением в учетную карточку – за неуважение классиков марксизма-ленинизма в курсе лекций». – «Для нас это неважно. Вам придется выучить испанский или английский, а лучше – оба». А потом, помолчав, ректор спросил: «Вас, вижу, что-то смущает?» – «Да, высоко будет падать, если что…» – «От нас низко не падают», – парировал ректор и добавил: «Квартира в строящемся доме Вас ждет. Подумайте». Подумав, я отказался от предложения.

Так закончился мой визит  наверх. На следующий год ЦК ВЛКСМ за мою работу наградил меня туристской поездкой в Югославию, на Адриатическое море. Это было великолепное турне. <…>

Окончание интервью с А.В. Барановым см.: http://www.socioprognoz.ru/index.php?page_id=128&id=8

**

Из письма Марии Алесиной:

Здравствуйте, Андрей!

Я рада была увидеть первую часть интервью с Барановым на Вашем сайте, но у меня есть важное, на мой взгляд, замечание.

Вы пишете: «А. Б. не стал защищать докторскую диссертацию». Но дело в том, что в 70-е гг. ему «завернули» выход большой книги, посвященной городу и городскому образу жизни. Альберт Васильевич предполагал защищать докторскую по ней. Это была драматическая история. В конце концов он был вынужден часть материалов книги опубликовать в нескольких очень интересных статьях, но цельность замысла была потеряна. Я была свидетелем этих событий, т.к. оказывала Альберту Васильевичу посильную техническую помощь в подготовке текстов.

Во время перестройки, когда появилась возможность писать и публиковать всё, перед Барановым встал выбор: работа над новой докторской или участие в общественной жизни. И А.В. выбрал действие – с головой окунулся в работу Ленсовета.

С уважением, М .Алесина, 9.11.2015

**

ПРИЛОЖЕНИЕ

Из личного сайта А. В. Баранова

Биография Баранова Альберта Васильевича

• Родился 7 апреля 1930 года в г. Дзержинск Нижегородской области, где окончил среднюю школу. Отец и мать — рабочие.
• В 1948 году поступил на философский факультет Ленинградского Университета, который окончил в 1953 году. С 1953 г. по декабрь 1956 г. работал заведующим кабинетом марксизма-ленинизма в Высшем Военно-морском училище имени Ф. Э. Дзержинского в Ленинграде.
• С января 1957 г. по октябрь 1957 г. — рабочий на аккумуляторном заводе в г. Ленинграде.
• С ноября 1957 г. по 1960 г. — аспирант философского факультета Ленинградского Университета.
• 1960 - 1965 годы — старший преподаватель философии в Ленинградском Электротехническом институте связи.
• 1961 г. - защита кандидатской диссертации в Казанском Государственном Университете, по теме: "Структура общественного сознания".
• С 1965 г. по 1969 г. — руководитель группы социологических исследований на кафедре философии Академии Наук СССР в Ленинграде. С 1969 г. переведён старшим научным сотрудником в создававшийся Институт социальных исследований Академии наук, (переименованный позже в Институт социологии), в его ленинградское отделение.
• В 1975 г. это отделение вошло целиком в новый ленинградский академический Институт социально-экономических проблем, а в 1989 г. вновь стало филиалом Института социологии РАН.
• В 1990-93 гг. - депутат Ленсовета (параллельно с работой в Санкт-Петербургском филиале Института социологии РАН. – Ред.).
• В 1997 г. Автор и издатель журнала «Петербургская социология».
• В 1998 г. Руководитель международного исследовательского проекта «Право на жизнь».  
• 2003 г. Присвоено гражданское звание – действительный государственный советник Санкт-Петербурга III класса.

<…>  За сорок с лишним лет работы в Академии Наук опубликовал более 60 работ в научных журналах по результатам исследований: в социальной психологии городского образа жизни, социальной модели жилища, градостроительства (в том числе социального планирования новых городов), теории урбанизации, социальной инфраструктуры общества, социальных факторов здоровья и, что естественно для урбаниста, в области демографии.
Последнее место работы - старшим научным сотрудником Санкт-Петербургского филиала Института социологии РАН ( Социологического института РАН. – Ред.). <…>

Крупные публикации

1. Социально-демографические проблемы крупного города. Статистика и финансы. М. 1981.
2. Социальные аспекты экологии человека. — Экология человека. Ред. В. П. Казначеев. М. Наука.1986.
3. Урбанизация и социальные лимиты жизни человека.  — Урбоэкология. М. Наука. 1990.
4. Человеческие ресурсы модернизации России. — На перепутьях истории и культуры. Труды С.-Петербургского  филиала Института cоциологии РАН. СПб. 1995.
5. О социальной парадигме здоровья. — Петербургская социология. 1997. № 1.
6. Предварительные замечания к социологическому анализу падения продолжительности жизни в 1990-е годы в России. — Петербургская социология. 1997. № 1.

