На снимке: Л. Зайков – 1-й секретарь Ленинградского обкома КПСС (1983-1985)

Настоящий цикл материалов на Когита.ру был начат перепечаткой фрагмента из электронной переписки В.А. Ядова и Д.Н. Шалина (2010-2014), относящегося к «драматической социологии» А.Н. Алексеева, с комментарием последнего в виде извлечений из двух статей А. Алексеева в составе так называемой «Дискуссии через океан» (2011-2013). Эта первая публикация на Когита.ру называлась: Драматическая социология глазами Д. Шалина, В. Ядова и А. Алексеева

Вторая публикация называлась:  Драматическая социология глазами В. Ядова и А. Алексеева.  В нее вошла статья А. Алексеева «Наблюдающее участие и его синонимы» (2006), ранее публиковавшаяся в интернете, а также в журнале социологических и маркетинговых исследований «Телескоп» (2012).

Третья публикация  -  А. Алексеев. Что сказать мне удалось – не удалось – включала одноименный текст, написанный в 2001 г. и впервые опубликованный в: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 2. СПб.: Норма, 2003.

Четвертая публикация - Натурные эксперименты и пристрастное знание включает в себя переписку Д. Шалина, А. Алексеева и Б. Докторова на темы, релевантные содержанию данного цикла.

Пятая и шестая публикации в рамках цикла «Драматическая социология и наблюдающее участия»  - А. Алексеев. Познание действием (Так что же такое “драматическая социология”?) (начало; окончание) - воспроизводят статью автора этих строк, впервые опубликованную в журнале «Телескоп» (2006), а позднее в журнале «7 искусств» (2013).

Седьмая публикация - Так что же такое «драматическая социология»? Продолжение темы  - возвращает к материалам, опубликованным нами на Когита.ру два года назад, но с тех пор наверняка уже забытым даже заинтересованными в этой теме читателями.

Среди них:

- Познание действием. От автора - сегодня, 30 лет спустя

- А. Алексеев, А. Кетегат. Про «Серегу-штрейкбрехера» и не только о нем (начало; окончание).

Восьмая, девятая и десятая  публикации, включают извлечения из авторского цикла «Письма Любимым женщинам» (1980-1982), представленного в главах 2 и 3 книги: А.Н. Алексеев. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2003-2005. См. эту композицию также в журнале «7 искусств».

В одиннадцатой и двенадцатой публикациях, под общим названием:  А. Алексеев. Выход из мертвой зоны, -  был предъявлен одноименный авторский цикл, вошедший в главу 5 книги «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия». Они посвящены событиям «эксперимента социолога-рабочего», имевшим место в первой половине 1982 г., т. е. являются прямым продолжением «Писем Любимым женщинам» (см. выше).

Тринадцатая и четырнадцатая публикации  – под общим названием  «Эксперимент, который исследователем не планировался», - посвящены «делу» социолога рабочего (исключение из партии и т. п.; 1984).

Пятнадцатая публикация - «Как меня исключали из Союза журналистов» -  продолжает тему двух предыдущих.

Шестнадцатая, семнадцатая и восемнадцатая  публикации посвящены событиям жизни автора (и не только его!) 32-летней давности, однако вовсе не лишены актуальности, как можно убедиться. Поскольку они (эти события) относятся к 1984-му году, общим названием этих трех публикаций является: «Жизнь в «Год Оруэлла»».

Очередные – девятнадцатая и двадцатая – публикации, под общим названием «Инакомыслящий» или «инакодействующий»?»,  продолжают тему «необходимой обороны» социолога-испытателя – в плане борьбы за собственную общественную реабилитацию (восстановление в КПСС и т. п.), или, можно сказать - применительно к тому времени - в плане защиты собственного достоинства, ущемленного государственными и партийными органами.

А. Алексеев. 6 апреля 2016

**

Из книги «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия», том 3:

10.4. Высокий партийный суд

10.4.1. «Изобразить меня антисоветчиком, конечно, можно. А сделать таковым не удастся даже вам, товарищи члены бюро обкома!..»

Из «Записей для памяти» (июнь 1985)

<…> Настоящий текст записан мною сразу после заседания бюро обкома КПСС 4.06.85, почти дословно, как я сам его помню, не исключая повторов, шероховатостей и неловких речевых оборотов. <…>

(Записано в начале июня 1985 г.)

***

Автостенограмма выступления на бюро Ленинградского ОК КПСС (июнь 1985)

Я займу у членов бюро не более пяти минут.

Согласно постановлению бюро Ленинградского городского комитета КПСС, я исключен из партии «за хранение и распространение политически вредных произведений, написание и распространение материалов, содержащих идеологически невыдержанные оценки некоторых сторон советской действительности, грубые нарушения порядка работы с документами для служебного пользования и проведение тенденциозно экспертного исследования советского общества».

Рассмотрение моей апелляции горкомом партии в августе-декабре прошлого года, а также октябрьское (1984 г.) постановление бюро Ленинградского обкома КПСС о серьезных недостатках в работе Института социально-экономических проблем АН СССР (сотрудником которого был и я несколько лет назад) помогли мне понять, осознать допущенные мною ошибки.

В свое время я действительно нарушил ныне установившийся порядок работы с изданиями для служебного пользования (пусть не имеющими грифа «секретности»!). Допустил и своего рода социологическую самодеятельность, чреватую общественно вредными, по счастью, не имевшими места последствиями (упоминавшаяся здесь методика «Ожидаете ли Вы перемен?»).

За эти ошибки я, безусловно, заслуживаю партийного наказания.

Но я хочу сказать и о том, в чем вовсе не виноват, вопреки тому, что обо мне утверждается. Этот пункт обвинения имеет для меня принципиальное значение.

Меня исключили из партии, в частности, за хранение и распространение литературы, которую называют то «политически вредной», то «запрещенной», то «не подлежащей ввозу и распространению на территории СССР», а то и «антисоветской». Складывается впечатление, что кому-то очень важно изобразить меня в качестве антисоветчика или «сделать» меня таковым. Изобразить, конечно, можно, а вот сделать — не удастся!

В справке партийной комиссии обкома партии, которая здесь полностью не зачитывалась (но которая зачитывалась при мне на заседании партийной комиссии две недели назад), называются те «политически вредные» произведения, которые были у меня изъяты при обыске. (Даже там не утверждается, что я их распространял, и я их, разумеется, не распространял.)

Но что же это за произведения, что за авторы, которых сегодня почему-то не сочли нужным упомянуть вслух?

