См. ранее на Когита.ру:

- Профессия – политолог (Владимир Гельман). Начало. Окончание

- Вольнодумец на руководящих постах (Борис Фирсов). Начало. Окончание

- Социолог милостью Божьей (Леонид Кесельман). Начало. Окончание

- Социология как профессия и как образ жизни (Владимир Ильин). Начало. Окончание

- Невыключаемое наблюдение и со-причастность миру людей и вещей (Игорь Травин). Начало. Окончание

- Красота. Добро. Истина / Мудрость. Ценность. Память. / Стихи и жизнь (Леонид Столович). Начало. Окончание

- Жизнь и научное творчество «с опережением» (Альберт Баранов). Начало. Окончание

- Потребности, интересы, ценности. Социальное действие. Конфликт (Андрей Здравомыслов). Начало. Окончание

- Интеллектуальный гедонизм и социологическое любопытство  (Елена Здравомыслова)

- Сверхответственный и всегда недовольный собой (Б. Максимов). Начало.

**

ИАКСИМОВ Б.И,: "СОЦИОЛОГ КАК ЛОШАДЬ, СКАЧУЩАЯ В СТОЙЛЕ"

(впервые опубликовано в: Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2007. № 4. С. 2–14. См. также: http://www.socioprognoz.ru/files/File/history/Maksimov.pdf)

(Окончание)

 <…>

Б. Докторов: Мне кажется, одно время ты был включен в изучение социально-психологического климата…

Б. Максимов: Да, и это весьма интересная страница. Этой темой в ИСЭПе занимался сектор профессора Б.Д. Парыгина [9], и при сборе эмпирического материала я был назначен «директором поля» (опять – на оперативную работу). Это было уже солидное исследование, на достаточно фундаментальную тему, под руководством крупного социального психолога. Тематически мой участок состоял в рассмотрении психологического климата в коллективах рабочих, близких мне по заводскому опыту. Предусматривался и выход в практику – конструировался «климатометр», который позволял измерить уровень, качество отношений в конкретных коллективах, сделать выводы о деструктивных элементах и дать основания для принятия соответствующих мер. Беда состояла только в том, что Борис Дмитриевич был приверженцем «здоровой конфликтности» в социально-психологическом климате и практиковал эту составляющую и в своем коллективе. Но грань «здоровой», видимо, была определена не очень четко, и скоро я, не доведя свою тематическую линию до завершения, оказался в другом секторе, на другой тематике, в которую тоже пытался вписаться.

Кстати, отмечу незабываемое впечатление – чрезвычайную сложность вписывания в научную тематику. Когда я познакомился с научными планами института, то увидел, что нет ни единой щелочки, куда бы я мог втиснуться с интересующей меня проблемой. Направления исследований спускались сверху, из Академии наук (а в нее, вероятно, из органов власти). На местах направления детализировали, расписывали по отделам, секторам, группам, вплоть до отдельных сотрудников, утверждали на ученом совете, отсылали на утверждение в Москву, и после этого программа становилась железобетонной системой, не подверженной ни социальным, ни физическим катаклизмам. Планы неукоснительно соблюдались, по ним составлялись отчеты, которые тоже проходили процедуру рассмотрения, утверждения – все шло намеченным путем. В стране могли произойти землетрясения, неурожаи и т.п., но планы никто не мог изменить. Наука словно сама себя заковывала в железные кандалы, тащила их на себе пять, семь лет. Когда я пришел в ИСЭП (Институт социально экономических проблем АН СССР. – Ред.) , планы были давно сверстаны, и я оказывался в положении «не пришей кобыле хвост». И при этом появлялись живые идеи, совершались открытия... если еще учесть, что составление планов и отчетов занимало львиную долю времени, сил, научной работы! Могу предположить, что открытия делались вне планов. Меня это впечатляло тогда, впечатляет и сегодня, хотя, конечно, планирование стало помягче и даже стало выполнять противоположную функцию – опоры, каркаса для расползающейся тематики. Может быть, на этом и держится научный поиск?