**

Из статей 2000-х гг.

А.В. Баранов

ДЕПОПУЛЯЦИЯ И СТАРЕНИЕ РОССИИ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА

Депопуляция (убыль населения), наконец, признана учёными и политиками как социально-исторический факт, с которым отныне придётся соотносить жизнь своей семьи, своего народа, государства, факт, который должен присутствовать в качестве поправочного коэффициента во всех проектах реформ и стратегических ориентирах, как лекарство от «великодержавности».
Убыль населения России за последнее десятилетие составила уже около 6 млн. человек, в том числе за 1999-2000 гг. — 2 млн. Примерно 1 млн. компенсировано превышением миграции в Россию из бывших республик СССР,  над эмиграцией граждан России в страны Запада.

Согласно прогнозу ООН  1998 г., и Центра демографии и экологии человека, Москва, 2000 г., при сохранении нынешних тенденций, численность населения России в 2015 г. составит 131 млн. человек, к 2021 г. – 123 млн. (в 1990 г. было почти 150 млн., на конец 2000 г. — 145 млн.).  Скорость убыли населения с годами не остается постоянной, она нарастает. Сегодня убыль населения составляет 0,64 % в год, к 2020 г. она составит 1,2%, в 2030-х годах – 2,2% в год. Поскольку большая часть стран мира (за исключением Европы) в первой четверти XXI века ещё наращивает численность населения, Россия по этому показателю уже  сместилась с 4-го места в 1992 г. на 7-е в 2000 г., пропустив вперёд Бразилию, Индонезию и Пакистан. К 2025 г. она окажется на 14-ом месте. По населению она к тому времени будет чуть больше Вьетнама, равна Японии (которая к тому времени тоже потеряет пять миллионов), чуть больше Эфиопии, но меньше Нигерии, в два раза меньше Бразилии, в три раза меньше США, в 12 раз меньше Китая, но ещё  больше любой Европейской страны.