Советский писатель Фазиль Искандер. Выдающийся русский и советский [так! — А. А.] поэт Марина Цветаева. Дж.Оруэлл, автор известного романа-антиутопии «1984» (эта книга имелась у меня на английском языке). Мао Цзе-дун…

Думаю, Управление по охране государственных тайн в печати, выступавшее рецензентом на материалы обыска в моей квартире, оказало медвежью услугу как органам государственной безопасности, так и партийным органам, представляя произведения этих авторов как запрещенные и т. п.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что хранившиеся у меня в машинописной копии письма М. Цветаевой 1940 г. опубликованы в сентябрьской книжке журнала «Октябрь» за 1982 г. (т. е. — за год до того, как их у меня отобрали).

Стихи М. Цветаевой 1917–1920 гг., предъявленные мне в партийной комиссии обкома партии (если только их действительно у меня изымали, чего не помню; но пусть даже так), тоже не за семью печатями. Недавно я пошел в Публичную библиотеку и переписал там целую тетрадку этих самых (инкриминируемых мне как хранителю) стихов — те же названия, представленные в изданиях М. Цветаевой 1960–1980-х гг. либо в изданиях 20-х гг., в том числе и зарубежных, но — свободно выдающихся в Государственной публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина.

Не меньший конфуз и с Оруэллом. Вот я принес с собой книгу, выпущенную в 1984 г., в издательстве «Молодая гвардия», массовым тиражом (50 тыс. экз.). Там написано следующее:

«Кстати, в советской печати и исследовательской литературе в последние годы пересмотрен и отвергнут прежний, чисто негативный подход к Оруэллу, показано, что Оруэлла не следует превращать в противника, что это скорее наш союзник в борьбе с империализмом. “Молодая гвардия”, “Литературная газета”, “Иностранная литература” и многие другие органы нашей прессы, равным образом, как и ряд наших исследователей, убедительным образом показали, что картины страшного мира, рисуемого Оруэллом, могут и должны быть использованы в идеологической борьбе с силами реакции, в целях контрпропаганды, что эти картины, независимо от субъективных намерений автора, не имеют отношения к социалистическому обществу, а выявляют реальность и тенденции общества позднебуржуазного.

Конечно, нужно принимать во внимание все неизбежные минусы критики, ведущейся с либеральных и социал-демократических позиций, равно как и антикоммунистические предрассудки автора, но главное в том, что объективно в антиутопии Оруэлла речь идет именно об экстремизме фашистского и левацкого толка». (С.А. Эфиров. Покушение на будущее. Логика и футурология «левого» экстремизма. М., 1984, с. 187).

Поистине медвежьей оказывается услуга Управления по охране государственных тайн в печати при Леноблгорисполкомах, когда оно утверждает (а в справке партийной комиссии воспроизводится), что роман Оруэлла «1984» — это клевета на социалистический образ жизни.

Ограничусь этими примерами.

В чем виноват — виноват, наказывайте, товарищи, как считаете нужным. Но не нужно приписывать того, в чем я не виноват, ни помыслом, ни действием. Не все равно, за что наказывают.

Еще раз повторю, сделать из меня антисоветчика не удастся даже вам, товарищи члены бюро обкома!

Я не касаюсь сейчас остальных моментов партийного обвинения, по которым мог бы возразить тов. Горячкину, докладывавшему о моем деле.

В частности, о материалах моего личного и научного архива начала 1980-х гг. — надо говорить либо слишком много, либо ничего. В моих прежних объяснениях (еще для партийной комиссии горкома партии) сказано, полагаю, достаточно. Моя точка зрения на этот счет выражена в апелляции вполне определенно. И она за эти несколько месяцев не изменилась.

<…> Почему останавливаюсь только на одном пункте? Потому что он для меня принципиально важен. Когда строят из меня распространителя антисоветской литературы и т. п. — это глубоко уязвляет, об этом невозможно промолчать человеку, искренне считающему себя коммунистом.

А. Алексеев, 4.06.85

Ремарка: необходимая самооборона.

…Текст, во многих отношениях, примечательный!

Во-первых, социолог-испытатель впервые идет на компромисс: признает свою «вину» по тем пунктам, где спорить в данной ситуации ему представляется бессмысленным.

Во-вторых, он находит действительно самое уязвимое место в предъявленных ему обвинениях (очевидные передержки тогдашних оппонентов).

В-третьих, кто же он, произносящий эту речь, на самом деле: ловкий адвокат самому себе, «слишком правоверный» коммунист или что-то третье (не поддающееся пока самоопределению)?

Пожалуй, и первое, и второе, и… вот это, пока не ясное себе самому, третье.

Во всяком случае, надо признать, что «ситуационно-ролевая» мораль оказывается самому социологу-испытателю вовсе не чуждой.

«Ради красного словца», даже Марину Цветаеву в «советские поэты» записал: раз повесилась в Елабуге — значит советская… (Декабрь 1999).

10.4.2. Репортаж с заседания бюро обкома КПСС

Из «Записей для памяти» (июнь 1985)

[4.06.85. Смольный. — А. А.]

<…> Я был предупрежден, что следующий вопрос — мой. Около 18-30 (на 2 часа позже назначенного срока) мы с тов. Горячкиным [напомню: зам. председателя партийной комиссии Ленинградского обкома КПСС. — А. А.] вошли в зал заседаний бюро областного комитета партии.

Интерьер — аналогичный залу заседаний бюро горкома КПСС и тому, где происходило заседание партийной комиссии обкома: обращенный внутренностью дуги к залу стол президиума для членов бюро, расставленные в шахматном порядке столики для приглашенных — в зале. Только этот был больше всех предшествующих.

За столом президиума (на возвышении) сидели 12 чел. В середине, как я понял, первый секретарь Ленинградского ОК КПСС Л.Н. Зайков. Знакомых мне лиц не было. Вероятно, там был и первый секретарь ЛГК КПСС, председательствовавший при рассмотрении апелляции на бюро горкома в январе 1985 г. А.П. Думачев, но я его не узнал или не разглядел. Один из членов бюро был в военной (генеральской) форме.

За столами, лицом к президиуму, сидели чел. 4–5. Как мне объяснили потом осведомленные люди, это — кандидаты в члены бюро. Среди них, по-видимому, был председатель партийной комиссии обкома (который вел заседание партийной комиссии 20.05), но я не очень помнил его в лицо. Среди кандидатов в члены бюро должен был быть и редактор «Ленинградской правды» А.К. Варсобин. Его я бы, разумеется, узнал, но с моего места лица сидевших за столиками не были видны.