Но я все это говорю к тому, что не мог вписаться в академическую тематику. А была у меня любимая тема, которую я так и несу всю жизнь, до сих пор не приземлив ее в качестве плановой. (И в последнем институте пришлось вписываться, притом в ситуации, когда моя тема вышла из моды; впрочем, и та, которую я «подобрал» как брошенную более прозорливыми социологами, тоже скоро стала не модной; и в социологии имеет место быть мода). Тема эта – «Человек на работе», «Человек работающий»; в других формулировках: «Социальные функции труда и производственной организации», «Работник (рабочий) в социально-трудовой сфере». Потихоньку (вне планов!) я обдумывал тему, накапливал материал: запросы работников к труду, производственной организации, объективные функции последних относительно не только работников, но и общества в целом, механизмы согласования интересов различных субъектов в социально-трудовой сфере, роль этой сферы в сегодняшних условиях и при сегодняшних концептуальных подходах... Я только сегодня, когда тема устарела, выхожу на нее. Суждено ль хоть эту линию довести до завершения? Судя по обстановке в Академии... но не буду пока касаться этого вопроса.

В связи с пребыванием в секторе психологического климата не могу не помянуть специалиста, занимавшегося социалистическим соревнованием (вообще и сектор-то номинально назывался «социалистического соревнования»), находившегося в парадоксальном, мягко говоря, положении, усугубленном еще и его личными качествами. Геннадий Александрович Муравьев – бывший моряк-подводник, во время войны участвовавший в знаменитом (трагическом) переходе Балтийского флота из Таллина (в День Победы он надевал военный китель с орденами и приходил в институт, это было потрясающее зрелище), в теории соревнования (зиждившейся на статье Ленина с выражениями: «шлепнуть бы парочку») он твердо держался первоистоков, потрясал первыми социалистическими обязательствами, принятыми, кажется, на «Красном Выборжце». Там рабочие принимали на себя обязательство... снизить расценки. Не «увеличить», «поднять», «догнать» и т.п., как писали все потом, а именно снизить расценки и тем внести наиболее реальный вклад в повышение производительности труда. Это была классика, первоисточник. Но в наши времена никто уже не мог понять и принять такой подход. Добровольное снижение расценок, которым обычно режут заработки рабочих, выглядело совершенно противоестественным, бедный моряк нигде не мог найти поддержки, в том числе и у идеологов, не говоря уже о рабочих. Такова, видимо, была сермяжная природа социалистического соревнования. На что бравый подводник тратил свою жизнь?!..

Удалось тебе все же заняться большой темой?

Пожалуй... лишь влезть в проблему. В какую-то из научных пятилеток ИСЭП (по крайней мере, его социологический отдел) занялся темой образа жизни (социалистического, разумеется). Это была интересная, фундаментальная тема, касающаяся всех сторон жизни в их неповторимом переплетении. Я находился уже в секторе социологии труда и должен был рассматривать, соответственно, образ жизни именно в сфере труда, трудовой жизни. Реальная картина здесь была, так сказать, пестрая. Наряду с практически полным охватом социалистическим соревнованием и его «высокими достижениями», повышением материального уровня (по крайней мере, по официальным данным), уверенностью в завтрашнем дне, не ценимой тогда, и т.п., не менее четверти рабочих трудились во вредных условиях, при этом половина из них – женщины, которым по закону вообще не полагалось находиться на таких рабочих местах, распространено было и прогрессировало пьянство на работе (рассказывали, как начальники цехов после смены развозили рабочих, которые сами не могли добраться до дома), падение интереса к труду, избегание ответственности, проявление инициативы только как «вынужденной», отчуждение и самоотчуждение от участия в делах предприятия – комплекс черт поведения (образа жизни), которые В.И. Герчиковым [10] и другими были заформулированы как формирование «люмпенизированного типа личности работника». По Герчикову, удельный вес люмпенизированных промышленных рабочих (ядра рабочего класса) к концу 1980-х доходил до 50–60%. Я, правда, явление люмпенизиции не очень воспринимал, зная реальных рабочих (отчуждение – да), но все же не мог не видеть расхождения между должным образом «гегемона» советского общества и реальным его поведением, как и других социально-профессиональных групп.