Как к этому относиться: как к прогнозу реального исторического пути России, или как к предупреждению? – Прежде всего, конечно, это предупреждение на основе арифметически безупречного расчёта демографических тенденций. Но это больше, чем предупреждение. Это диагноз радикальных сдвигов в  фундаменте западных обществ. Популяционные процессы имеют колоссальную инерцию. Убыль и старение набирают скорость и ближайшие два-три десятилетия они неотвратимы. И всё же, депопуляция не задана нам биологическими  факторами  или космическими силами. Она рождена определённым сочетанием социальных, экономических, политических, культурных норм и ситуационных  факторов конкретного общества, а стало быть, изменение в общественной системе может изменить демографическую траекторию и скорость. Но поменять направление уже не сможет.
Депопуляцию и старение  пора уже воспринимать как социальную проблему. Эти процессы не где-то там, за горизонтом времени. Они уже начались и их эффекты  сократили до минимума допустимое время бездействия. Значит, необходима  интенсификация интеллектуальных усилий для осмысления  причин популяционного  кризиса и поиска конструктивных  путей нейтрализации его негативных последствий, и использования благоприятных. Жизнь поставила труднейшие вопросы, на которые нет готовых ответов.
Практическая задача, которую следует решать обществу и государству, это — предотвращение обвальной депопуляции и получение социально-экономических выгод от новых возможностей, открываемых медленной депопуляцией.  В ближайшие годы, однако, Россия будет двигаться в сторону обвала.
Убыль населения в предстоящие двадцать лет составит 22 млн. человек. Европейский Союз, как ожидается, потеряет 10 млн., Япония — 5 млн. Если перевести миллионы в показатели, сопоставимые с населением, то окажется, что депопуляция в России уже идёт со скоростью в 5 раз большей, чем в этих странах. Но это ещё не всё. Практически вся убыль придётся на молодёжь в возрасте до 30 лет. (Сегодня число детей в возрасте до 16 лет в России — 27 млн.) Это означает, что на одну треть сократится, по сравнению с нынешней, численность потенциальных родителей, а стало быть, и рождаемость. Но и это не всё. Такое сокращение молодёжи ведёт к стремительному постарению населения. Тем более что в 2006 года начнётся выход на пенсию по старости поколений  родившихся после войны, естественно, более многочисленных. Так что процент пожилых и стариков (особенно старух) в населении увеличится в полтора раза — сегодня их 19 %. (В 1897 году их было 6 %,  в 1959 году — 9 %, в 1990 году 16 %). Старение населения в России, как и в других странах, остановится, по естественной причине, на уровне 30 ± 2 %, но  десятилетие спустя. Депопуляция же будет продолжаться с невообразимой скоростью — 2,2 % в год, если наше российское общество застынет в его сегодняшних формах. Впрочем, последнее столь же трудно вообразимо.
Демографическая ситуация в Санкт-Петербурге и других регионах Северо-Запада существенно хуже, чем в среднем по России. Если в 1999 году  в России на 1000 жителей родилось 8,4 младенца, то в Санкт-Петербурге — 6,2. Суммарная рождаемость на одну женщину составила в России 1,17 ребёнка, в Санкт-Петербурге — меньше одного. (Для простого воспроизводства численности родителей нужен показатель 2,15 ребёнка на женщину).
Итак, постарение, —  что оно несёт? Во-первых, увеличение экономической нагрузки на общество. Сегодня на 100 человек трудоспособного общества приходится 35 пенсионеров, через 20 лет будет 50. О том, как реформировать пенсионную систему уже несколько лет идёт страстная дискуссия. Не вдаваясь в детали, можно утверждать, что без повышения возраста выхода на пенсию государственная система не выдержит бремени пенсионеров. Но пенсионеры это не только потребители пищи, жилища, медицинских услуг, но также политические субъекты. Старение электората идёт стремительнее, чем старение населения.  В 2000 году при численности электората в 104 млн. пенсионеров в нём было 39 млн. Уже сегодня выборы во власть находятся в руках пенсионеров в силу их многочисленности, активности, наличия свободного времени для участия в выборной компании, и сравнительно низкой политической активности молодёжи. Завтра доминирование пожилых в избирательном процессе станет абсолютным.
Общественная потребность перераспределения государственных ресурсов и политического влияния между молодыми (18-40 лет) и пожилыми натолкнётся на сопротивление последних. Их представителями выступает, естественно, КПРФ, в электорате которой пенсионеры на последних выборах в Государственную Думу составляли 63%. Недовольство молодых пожилыми, которое уже сегодня ощутимо, перерастёт в социальный конфликт между поколениями по вопросам собственности и власти. Молодые предъявят свои права на основе того, что они лучше образованы, их знания и умения более адекватны постиндустриальному обществу. Чтобы предотвратить конфликт и сохранить солидарность поколений, нужно заранее создавать легитимный механизм перераспределения богатства и власти между поколениями в режиме эволюции, а не революции.