Уже зная порядок, я занял место за столиком в первом ряду, ближайшее к трибуне. За трибуну (лицом к столу президиума) встал вошедший вместе со мной А.П. Горячкин. Председательствующий (Зайков) предоставил ему слово.

Докладывая о моем деле, Горячкин заглядывал в текст справки партийной комиссии (которая в свое время мне так и не была показана, а только зачитывалась однажды вслух). Однако он не цитировал справку. Мало того, композиция его доклада не имела ничего общего с ее структурой. В отличие от справки, являвшей собой своего рода «комментарий» к материалам обыска 16.09.83, тов. Горячкин излагал мои поступки (проступки) в биографическом порядке.

В известном смысле это было логически выстроенная «концепция» моей жизни и деятельности за последние 5–7 лет.

Сначала речь шла о «несанкционированном исследовании советского общества» (почти без сокращений относительно слышанного мною ранее текста справки парткомиссии). Затем — о не санкционированном же (!) исследовании производственной жизни «глазами рабочего». (Был ли такой акцент уже в справке или он был привнесен только в этом докладе, затрудняюсь сказать.)

По этому второму пункту давалась оценка моих «Писем…» (довольно подробно, правда, без цитат, фигурировавших в справке).

И уже только после этого (как хронологический и логический итог) упоминался обыск 1983 г. и изъятые при обыске материалы: документы ДСП, доклад академика Заславской, «литература, не подлежащая ввозу и распространению на территории СССР». Причем последняя вообще — без имен и названий. (Не только Зиновьев, кстати, отсутствовавший в справке партийной комиссии, но и Цветаева, Искандер, Оруэлл, там — широко комментированные, не упоминались.)

Такая «ретушь», с одной стороны, могла иметь смысл избегания излишней детализации, а с другой стороны — открывала простор для воображения: что же там у него хранилось и было изъято?!

Еще я обратил внимание, что в информации тов. Горячкина отсутствовали какие бы то ни было формулировки (как известно, неоднократно изменявшиеся) исключения из партии. Не приводилась даже самая последняя (из постановления Ленинградского ГК КПСС от 16.01.85).

Это умолчание могло иметь смысл и простого сокращения времени на доклад по моему вопросу, т. е. опущено — как нечто не имеющее принципиального значения (с чем я согласиться никак не могу).

(Правда, формулировка исключения меня из Союза журналистов от августа 1984 г. в информации, например, присутствовала. Думаю, что присутствовала бы и формулировка исключения меня из Советской социологической ассоциации, если бы таковое успело состояться до заседания бюро обкома КПСС.)

Надо сказать, что каждый член бюро обкома, насколько я могу судить, слушал Горячкина, имея перед глазами какой-то относящийся ко мне документ (по-видимому, ту же справку партийной комиссии), подобно тому, как это было и на заседании бюро горкома, полгода назад.

По окончании доклада тов. Горячкина, председательствующий (тов. Зайков) спросил меня, согласен ли я с изложенным.

Я сказал: — Нет.

— С чем именно Вы не согласны? (Зайков).

Я сказал, что готов ответить, если мне будет предоставлено слово, которое займет не больше пяти минут, но при этом я хотел бы указать и на то, с чем я согласен.

— А Вы скажите только — с чем Вы не согласны (Зайков).

— Я так не могу, — сказал я.

После короткого совещания председательствующего с членами бюро, слово мне было предоставлено.

Я говорил стоя (хотя было сказано, что можно сидя). Никакого текста в руках не держал (и написанного заранее не имел!), без очков. Мне пришлось их надеть только под конец, для зачитывания одной цитаты.

Начиналось мое выступление словами: «Согласно постановлению бюро Ленинградского горкома КПСС я исключен из партии за…», и стал цитировать формулировку. Тов. Зайков прервал меня: «Вы исключены из партии не горкомом партии, а первичной партийной организацией». Я сказал: «Я выразился абсолютно точно: «согласно постановлению бюро городского комитета партии…». А о том, когда и кем я исключен из партии здесь уже докладывалось».

Л.Н. Зайков счел мое замечание справедливым и на протяжении всех последующих 5 мин. выступления я не был прерван ни разу.

Конечно, мне трудно судить, но кажется, я был выслушан со вниманием (см. текст выступления). Возможно, это внимание было вызвано тем, что я сосредоточился только на одном пункте обвинения. Возможно — тем, что сообщал заведомо новую для всех присутствующих информацию. Наконец, не исключена роль и естественной в ответственной ситуации экспрессии (что, вообще говоря, мало мне свойственно).

По окончании выступления нервную, как мне показалось, реплику подал председатель партийной комиссии тов. Смаглиенко (сидел он, как кандидат в члены бюро, за столиком лицом к президиуму; столик — рядом с моим):

— Тов. Алексеев уводит в сторону от сути дела. Речь идет прежде всего о его собственной писанине (так!), которую он хранил и распространял…

Однако Л.Н. Зайков прервал эту реплику и высказался сам. Смысл его высказывания сводился к необходимости учесть соображения и факты, сообщенные в моем выступлении (которые не учесть, вообще говоря, было затруднительно). Резюме: восстановить в партии нельзя (нет оснований!), а изменить формулировку бюро горкома КПСС следует. Из этой формулировки — исключить «хранение и распространение политически вредных произведений».

Первый секретарь обкома говорил несколько пространнее, чем я здесь передаю, но в основном за счет повторений, варьирования одной и той же мысли, как бы кристаллизующейся по ходу речи. При этом выступающий обратил внимание, что по остальным пунктам обвинения тов. Алексеев «не возражает». (Как именно было сказано мною — см. текст выступления.) Что служило для оратора как бы дополнительным аргументом.

«Нет возражений у членов бюро?» — спросил Зайков. Возражений первому секретарю обкома не последовало (в том числе и со стороны члена бюро, начальника УКГБ ЛО Д. П. Носырева, если тот присутствовал; можно предположить, что присутствовал, т. к. в бюро — 13 чел., а за столом президиума сидели 12).

Тов. Зайков повторил свой вывод — как бы для меня и для сидевшей в углу зала, позади стола президиума, женщины-секретаря, которая вела протокол, и сказал, что я свободен.

Попрощавшись, я покинул зал заседаний бюро Ленинградского ОК КПСС. Думаю, что рассмотрение моей апелляции заняло минут 20. <…>

(Записано 9.06.85)

[Похоже, этот «раунд» своего единоборства с партийными органами социолог-испытатель, «по очкам», выиграл.