По другим составляющим образа жизни (не производственным) было примерно такое же положение. Например, пьянство процветало не только на работе, но и вне ее, вокруг нее. Те рабочие, которые могли сами выйти за проходную (или им не удавалось пронести на работу «полбанки») собирались группами в «Голубом Дунае» (то есть под открытым небом, в скверике, на пустыре), если позволяла погода, и не спеша попивали так, что домой все равно приползали уже «тепленькими». Все это выглядело бы нормальным (я имею в виду социологические данные), если бы не необходимость соответствия жизни нарисованным для нее схемам. Социологам оставалось направлять усилия на разработку моделей образа жизни, методологических и методических вопросов исследования, в том числе и потому, что данные о реальных параметрах положения работников Госкомстат закрывал как секретные; если их еще и можно было получить, допустим, «для служебного пользования» или по более строгой форме допуска, то опубликовать без риска для научной карьеры не представлялось возможным (да и не взял бы никто). Социология становилась секретным занятием; помню, даже материалы конференции по БАМу, на которую нам с Алексеевым повезло попасть, числились под соответствующим грифом. К сожалению, и эту линию моих научных изысканий мне не удалось завершить. Она пресеклась появившейся необходимостью уносить ноги из института.

Что произошло? Ты же говорил, что пришел в ИСЭП «чистеньким».

Соблюдать нейтралитет в отношениях, как говорил, я не мог долго, так уж по-дурацки устроен, да и ситуация не позволила. К тому времени началась упомянутая кампания по «воспитанию» социологов (обо всей кампании рассказывают другие, хотя у меня была своя траектория). В целом я был «ядовским человеком» (хотя и не находился в том секторе), потому – персона нон грата в данное время (принимал-то меня на работу другой директор). Плюс к этому завсектором проделал со мной такой финт: пригласил к себе в сектор, а когда я перешел – со ставкой, он вскоре открыто заявил, что ему надо принять на мою ставку своего человека, под него я должен освободить место (тут мне открылось, для чего он приглашал). Не уйду сам, буду уволен по сокращению штатов; к тому времени как раз кампания по сокращению подоспела; зав. был фаворитом у директора, и ему подвести меня под монастырь ничего не стоило. Уходить с клеймом уволенного по сокращению тогда означало поставить крест на научной карьере. Поскольку я медлил (хотя и дрожал), завсектором лишил меня плана работы на предстоящий год. Сейчас, наверное, трудно даже понять, что значит оказаться «без плана работы». Ты понимаешь? Есть какие-то аналоги в мировой практике? Тогда я завибрировал, морально был сломлен. Коллеги советовали мне написать на заведующего «телегу» с обвинением его в плагиате, он, действительно, в публикации позаимствовал кое-какие мои материалы, но я постеснялся, было неловко выходить с таким обвинением. Он не постеснялся, а мне было неловко (да и сейчас не хочется называть его фамилию; Бог с ним, нехай живэ).

Так я и оказался за стенами Института, снова плюхнувшись в родную стихию – в производство, на завод, только не на родной Кировский, а другой, на упомянутый – где трудился на своем легендарном ПКР Андрей Алексеев. Пути такого социолога как я – будем считать по благодати Господа – оказались неисповедимыми.

Поход во власть

Есть еще в твоей судьбе один эпизод, о котором я хотел бы спросить тебя. Это – твой поход во власть. Ты избирался депутатом один раз или несколько?

Мне хватило одного раза; избирали на 5 лет, 1990–1995 годы, но в 1993 году Советы разогнали. Хождение социолога во власть – это тоже целая эпопея. Я должен был написать об этом книгу. Вот В.Л. Шейнис написал капитальный труд...

...я видел этот двухтомник, но пока не прочел его [11]...

...так вот, нечто подобное должен был бы выпустить и я, тоже ведший записи, то есть работающий по методу «наблюдающего участия». Проект (описания) до сих пор сидит у меня в голове; особенно нравятся мне так называемые «непроизнесенные речи». Но где взять время вылить проект на бумагу?! Я, право, не знаю даже, о чем кратко сказать, материал – огромен...

Может быть, скажешь что-то о самом замысле?