В России, к сожалению, демографическая ситуация воспринимается преимущественно эмоционально, в диапазоне от "катастрофы" до "всё нормально, как в развитых странах" обе оценки не верны. Но социологических исследований почти нет. Зато есть серьёзное противодействие научному анализу. Например, российская перепись населения, которая должна была проводится в 1999-2000 году, постоянно откладывается. И уже отодвинута на октябрь 2002 года. Может быть, для большинства Думы опасно знать правду о населении? Да и нужно ли население? Ведь кормит нас  продажа нефти, газа, алюминия и других природных ресурсов. Нет населения — нет проблем? Поэтому, по поводу депопуляции клубятся объяснения и оценки мифологического свойства, затрудняющие выработку реалистической демографической политики. Некоторые авторы этих выступлений в своей запальчивости не брезгуют и фальсификацией статистических фактов.
Чтобы понять насколько серьёзен популяционный кризис, надо понять его истоки, причины, развеяв заблуждения. По данным ВЦИОМ (1999 г.) половина населения считает, что причиной падения рождаемости явилось обеднение большинства в 90-е годы. По их мнению, повышение доходов или детских пособий вернёт рождаемость к норме. Среди политиков и журналистов, похоже, так думает большинство.
Наше обследование рожениц, показало, что четверть населения, с доходом на душу в семье ниже прожиточного минимума, произвела на свет 66% всех младенцев, а четверть населения с доходом 3 тыс. руб. на душу и более — 8%. Выходит, что не бедность, а скорее обогащение стало причиной снижения рождаемости. Значит, увеличение доходов едва ли повысит  рождаемость. Об этом свидетельствует опыт Европы и Японии.
Однако из этого не следует, что не нужно повышать детские пособия. Наоборот. Помощь государства бедным семьям имеет целью не увеличить количество, а повысить "качество" детей — их здоровье, образование, сократить беспризорность. Чем меньше детей, тем дороже, ценнее во всех смыслах для общества каждый ребёнок. Положение же детей в современной России, явно не благополучно. А пособие на ребёнка составляет сегодня 58 рублей. Это в 10 раз меньше средней пенсии по старости, в 20 раз меньше официального прожиточного минимума для взрослых.
Если не экономический кризис, то, что же предопределило депопуляцию? Прежде всего, её причины не локальны и не краткосрочны. Первыми в депопуляцию погрузились Германия, Италия, Япония, Россия и её бывшие союзники, кроме Польши. У этих стран доходы разные, религии разные ... Но все они имеют тоталитарно-милитаристское прошлое. Навязанный милитаризмом аскетический образ жизни и постоянные требования самопожертвования ради величия государства, после исчезновения прессинга пробудили в людях неудержимую жажду жизни, для которой второй ребёнок — уже избыточное и длительное бремя, фактически отнимающее у женщины право на молодёжный образ жизни и на профессиональную карьеру. Не страх, не депрессия, а вынужденно-желанный оптимизм являются психологическим полем, на котором произрастают социально-экономическая активность и низкая рождаемость. Период наибольшей плодовитости (20-30 лет) является и временем обеспечения себя первичным личностным капиталом — доходом, профессией, жилищем. Посттравматический синдром милитаризма исторически длителен. Он действует не как живая память "трудного детства", а как антиидеал, от которого нужно уйти как можно дальше.
Таким образом, первая причина современной депопуляции — это милитаризм, прошлые имперские амбиции и имперская политика основных стран Европы, России (СССР) и Японии. Две мировые войны и почти непрерывная гражданская война в течение всего двадцатого столетия на территории России и за её пределами (участие в 52  вооружённых внутренних конфликтах других стран только после второй мировой войны)— вот главный исток депопуляции.
Однако, милитаризм — не единственная причина. Есть ещё одна фундаментальная. Депопуляция заложена в самом "ядре" европейской цивилизации, в модели современного, "западного", урбанизированного общества. Современная цивилизация обеспечила не только благосостояние, свободу и демократию, но и обрекла на депопуляцию. Новая цивилизация формировалась на волне популяционного взрыва. Европа XVIII-XX вв. не только стремительно наращивала своё население, но и миллионами извергала его на другие континенты для завоевания и управления колониями, а также в качестве миссионеров, беженцев и пассионариев, энергичных людей, которые, вдали от "тесной" родины надеялись на радикальное изменение личного статуса. Быстро растущего населения хватало и на кровопролитные войны и на рост крупных городов, которые явились конструкторами и двигателями новой цивилизации, её фокальными точками. Но ни один из крупных городов в европейском ареале не воспроизводил себя за счёт рождаемости. Миграция из сёл и малых городов не только обеспечивала их рост, но и покрывала и скрывала их естественную депопуляцию.