Однако не следует думать, что это достигнуто только им самим. Существенны и «ситуационные» факторы… См. ниже. — А. А.]

***

Из выступления первого секретаря Ленинградского ОК КПСС Л. Н. Зайкова на совещании в ЦК КПСС по вопросам ускорения научно-технического прогресса (июнь 1985)

<…> Нужно свежим взглядом, отмечал Михаил Сергеевич Горбачев во время своего пребывания в Ленинграде, — посмотреть на те негативные явления, всякого рода промахи, тормозящие движение нашего локомотива, нашего общества.

Хочу подчеркнуть, товарищи, что три дня обстоятельного и делового знакомства Генерального секретаря ЦК КПСС с жизнью нашего города, его яркая речь в актовом зале Смольного буквально всколыхнули всю Областную партийную организацию, всех ленинградцев.

И в том, что Михаил Сергеевич нашел в Ленинграде много убедительных аргументов в пользу правильности тех подходов, которые Центральный Комитет партии закладывает в основу экономической стратегии на перспективу, в том, что при этом был поддержан опыт ленинградцев по решению многих новых задач, стоящих перед нашей экономикой, заключается огромный мобилизующий стимул для каждого из нас.

Но это одновременно и огромная ответственность, большой аванс на будущее. Тем более, как было подчеркнуто Михаилом Сергеевичем, при всей масштабности разворачиваемой работы по переводу экономики на новые рельсы мы находимся еще в начале этого важного пути. В наш адрес прозвучала доброжелательная, но очень серьезная, требовательная и конструктивная критика. <…>

(Цит. по: Ленинградская правда, 13.06.85)

***

Из «Советского энциклопедического словаря» (1983)

Зайков Лев Ник. (р. 1923), сов. гос. деятель, Герой Соц. Труда (1971). Чл. КПСС с 1957 г. С 1971 г. ген. дир. произв., науч.-произв. объединения. С 1976 пред. Ленгорсовета. Чл. ЦК КПСС с 1981. Деп. ВС СССР с 1979.

(Советский энциклопедический словарь. М., 1983, с. 445)

***

«Верховный суд» (речь идет об одноименной пьесе А. Ваксберга, опубликованной в журнале «Советская драматургия», 1984, № 2. — А. А.) — социологическая драма (термин в критике уже почти укоренившийся). Впервые зрителю предлагается заглянуть в святая святых нашей юридической власти. Точно так же, как в известной пьесе А. Мишарина «Равняется четырем Франциям» впервые перед зрителями представал столь высокий партийный орган, как Бюро Крайкома. Убежден, здесь сценическое эхо сложнейшего исторического процесса — демократизации нашей государственной системы, неуклонного распространения гласности на все ее сферы.

Социологическая пьеса — драма, сюжет которой не художественная концентрация поступков и обстоятельств, но вынутая из действительности и представленная на подмостках как бы «калька» той или иной реальной структуры, в сфере действия которой мы с вами постоянно, изо дня в день, оказываемся, будь то учреждение, завод или даже суд…

А. Свободин. Как рождается истина // Современная драматургия,

1984, ¹ 2, с. 2.

10.5. Джордж Оруэлл, Марина Цветаева и тт. Марков, Смаглиенко и Горячкин

10.5.1. «Я эту книгу, как бутылку в волны…» (М. Цветаева)

Ремарка: библиографические разыскания.

Ниже представим читателю некоторые стихи Марины Цветаевой, из той ксерокопии, которая была изъята (уверенности в этом нет) у социолога-рабочего при обыске в сентябре 1983 г., а затем, в качестве «политически вредной» литературы, предъявлялась ему в партийной комиссии Ленинградского обкома КПСС в апреле 1985 г.

Всего там было несколько десятков стихотворений. Некоторые из них я сам обнаружил в общеизвестных изданиях М. Цветаевой. Другие помогла мне тогда найти в давних и редких, однако доступных (в Гос. публичной библиотеке) изданиях канд. филол. наук, специалист по творчеству Цветаевой Ирма Викторовна Кудрова.

Спасибо, Ирма! (Сентябрь 1999 — октябрь 2000).

И. Кудрова — А. Алексееву (май 1985)

Дорогой Андрей!

Хочу тебе сообщить результаты моих библиографических работ, а ты не звонишь.

1. «Над церковкой…» и «Чуть светает…» — сб. «13 поэтов», Петроград, 1918.

2. Цикл «Москва» — сб. «Весенний салон поэтов», М., 1918.

3. «Надобно смело признаться, Лира…» — Б.Сарнов. Рифмуется с правдой. М., 1967, с. 256.

4. «Дорожкою простонародною…» — М. Цветаева. сб. «Психея». Берлин, изд. Гржебина, 1923.

5. «Ох, грибочек…» — сб. «Современный декламатор. М.-Л., 1926.

И в сб. «Поэзия революционной Москвы», под. ред. И. Эренбурга (Берлин, изд. «Мысль», 1922) стихи:

1. Царю — на Пасху. 2. А. Шенье. 3. «Я эту книгу поручаю ветру…». 4. «Ох, грибочек…».

Привет! <…>

И., май 1985

***

Из стихов Марины Цветаевой (1918–1920)

Стихи о Москве

1

Когда рыжеволосый Самозванец

Тебя схватил, — ты не согнула плеч.

Где спесь твоя, княгинюшка? Румянец,

Красавица? — Разумница, где речь?

Как Петр-Царь, презрев закон сыновний,

Позарился на голову твою, —

Боярыней Морозовой на дровнях

Ты отвечала Русскому Царю.

Не позабыли огненного пойла

Буонапарта хладные уста.

Не в первый раз в твоих соборах — стойла.

— Все вынесут кремлевские бока!

2

Жидкий звон, постный звон. На все стороны поклон. Крик младенца, рев коровы, Слово дерзкое царево. Плеток свист, да снег в крови. Слово темное Любви. Голубиный рокот тихий. Черные глаза Стрельчихи.

3

Гришка-вор тебя не ополячил, Петр-царь тебя не онемечил. Что же делаешь, голубка? — Плачу. Где же спесь твоя, Москва? — Далече. Голубочки где твои? — Нет корму. Кто унес его? — Да ворон черный. Где кресты твои святые? — Сбиты. Где сыны твои, Москва? — Убиты.

Декабрь 1917 [Весенний салон поэтов. М., 1918, с. 160–161. Шифр ГПБ 129/3767а. — А. А.]

***

Андрей Шенье

Андрей Шенье взошел на эшафот, А я живу — и это страшный грех. Есть времена — железные — для всех И не певец, — кто в порохе — поет. И не отец, кто с сына у ворот Дрожа срывает воинский доспех.

Есть времена, где солнце — смертный грех. Не человек — кто в наши дни живет.

29 марта 1918 [Поэзия революционной Москвы. Берлин, 1922. Шифр ГПБ 77-1 / 161. — А. А.]

***

Если душа родилась крылатой — Что ей хоромы — и что ей хаты! Что Чингис-Хан ей и что — Орда! Два на миру у меня врага, Два близнеца неразрывно слитых: Голод голодных — и сытость сытых!

18 августа 1918

[В отличие от остальных приведенных здесь, это стихотворение входило в состав почти всех советских изданий М. Цветаевой. — А. А.]

***

Я эту книгу поручаю ветру

И встречным журавлям,

Давным давно перекричать разлуку

Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,

Кидаю в вихрь войн.

Пусть странствует она — свечой под праздник.

Вот так: из длани в длань.

О ветер, ветер, верный мой свидетель,

До милых донеси,

Что еженощно я во сне свершаю

Путь — с Севера на Юг.

Москва, февраль 1920

[Поэзия революционной Москвы. Берлин, 1922. — А. А.]

***

Из статьи А. В. Блюма «Поэтик белый, Сирин…» Набоков о цензуре и цензура о Набокове» (1999)

<…> Полнее всего выразил писатель [В. В. Набоков. — А. А.] свое отношение к цензуре в блистательном докладе «Писатели, цензура и читатели в России», прочитанном 17 апреля 1958 г. в Корнельском университете, где выявляет принципиальную разницу между прежней и большевистской цензурами:

…В России до советской власти существовали, конечно, ограничения, но художниками никто не командовал. Живописцы, писатели и композиторы были совершенно уверены, что живут в стране, где господствуют деспотизм и рабство, но они обладали огромным преимуществом, которое до конца можно оценить лишь сегодня, преимуществом перед своими внуками, живущими в современной России: их не заставляли говорить, что деспотизма и рабства нет.

Другими словами, в прошлом цензура имела лишь запретительные функции, в советское время — помимо того, и предписывающие: все запрещено, а то, что разрешено, то обязательно. [Выделено мною. — А. А.] <…>

(Звезда, 1999, ¹ 4, с. 199–200).

10.5.2. Как я «помогал» партийной комиссии обкома КПСС Из «Записей для памяти» (июнь 1985)

<…> Утром в понедельник, 10.06.85, мне по внутризаводскому телефону позвонил председатель заводской партийной комиссии Севастьянов и сообщил, что сегодня, в 17 час., мне «необходимо быть» у тов. Горячкина в ОК КПСС. Я не спрашивал о цели вызова, полагая, что это для ознакомления с текстом постановления бюро обкома от 4.06. Но я ошибался.

***

<…> В 17-15 (если покинуть цех ровно в 16, то раньше добраться до

Смольного не удается) я вошел в кабинет зам. председателя партийной

комиссии ОК КПСС А.П. Горячкина. Тот сказал, что нас с ним ожидает

председатель партийной комиссии обкома Г.Д. Смаглиенко. <…>

— Вы взяли с собой книгу, которую цитировали на заседании бюро? — спросил Горячкин.

—  Разумеется, нет, — сказал я. — Я же только сегодня утром узнал о Вашем приглашении. И цели мне не сообщали.

Мы прошли внутренними коридорами из бокового крыла Смольного (4-й подъезд) в главное здание.

<…> Председатель партийной комиссии (седой, моложавый) поднялся нам навстречу, чтобы поздороваться со мной за руку. Мы сели с Горячкиным по обе стороны длинного стола, приставленного торцом к столу хозяина кабинета.

Тов. Смаглиенко сказал, что у партийной комиссии есть ко мне вопросы — насчет моего заявления на заседании бюро обкома [см. выше. — А. А.]. Беседа продолжалась минут 40, не имела четкой структуры, и мне проще передать ее общий смысл.

…Итак, партийная комиссия ОК КПСС в лице тт. Смаглиенко и Горячки-на находится в определенном затруднении, в связи с информацией, сообщенной мною на бюро обкома. Они хотели бы уточнить, проверить эту информацию. Партийная комиссия, мол, не заинтересована в том, чтобы в ее справке по моему поводу была допущена ошибка, и рассчитывает… на мою помощь.

(Где-то в разговоре даже промелькнул, у Смаглиенко, призыв к «человеческому отношению» к ним, т. е. к партийной комиссии, поскольку я держался подчеркнуто официально и отчужденно.)

Моя «помощь» работникам партийной комиссии ОК КПСС состоялась, в том смысле, что я, на конкретный вопрос о книге, из которой я цитировал современную оценку романа-антиутопии Дж.Оруэлла «1984», сообщил сведения достаточные, чтобы эту книгу разыскать: автор — Эфиров; название — «Покушение на будущее»; вышла в 1984 г.

Меня попросили рассказать, о чем говорится в этой книге. Я порекомендовал тт. Смаглиенко и Горячкину ознакомиться с работой, недавно вышедшей в издательстве «Молодая гвардия», самостоятельно.

— У Вас ведь есть эта книга?

— Да. А у Вас есть библиотека!.

Горячкин записал название книги и выходные данные.

Все же какой-то минимум информации о том, кто такой Оруэлл и в чем смысл его романа «1984» (в оценке С. Эфирова и в моей собственной) мои собеседники от меня получили. <…>

Помнится, я заметил, что Оруэлл как бы предвосхитил в своем фантастическом романе ужасы полпотовского режима в Кампучии. В известном смысле, предметом его антиутопии было то, что классики марксизма-ленинизма называли «казарменным коммунизмом».

— Вам знакомо это выражение Энгельса? — спросил я у Смаглиенко. Тот дал понять, что слышал, но не берется объяснить, «не будучи специалистом».

Однако, можно понять затруднения тт. Смаглиенко и Горячкина… Оказывается, партийная комиссия ОК КПСС сделала запрос в Управление по охране государственных тайн в печати — насчет данного романа Оруэлла. Смаглиенко пытался пересказать мне ответ Горлита, но я настоял, чтобы прочитать его своими глазами.

Документ датирован 29.05.85 (т. е. еще до заседания бюро обкома). Подписан начальником Леноблгорлита Б.А. Марковым. Там два пункта (очевидно, по обоим был запрос).

Первый: Роман Дж. Оруэлла «1984» в СССР не издавался. Постановлением Главлита от 15.01.65 он запрещен к ввозу и распространению на территории СССР как политически ущербный. (Передаю почти дословно. Не уверен только в слове «запрещен», возможно — «не подлежит ввозу» и т. п.).

Резюме этого пункта справки (насколько я запомнил): «Перечисленные в Вашем письме книги в своем большинстве представляют собой подстрекательское антисоветское чтиво, проникнутое духом ненависти, злобы и бессильной ярости к нашей стране»…

Ремарка: «…антисоветское чтиво…»

Похоже, что в запросе партийной комиссии обкома и в ответе Облгорлита фигурировал не только роман Оруэлла, коль скоро говорится о «перечисленных» книгах. Но их названия тогда социолог-испытатель, судя по тому, что они не приводятся в «записи для памяти», отпечатать в памяти не успел.

Что касается Оруэлла, то в опубликованном недавно сборнике документов «Цензура в СССР» приводится справка Облгорлита, выданная для следственного отдела УКГБ ЛО, в связи с аналогичным запросом 1978 г. (по одному из тогдашних уголовных дел) со следующей характеристикой романа:

«…Книга Джорджа Орвелла “1984”; фантастический роман на политическую тему. В мрачных тонах рисуется будущее мира, разделение его на три великих сверхдержавы, одна из которых “Евразия” представляет собой поглощенную Россией Европу. Описывает противоречия, раздирающие эти три сверхдержавы в погоне за территориями, богатыми полезными ископаемыми. Рисуется картина зверского и безжалостного уничтожения женщин и детей во время войн. Книга в СССР не издавалась, распространению не подлежит…» (Цит. по: Цензура в СССР. Документы 1917–1991. Сост. — А. В. Блюм. Бохум: Proekt-Verlag, 1999, с. 498)

Возможно, и в предъявленном мне тогда документе было что-то похожее. (Декабрь 1999 — сентябрь 2000).

…Второй пункт справки не имел прямого отношения к предмету нашего разговора с тт. Смаглиенко и Горячкиным. Но я прочел его с интересом. Там утверждалось, что моя собственная работа «Исторический режим воспроизводства высшего политического руководства страны как предмет социологического измерения» является «…грязным пасквилем… под видом «социологического» исследования»…».

Тов. Смаглиенко сказал, что в решении вопросов, подобных тому, который мы сейчас обсуждаем, партийная комиссия вынуждена опираться на специалистов (имея в виду, в частности, тов. Маркова). Я заметил, что автор цитированной мною работы (Эфиров) тоже является специалистом, и, по-видимому, не менее квалифицированным. Впрочем, Оруэллу в последние годы посвящена богатая литература, сказал я, и перечислил некоторые издания.

Когда я упомянул газету «Известия», Горячкин (как бы с облегчением) открыл папку с моим делом, где, оказывается, хранится специально заказанная еще партийной комиссией горкома ксерокопия статьи М. Стуруа «“1984” и 1984» в «Известиях» от 15.01.84. (Помню, выдержки из этой статьи зачитывались вслух на заседании той комиссии в январе 1985 г.) Зачитал теперь и Горячкин эти же самые, отчеркнутые кем-то раньше строки. <…>

— Ну, антикоммунистических предрассудков и ренегатства Оруэлла по отношению к социализму не замалчивает и Эфиров, — заметил я. — Что ж, еще одна точка зрения… У Эфирова — одна, у Стуруа — несколько иная, у Маркова — третья.

Не было произнесено вслух, но смысл реплики Смаглиенко: «Как же нам быть?» — «Дело ваше, — сказал я. — Изучите разные точки зрения, выработайте свою». (Тоже — не дословное мое высказывание, но смысл именно таков.) <…>

Еще тов. Смаглиенко поговорил о том, что мне следовало бы, приобретя книгу Оруэлла (на английском языке, уточнил я; да, на английском, это отражено в деле, согласился Смаглиенко), — подумать, посоветоваться, стоит ли ее хранить.

(Между прочим, книга — 1964 г. издания. Постановление же Главлита насчет романа Оруэлла — от 1965 г. А обладателем этой книги я стал, насколько помню, именно в 1964 г.)ю

Примечание.Здесь — характерное для подобных моментов «записей для памяти» того времени лукавство: обладателем этой книги, на самом деле, я стал позже, и читал Оруэлла, признаться, в русском переводе.

Серия моих встречных вопросов к председателю партийной комиссии: «Как выбрать из сотен томов литературы на иностранных языках, владельцем которых я являюсь, именно те, по поводу которых надо «думать» или «советоваться»? С кем советоваться?».

Смаглиенко: С товарищами.

Я: Какими товарищами?

Смаглиенко: Пойти в библиотеку…

Я: Зачем?

Смаглиенко: Чтобы спросить…

Я: О чем?

Смаглиенко: Можно ли хранить.

Отчасти почувствовав нелепость своих рекомендаций, председатель партийной комиссии заметил, что человек моей подготовки, к тому же коммунист, мог бы найти способ, как поступить в этом затруднительном случае.

<…> Заодно я спросил, где напечатано «постановление», относящее, в частности, названный роман Оруэлла к литературе, «не подлежащей ввозу и т. д.». Тов. Смаглиенко высказал довольно уверенное предположение, что это постановление — документ для служебного пользования.

Не было произнесено мною, но смысл моих вопросов и реплик был: «Вы должны сами понимать, что Ваша «логика» ниже всякой критики!». Тт. Смаглиенко и Горячкин, видимо, уловили это мое отношение, однако обострения разговор вовсе не получил. <…>

Ремарка: еще об Оруэлле.

1984 год был, в известном смысле, «годом Оруэлла», ввиду названия его знаменитой книги. Тогда наблюдалось оживление интереса к этому писателю — и на Западе, и у нас (как вынужденная реакция). И цитировавшаяся мною книга С. Эфирова, и статья М. Стуруа в «Известиях», и другие публикации так или иначе расшатывали горлитовский стереотип «антисоветского чтива» — в применении к автору «1984».

Вот еще одно характерное суждение об Оруэлле из печати того времени: «…С момента выхода романа в свет в 1949 году и по сей день он с разной степенью интенсивности используется в антисоветской и антикоммунистической пропаганде. Читателям «1984» постоянно указывали на страны социализма как якобы источник опасности, о которой предупреждал автор. В действительности Оруэлл, писавший на заброшенной ферме острова Юра у западного побережья Шотландии, никогда не знавший и не видавший социализма, питал свою фантазию (как и все авторы социальных утопий и антиутопий начиная с Томаса Мора и Джонатана Свифта) современной ему английской действительностью. По многим причинам он ошибочно отождествлял ее с социализмом, в частности, и потому, что развитие послевоенного капитализма наблюдал при английском правительстве, называвшем себя социалистическим. Об Оруэлле можно сказать, словами известного английского политика

Эвьюрина Бивена: “Человек пятящийся назад, с лицом, обращенным в будущее”». (С. Воловец. Тост за прошлое? (По следам Оруэлла) // Литературная газета, 1984, ¹ 3).

Эта своеобразная «реабилитация» Дж.Оруэлла в советской печати облегчала самооборону социолога-испытателя от обвинений в «хранении и распространении» его романа. (Октябрь 2000).

***

…Но хватит вокруг Оруэлла. Второй сюжет — Марина Цветаева. «Ну, здесь тов. Марков и вовсе оконфузился, — заметил я. — Уж кому как не Управлению по охране государственных тайн в печати знать: где что уже в советской печати напечатано». Смаглиенко не полемизировал, разве что сказал, мол, некоторые «периоды» (творчества) у Цветаевой «не публикуются».

— Какие именно периоды? — поинтересовался я. Тов. Смаглиенко не может ответить.

— Периодов таких у Цветаевой нет, — сказал я. — А что не все опубликовано, так это у любого писателя… Впрочем тут-то речь идет об опубликованных письмах Марины Цветаевой 1940 года.

Смаглиенко и Горячкин (чуть не хором):

— Где? Когда?!

— Я же говорил об этом на бюро — журнал «Октябрь», 1982…

Ремарка: не без блефа…

Строго говоря, в журнале «Октябрь» (1982, № 9) публиковались не сами письма М. Цветаевой, а воспоминания Т. Кваниной о Цветаевой, с обширными цитатами из этих писем. Об этой «тонкости» социолог-испытатель умалчивал. (Октябрь 2000).

…Горячкин записывает (как раньше записывал название книги С. Эфирова) и не спрашивает, в каком из номеров журнала за указанный год это напечатано.

— Если так, то конечно, — говорит Смаглиенко, как бы про себя, — это надо исключить.

(Откуда исключить, из вашей справки обо мне? Так ведь поздно уже исключать… Задним числом — нельзя исключать! Но ведь вы же не спрашивали раньше… Справку партийной комиссии отказались показать. Если бы показали, было бы все это сообщено мною, тому же Горячкину, еще до бюро. Могли бы подготовить вопрос «без проколов»…).

— Ну, а вообще, — говорит председатель партийной комиссии, перелистывая все ту же пресловутую справку, которую мне нельзя было дать прочитать, — как Вы относитесь…

(Он не договаривает, но понятно: «ко всему остальному».) Тут я посчитал свою миссию «помощи» сотрудникам партийной комиссии исчерпанной. Библиографическая помощь оказана, а это — уже «из другой оперы».

— Все, что я хотел сказать, сказано мною в апелляции и на заседании бюро обкома, — отвечаю жестко. — После состоявшегося решения бюро я вообще не обязан отвечать на Ваши вопросы.

— Но Вы же пришли!..

— Пришел и разговариваю с Вами, как человек вежливый. Я полагал, кстати, что меня ознакомят с постановлением бюро обкома на мой счет…

— Это будет сделано через партком.

— Ах, значит не сегодня… Есть у Вас еще ко мне вопросы? Заготовленных вопросов не оказалось, хотя налицо — готовность продолжать беседу:

— Может, Вы сами хотите что-нибудь нам сказать?

— Нет, ни заявлений, ни вопросов к партийной комиссии после состоявшегося решения бюро — у меня нет. Могу я быть свободным?

Пришлось меня «освободить».

Я поднялся со стула довольно стремительно и уже боковым зрением увидел поднимавшегося из-за стола Г. Д. Смаглиенко. Лишь за дверью сообразил, что тот, видимо, собирался не только поздороваться, но и попрощаться со мной рукопожатием. <…>

***

Два частных эпизода беседы, свидетельствующих, между прочим, что

иногда я не выдерживал предписанного себе официального тона:

а) — Вот у меня дома немало книг Жюля Верна, Дюма, Доде, Мопассана, Лоти — на французском языке. Некоторые из них, возможно, у нас не издавались. Насчет них тоже следует посоветоваться?

Смаглиенко: — А бывает, на обложке Жюль Верн, а внутри — антисоветчина!

— Ну, это издания еще XIX века, — заметил я.

б) — Тов. Марков, вероятно, коммунист. Он состоит на учете в Ленинградской партийной организации?

Смаглиенко: — Да, конечно.

— Значит, как коммунист, он подчиняется обкому партии?

(Я имел в виду, что обком может и «поправить» тов. Маркова. Но Смаглиенко истолковал мой вопрос иначе).

— Вы хотите сказать, что тов. Марков стремился угодить обкому? Даже и в мыслях у меня, признаться, такого не было… (Записано в середине июня 1985 г.)

Ремарка 1: за кулисами «министерства правды».

В цитировавшейся выше статье о «взаимоотношениях» В. Набокова и цензуры А.В. Блюм рассказывает такой эпизод:

«…В июне 1978 г. в самый разгар «застоя»… следственный отдел ленинградского КГБ обнаружил одно из зарубежных изданий первого его [В. Набокова. — А. А.] романа «Машенька» (1926) во время обыска по одному из политических дел («уголовное дело № 86»), — наряду с книгами Пастернака («Доктор Живаго»), Солженицына, Бродского и других «антисоветских» авторов.

Согласно введенным тогда правилам, отдел обратился к цензорам Леноблгорлита за «экспертизой», которая гласила: «…Все указанные книги изданы за рубежом, рассчитаны на подрыв и ослабление установленных в нашей стране порядков и их распространение в Советском Союзе следует расценивать как идеологическую диверсию…». (Цит. по: Звезда, 1999, № 4, с. 201–202).

…Вдруг моему другу, профессору Санкт-Петербургского университета культуры и искусства Арлену Викторовичу Блюму, уникальному специалисту по истории советской цензуры, в его очередных разысканиях за кулисами «министерства правды», попадутся на глаза и копии тех справок Леноблгорлита, которые были выданы этим учреждением для УКГБ ЛО и ленинградских партийных органов — по поводу изъятых у социолога-рабочего материалов: будь то Оруэлл, Искандер или Цветаева, будь то его собственные «Письма…» — «содержащие идеологически невыдержанные оценки некоторых сторон советской действительности», следуя формуле справки «В отношении Алексеева А. Н.». (А «клеветнические материалы» — не хотите? Еще будет!)

Ведь мне так и не удалось тогда снять копии с этих документов, а приходилось знакомиться с ними «на слух» или же — «из вторых рук» (в переложении менее «компетентных» расследователей).

Встретившись недавно с Арленом Блюмом и Анри Кетегатом, в очередной приезд последнего из Вильнюса (А. Б. и А. К. — давние друзья), мы, среди прочих, обсуждали и эту тему.

Арлен заинтересовался, сказал, что можно поискать…

P.S. Эти строки были написаны в прошлом году. А в июле 2000 Арлен позвонил мне: «Знаешь, интересующие тебя материалы вновь закрыты в архиве (речь идет о Центральном государственном архиве историко-партийных документов — бывшем Ленинградском партийном архиве. — А. А. )». — «?!» — «Читай мою статью в журнале «Посев» на эту тему…».

Статья моего друга называется: «Какое милое у нас тысячелетие на дворе, или «Митька, крути кино обратно»: что объявлено снова государственной тайной» (Посев, 2000, № 8).¹³

Оказывается, приоткрывшиеся было дела партийного архива, касающиеся деятельности Облгорлита, снова перестали быть доступными для специалистов. Причем мотивируется это теперь даже не наличием «гостайны», а присутствием там «персонифицированных конфиденциальных сведений» (о служебной деятельности, в частности, цензоров), «доступ к которым ограничен на 75 лет». Об этом письменно известил А. Блюма, в ответ на его запрос, начальник Санкт-Петербургского архивного управления Н.В. Пономарев (исх. № 326-т, 10.07.2000).

Хорошо, что в начале 90-х Арлен успел с этими делами поработать, написать и издать свои книги по истории советской цензуры. (Сентябрь 1999 — сентябрь 2000).

Ремарка 2: о преимуществах личного архива перед государственным.

Сколько же «персонифицированных конфиденциальных сведений», следуя логике г-на Пономарева, уже разглашено мною в этой книге: о служебной деятельности тт. Маркова (Леноблгорлит), Смаглиенко, Горячкина, Грачевой (ОК и ГК КПСС); Щекина, Герасимовой, Новикова («Ленполиграфмаш»); Сигова, Лобанова, Парыгина (ИСЭП); Варсобина, Комарова (СЖ); Полозюка, Владимирова, Невзорова (УКГБ); Сорокиной, Комышана, Соловьева (правоохранительные органы) и т. д.

Вот — преимущество личного архива перед государственным! К последнему всегда можно «ограничить доступ», а первый… разве что опять конфисковать или разгромить. (Октябрь 2000).

10.5.3. Партийная комиссия «обиделась»

Из инициативной аналитической записки для ЦК КПСС «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки» (апрель 1986)

<…> В Ленинградском ОК КПСС, куда поступила очередная апелляция, моим делом занимался лично заместитель председателя партийной комиссии обкома тов. Горячкин. Перед заседанием бюро обкома меня отказались ознакомить со справкой партийной комиссии по моему вопросу. <…>

(Надо сказать, что такая же линия проводилась партийными работниками «Ленполиграфмаша». Все документы — акты, справки парткомиссии, партийную характеристику — предлагалось воспринимать на слух, в лучшем случае — путем беглого просматривания. Никаких выписок, чтобы хотя бы подготовиться к ответу. Формально это мотивировалось «секретностью», а по существу — исключало возможность полноценного участия в разборе собственного дела.) <…>

Мне пришлось указать на <…> передержки в попытках подкрепить обвинение в «хранении и распространении политически вредных произведений» — уже непосредственно на заседании бюро Ленинградского ОК КПСС 4.06.85. Первый секретарь обкома Л.Н. Зайков в своем выступлении заметил, что данное обвинение следует снять. Оно и было снято, хотя решение об исключении из партии оставлено в силе.

По-видимому, моим выступлением на заседании бюро обкома были очень задеты зам. председателя партийной комиссии ОК КПСС А.П. Горячкин и председатель этой комиссии Г.Д. Смаглиенко. Неделю спустя после заседания бюро я был приглашен этими товарищами… «для консультации». Мне было сказано, что ошибки в справке партийной комиссии обкома КПСС, конечно, нежелательны, и меня просят «помочь» их исправить, по существу — задним числом.

Может быть, я был не прав, однако тут я вспылил. В самом деле, до заседания бюро не хотели даже показать эту справку, а теперь ищут, как замазать свою ошибку! Судя по всему, какие-то исправления в справку

партийной комиссии (с учетом моего выступления на бюро ОК КПСС) задним числом все же были внесены. Однако этим не ограничились. <…> Через неделю после описанной беседы в заводской парткомиссии я был ознакомлен с совершенно новой формулировкой, включающей «…написание и распространение клеветнических материалов на советскую действительность»! [Выделено мною сегодня. — А. А.] Уверен, что эта одиозная формулировка не обсуждалась на бюро обкома, а спровоцирована «обиженными» работниками партийной комиссии. <…>

A. Алексеев, апрель 1986

***

Из «Советского энциклопедического словаря» (М., 1983)

«…Клевета. Распространение заведомо ложных, позорящих кого-либо измышлений. В СССР карается в уголовном порядке».

***

Из «Комментария к УК РСФСР» (М., Юридическая литература, 1984)

Комментарий к ст. 70 (Антисоветская агитация и пропаганда): <…> Необходимо установить, что сведения, распространявшиеся виновным являются клеветническими, т. е. заведомо для него ложными, чтобы они относились к советскому строю <…>, а не к отдельному мероприятию <…>, не к отдельному органу государства.

<…> Распространяемые сведения должны порочить социалистический строй. <…>

[Как видно, «обиженные» работники партийной комиссии Ленинградского обкома КПСС сгоряча заложили в формулировку исключения… формулу Уголовного кодекса. — А. А.]

…В том и состоит психическое здоровье … чтобы на Систему не обижаться. Ее можно изучать, ее можно переделывать (иногда — уничтожать), с ней можно играть! Состязание Тореадора и Быка — прекрасная метафора жизни…

(Из «Писем Любимым женщинам». 1981.)