Пожалуй. Замысел был социологический, и в депутаты я шел именно как социолог, по упомянутому бессмертному алексеевскому «наблюдающему участию» с примесью большой дозы розовых надежд что-то и сделать практически, не только холодно наблюдать. О, романтическое время перестройки, весна демократии! Редкий мыслящий и не совсем еще потухший гражданин не был подхвачен волной социальной активности. Уж тем более карабкался на гребень волны я, хотя только еще выходил из амплуа сторожа-строителя в садоводстве (побывал я и в этой волне-движении).

Предпосылкой было то, что еще до выборов в так называемые «демократические советы» у себя в секторе социологии общественных движений Института социологии РАН в Петербурге мы изучали бурно разворачивающиеся эти самые общественные (демократические, конечно) движения. И, не смущаясь особо эффектом дополнительности, участвовали в деятельности этих движений (клуб «Перестройка», «Демократическая Россия» и др.). Когда дело подошло к выборам, естественным было намерение посмотреть изнутри, как движения будут овладевать властью. Я изготовил научно-исследовательский проект и доложил его на секторе. Одобрения, однако, не получил, и все же решил действовать на свой страх и риск, используя свою технологию. Кроме упомянутого исследовательского, был у меня еще один глубинный замысел: я мечтал создать в Совете какую-то социологическую ячейку (еще несколько социологов проходили в депутаты), собирать информацию с мест (в том числе используя результаты исследований других социологов), представлять ее депутатскому корпусу-сообществу (подобно упомянутой выше «машине общественного мнения» Б.М. Фирсова), обеспечивать тем самым «обратную связь» в контуре управления городом, сделать социологию работающей, да и самим депутатам не давать отрываться от грешной питерской земли, конкретных забот жителей родного Ленинграда. Еще в своей программе я напирал на развитие самоуправления во всех сферах, на всех уровнях – тогда эта тема тоже была на слуху. Ну и, конечно, в мои намерения входило активно участвовать в выработке, принятии прогрессивных демократических решений. Тут я выходил за рамки исследователя. Записался в две депутатские комиссии... это кратко о моей программе.

Как ты вел (избирательную. – Ред.) кампанию?..

...Это достаточно юмористическая история. В качестве членов группы поддержки я мобилизовал друзей, соратников по туристическим походам, жену, детей... Публично, с трибуны выступать было практически негде. Проводились, правда, предвыборные собрания в округе, но даже в то активное время приходил на них известный контингент: десяток-другой бабушек с небольшими вкраплениями дедушек. Группа кандидатов, иногда большая по численности, чем избиратели, рассказывала последним о своих красивых программах. Возможно, потом расходились какие-то волны. Главным методом я считал непосредственные контакты с конкретными людьми, при этом не произнесение перед ними своих лозунгов, а выслушивание их самих. Сочинил анкетку и разослал с ней упомянутых членов группы поддержки со строжайшим наказом – не оставлять анкеты нигде, ибо если бы они попали в избирательную комиссию, я бы погорел. Не потому, что комиссия додумалась: опрос выступает формой агитации, а просто такая процедура не была предусмотрена положением о выборах, и за отклонениями строго следили. Дальше был такой эпизод: в один прекрасный день парадные всех домов оказались оклеенными тетрадочными листочками в клеточку, где писалось, что Максимов – это научный работник, далекий от жизни, «академический человек», профан в городском хозяйстве, пенсионного возраста (хотя я еще не был пенсионером) и т.п. Это, очевидно, мой конкурент, директор, мобилизовал какую-то школу. В ответ мы расклеили листочки с весьма кратким содержанием: «Поликовский – директор». Тогда это звучало убийственно.

Вошел я в КОС (территориальный комитет общественного самоуправления) и от его имени проводил так называемые «заочные собрания жителей микрорайона» (методика имитировала очное собрание). Мы рисовали и расклеивали развлекательные картинки для повышения явки, а в день выборов бегали по квартирам и вытаскивали ленивых избирателей, ибо до порога явки людей недоставало, тогда он был высоким, все могло сорваться. Конкуренты у меня были сильные, но, к своему удивлению, я оказался избранным. Помогло, вероятно, и то, что накануне голосования газета «Смена» опубликовали список кандидатов, которых она считала демократическими, а список, в свою очередь, составляли общественные организации, в которых мы вращались.

Пожалуйста, поделись впечатлениями о работе депутата.

Впечатления... Что же отобрать? Из исследовательских наблюдений: лидеры демократических движений, войдя в орган власти, покидали свои движения, словно выпорхнувшие из коконов бабочки; обезглавленные движения чахли, загибались; депутаты порывали связь со своей социальной базой. Некоторые говорили, что принципиально должны быть независимыми в своих решениях, хотя вряд ли они произносили такое на предвыборных встречах. Вскоре демократический Ленсовет оказался как бы замкнутым в стенах Мариинского дворца. Городская жизнь со своими проблемами – помнишь, ведь на многие продукты тогда выдавали карточки – протекала где-то там, а здесь была своя внутренняя жизнь. Информация с мест, которую я пытался поставлять, никого не интересовала; мой сокровенный прожект повис. Прошедшие в депутаты социологи в группу не сколачивались. Оставалось действовать в качестве наблюдателя и рядового депутата. В последнем качестве меня преследовал «комплекс муравья» – я ничего не мог сделать, ни на что повлиять, даже не всегда выступить (недаром пришлось записывать «непроизнесенные речи»). В демократическом совете царила такая иерархия! Вообще, призванный на председательство популярнейший тогда А.А. Собчак, давал установку «вырабатывать решения за закрытыми дверями», а на сессиях лишь утверждать их. Как социолог я иногда проникал за эти «закрытые двери» (на заседание какой-нибудь комиссии), садился в уголок, за пальмы, и, если меня не обнаруживали и не изгоняли как «чужого», «постороннего», наблюдал как бы сходку заговорщиков, где договаривались о том, как скомпрометировать неугодный проект решения, «зааплодировать» такого-то, «свалить» этого и т.п. Одной из жутких заморочек была демократическая процедура, которую непривычные депутаты осваивали полгода, если не больше, и о которую спотыкались потом чуть ли не каждый день. Иногда первая половина заседания уходила на утрясание повестки дня; после этого объявлялся перерыв на обед и только во второй половине принимались за сами дела. Не единожды совет впадал в патовую ситуацию, когда не мог даже закрыть заседание (хоть оставайся ночевать во дворце)! Впечатляло меня, непривычного, то, что при принятии решений работал принцип не разумности, рациональности, а – силы. Каким бы совершенным ни был проект, если сильная группировка (фракция) голосовала против, он не имел шансов быть принятым. К этому я до сих пор не могу привыкнуть, видя иногда картинки из жизни Госдумы.

Надо бы вспомнить о содержании принимаемых революционных решений самого демократического и революционного из горсоветов, а то я все о заморочках, иерархиях и т.п. Но это совсем неподъемно. Каждый день рассматривалось несколько проектов; раздаточные бумаги разносили пачками, стенограммы выступлений исчислялись десятками толстенных томов (где-то сейчас, в каком архивном кладбище это буйство мыслей, идей, проектов, призывов, просто «реплик по порядку ведения» и т.п.?!). Одной из главных эпопей была приватизация, которая варилась совместно с администрацией города (заменившей исполком горсовета), вскоре возглавленной незабвенным Анатолием Александровичем, покинувшим вознесших его депутатов и продолжающим их шпынять по-профессорски уже из здания Смольного. Так он, немного оговорившись, предлагал пустить депутатов на бесплатные школьные завтраки. Делалась приватизация совершенно большевистскими методами, только в обратную сторону от национализации, – по старой доброй разнарядке, с закрыванием глаз на многочисленные нарушения правил... Главное, надо было успеть осуществить известную гайдаровскую установку. Потом взялись за переустройство политической системы... на это и напоролись...

Ленсовет немало поливали; особенно в свое время усердствовал известный А. Невзоров, изобразивший в одной из передач «600 секунд» депутатов в виде скопища отвратительных крыс. Одна моя близкая знакомая, наслушавшись речей о дармоедах-болтунах депутатах, эмоционально однажды воскликнула: «Прямо взорвала бы их всех!» – «И меня?» – вопросил я. Знакомая замялась, но не сказала, что погорячилась. СМИ тогда постарались скомпрометировать вообще представительную власть. При всем моем трезвом отношении к горсовету, я не хотел бы выглядеть его очернителем. В свое время он сделал очень много; основная масса депутатов была людьми действительно демократических убеждений, настроенными на бескорыстное служение городу и демократии, прошу прощения за высокопарность. Недаром разгон Ленсовета был для ельцинского режима просто необходимым.

Полон трагикомизма последний день работы Ленсовета. Работа шла чрезвычайно слаженно, за один день приняли столько и таких решений, сколько и каких не осваивали и за месяцы предыдущих заседаний. Председатель поздравил депутатов с весьма плодотворной деятельностью. Все зааплодировали, встали, хотели закончить заседание исполнением введенного уже гимна города (на музыку Глинки). Но тут поступила информация, что совет по указу Ельцина и с подачи Собчака еще накануне распущен...

Немую сцену я предлагаю представить тебе самому и читателям тоже.

* * *

Не знаю, что делать... Я хотел рассказать, как дважды прошел путем социолога-сторожа, которым в то время проходили и некоторые другие социологи, и отсюда вынес любопытные наблюдения, обстоятельнее описать мое хождение во власть, поделиться результатами исследований рабочего движения, в которое вовлекся сам и даже удостоился знака «Ветеран рабочего движения», наконец, о сегодняшнем самоощущении и восприятии жизни. Ведь мы живем уже совсем в другой России, однако перестаем замечать это и до сих пор не решили сакраментальный вопрос: прогрессировали мы, приобщившись к Большому Миру или нас просто надули, заморочив голову «демократией», «рынком», «жизнью не по лжи» и т.п.? Но понимаю, что лимиты времени и пространства исчерпаны, а говорить еще более схематично, коротко у меня не получается. Что делать? Может написать брошюрку: «Минидраматическая социология»? Или успокоиться – все равно никто читать не будет? Как ты посоветуешь?

Литература

 1. Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Санкт-Петербург: Норма. Т. 1–2, 2003; Т. 2–4, 2005.

2. Алексеев А.Н. Познание через действие. (Так что же такое “драматическая социология”?) // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2006. № 5. С. 11–23.

3. Ядов В.А.: «...Надо по возможности влиять на движение социальных планет...» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. № 3. С. 2–11; 2005. № 4. С. 2–10.

4. Здравомыслов А.Г. Социология как жизненное кредо // Социологический журнал. 2006. № 3. С. 111–148.

5. Фирсов Б.М.: «…О себе и своем разномыслии…» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. № 1. С. 2–12.

6. Я отправил этот фрагмент этого текста Б.М. Фирсову, все же интересно, как результаты социологических исследований входили в практику. Вот его комментарий: «Похоже на правду, но надо точно указать время. К телевидению с разных сторон, но с одной идеей изучения аудитории подошли еще два человека – Генриада Ивановна Хмара, а также Андрей Григорьевич Здравомыслов. Последний предлагал заключить договор хозрасчетного толка, но предложил непомерную цену по тем временам. Я отказался, сказал, что за такие деньги мы можем работать сами. Сразу же укрепил отдел писем. Генриада проводила первые опросы, но довольно простые и громоздкие. Делать этого тогда никто не умел. Бориса Максимова надо попросить найти какие- то кусочки текста. Кроме того, важно понять, кого он тогда представлял, или делал по своей инициативе. По-моему, он работал под началом Ядова. Но я могу ошибаться... Выступление Максимова помню. Было ли это моим первым знакомством с социологией ТВ? Не помню. События развивались быстро, и идеи проникали в сознание тоже довольно быстро. Бесспорно одно – это было первое знакомство работников ТВ с результатами опросов».

Ответ Б.И. Максимова: «Время – приблизительно 1965–1966 гг. Никаких кусочков текста мне, к сожалению, не найти. На совещании в телестудии я не выступал, говорил Фирсов». – Б.Д.

7. Кесельман Л.Е.:  «...Случайно у меня оказался блокнот “в клеточку”...» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. № 5. С. 2–13.

8. Левиков А. Калужский вариант. М.: Политиздат, 1980.

9. Парыгин Б.Д. Социально-психологический климат коллектива: пути и методы изучения / Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1981.

10. Герчиков Владимир Исаакович (1938–2007).

11. Шейнис В.Л. Взлет и падение парламента. Переломные годы в российской политике (1985–1993). М.: Моск. центр Карнеги, Фонд ИНДЕМ, 2006.

**