           Пока резервуар пополнения городов — сельское население — не был исчерпан, низкая рождаемость крупных городов воспринималась как "болезнь роста". Но как только село исчерпало себя как роддом, как родина населения, а селяне восприняли городские стандарты жизни  в депопуляцию погрузились целые страны. Можно сказать, что причиной депопуляции в Европе и России стало исчезновение крестьянства как класса, как образа жизни, как культуры. Этот вывод освобождает нас от иллюзий существование простой управы на убыль населения и надежды на её самозатухание. Но остаётся вопрос: как адаптировать общество, его базовые параметры к устойчиво низкой рождаемости, как предотвратить обвальную депопуляцию, что делать?
             Проблемой убыли населения обеспокоены политики, военные и граждане, исповедующие "великодержавность",  для которых "геополитические интересы государства" превыше всего. Для них не приемлема мысль, что Россия может стать "маленькой" по числу жителей и по территории. Раньше великодержавное государство применяло власть для повышения рождаемости, например, запрещая аборты, т. е. легализуя принудительную рождаемость. От такой практики один шаг до принудительного труда, принудительного единомыслия, а за тем, признания государственным языком общения — язык репрессий. (В СССР аборты запрещались постановлением Правительства в 1936 г.). Сегодня имперская идеология переживает глубокий кризис, и к подобным мерам могут призывать лишь относительно немногочисленные фашиствующие националисты или возомнившие себя "духовным эпицентром мира".
Позиция  молодых людей альтернативна "великодержавной". Для молодых нынешний уровень рождаемости почти оптимален. Они, отчаянно и жёстко по отношению к себе, борются с избыточной, по их мнению,  рождаемостью. Из каждых трёх беременностей в современной России лишь одна заканчивается рождением ребёнка, а две — абортами. В нашем опросе рожениц Петербурга в 1999 году 7 % молодых матерей уже в роддоме отказались от своего ребёнка. Это, с точки зрения молодых родителей,    избыточная рождаемость. Молодежная позиция вполне рациональна и требует уважения. В любом случае с их выбором нужно считаться. Если мы захотим повысить рождаемость, нужно, чтобы этого захотели они, новое поколение родителей.
Для государства, похоже, экономически выгоднее заполнять рабочие места мигрантами, чем выращивать своих граждан. Однако, многомиллионная иммиграция весьма обременительна для общества, находящегося в состоянии экономической депрессии. Кроме того, рано или поздно возникнет проблема даже языковой идентичности народа. Приглашение в Россию иностранцев на работу и постоянное жительство неизбежно. Но допустимой иммиграции будет недостаточно для погашения убыли населения.
 Так нужно ли повышать рождаемость? — С социологической точки зрения, да, потому что, при сохранении теперешнего уровня, неизбежна нарастающая, обвальная депопуляция, которую через десять-пятнадцать лет будет трудно остановить даже многомиллионной миграцией из стран Азии. Кроме того, именно низкая рождаемость, а не удлинение продолжительности жизни, задаёт темп старения населения. Словом, речь идёт о проблемах функционирования общества, а не об амбициях государства.
Возможно ли увеличение рождаемости? — Думаю, да. Возможна небольшая коррекция суммарной рождаемости в пределах 1,6 ребёнка на женщину.  Для простого воспроизводства этого мало, однако такое повышение затормозит ускорение убыли, предотвратит обвальную депопуляцию.
Чтобы возможность стала реальностью нужно сместить фокус социальной политики с пожилых на молодых. Нужно беречь молодых мужчин и молодых женщин, но не поперек их желаний. Нужно поставить родителей с несовершеннолетними детьми в привилегированное положение, которым они могли бы воспользоваться для защиты своих интересов. Словом, это должна быть политическая привилегия.  Начать нужно с повышения детского пособия. Но решение задачи, по нашему мнению, в предоставлении детям с рождения политического гражданства, т. е. условно говоря, права избирать политическую власть всех уровней. Разумеется, детским бюллетенем до достижения ребенком 18 лет, будут голосовать родители.
Конечно, эта идея безумна. Вопрос в другом — достаточно ли она безумна, что бы быть реалистичной, т. е. принятой обществом, практичной т. е. по карману, и эффективной. А разве не была безумной идея избирательных прав женщинам, высказанная утопистом Ш. Фурье в начале XIX в. и реализованная в России в марте 1917 г., в Великобритании в 1920 г., в США в 1928 г.? Разве не казалась безумной лет пятнадцать тому назад мысль, что коммунизм рухнет в одночасье, а коммунисты признают необходимость частной собственности? 
Предлагаемый закон о политическом гражданстве ребёнка, кроме некоторого повышения рождаемости, решает задачу нейтрализации негативных последствий старения электората. Дополнительные тридцать миллионов бюллетеней, которыми будут голосовать люди в возрасте 22-45 лет, имеющие детей, существенно ослабят доминирование пожилых в электорате и тем самым восстановят утерянную привлекательность и эффективность основного инструмента демократии — выборность власти.
Наше предложение о политическом статусе детей не имеет прецедента в мире. Адаптированное к собственным условиям и культуре, оно, по-видимому, может заинтересовать Германию, Италию, Японию. Хотелось бы, чтобы Россия стала первой страной, предоставившей такое гражданство своим детям.

**

См. на эту тему также: