Цикл «Драматическая социология и наблюдающее участие» на Когита.ру был начат перепечаткой фрагмента из электронной переписки В.А. Ядова и Д.Н. Шалина (2010-2014), относящегося к «драматической социологии» А.Н. Алексеева, с комментарием последнего в виде извлечений из двух статей А. Алексеева в составе так называемой «Дискуссии через океан» (2011-2013). Эта первая публикация на Когита.ру называлась: Драматическая социология глазами Д. Шалина, В. Ядова и А. Алексеева

Вторая публикация называлась:  Драматическая социология глазами В. Ядова и А. Алексеева.  В нее вошла статья А. Алексеева «Наблюдающее участие и его синонимы» (2006), ранее публиковавшаяся в интернете, а также в журнале социологических и маркетинговых исследований «Телескоп» (2012).

Третья публикация  -  А. Алексеев. Что сказать мне удалось – не удалось – включала одноименный текст, написанный в 2001 г. и впервые опубликованный в: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 2. СПб.: Норма, 2003.

Четвертая публикация - Натурные эксперименты и пристрастное знание включает в себя переписку Д. Шалина, А. Алексеева и Б. Докторова на темы, релевантные содержанию данного цикла.

Пятая и шестая публикации в рамках цикла «Драматическая социология и наблюдающее участия»  - А. Алексеев. Познание действием (Так что же такое “драматическая социология”?) (начало; окончание) - воспроизводят статью автора этих строк, впервые опубликованную в журнале «Телескоп» (2006), а позднее в журнале «7 искусств» (2013).

Седьмая публикация - Так что же такое «драматическая социология»? Продолжение темы  - возвращает к материалам, опубликованным нами на Когита.ру два года назад, но с тех пор наверняка уже забытым даже заинтересованными в этой теме читателями.

(Среди них:

- Познание действием. От автора - сегодня, 30 лет спустя

- А. Алексеев, А. Кетегат. Про «Серегу-штрейкбрехера» и не только о нем (начало; окончание)).

Восьмая, девятая и десятая  публикации, включают извлечения из авторского цикла «Письма Любимым женщинам» (1980-1982), представленного в главах 2 и 3 книги: А.Н. Алексеев. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2003-2005. См. эту композицию также в журнале «7 искусств».

В одиннадцатой и двенадцатой публикациях, под общим названием:  А. Алексеев. Выход из мертвой зоны, -  был предъявлен одноименный авторский цикл, вошедший в главу 5 книги «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия». Они посвящены событиям «эксперимента социолога-рабочего», имевшим место в первой половине 1982 г., т. е. являются прямым продолжением «Писем Любимым женщинам» (см. выше).

Тринадцатая и четырнадцатая публикации  – под общим названием  «Эксперимент, который исследователем не планировался», - посвящены «делу» социолога рабочего (исключение из партии и т. п.; 1984).

Пятнадцатая публикация - «Как меня исключали из Союза журналистов» -  продолжает тему двух предыдущих.

Шестнадцатая, семнадцатая и восемнадцатая  публикации посвящены событиям жизни автора (и не только его!) 32-летней давности, однако вовсе не лишены актуальности, как можно убедиться. Поскольку они (эти события) относятся к 1984-му году, общим названием этих трех публикаций является: «Жизнь в «Год Оруэлла»».

Девятнадцатая и двадцатая публикации, под общим названием «Инакомыслящий» или «инакодействующий»?»,  продолжают тему «необходимой обороны» социолога-испытателя – в плане борьбы за собственную общественную реабилитацию (восстановление в КПСС и т. п.), или, можно сказать - применительно к тому времени - в плане защиты собственного достоинства, ущемленного государственными и партийными органами.

Двадцать первая и двадцать вторая  публикации имеют общим названием: «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки». Они посвящены обстоятельствам жизни социолога-испытателя в контексте событий начинающейся общественной Перестройки.

Двадцать третья публикация («Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Положения, выдвигаемые «на защиту»») составлена из теретико-методологических (и отчасти – мировоззренческих) положений автора, которые, буде он сочинял докторскую диссертацию, он выдвинул бы «на защиту».

Двадцать четвертая публикация посвящена соотношению «драматической социологии», «социологической ауторефлексии» и «автоэтнографии». Она также включает в себя текст статьи социолога Дмитрия Рогозина «Автоэтнография: как наблюдения за собой помогают в социологических исследованиях?», впервые опубликованной на сайте postnauka.ru (май 2016).

См. также более раннюю публикацию на Когита ру: Алексеев vs Рогозин. Об автоэтнографии и «драматической социологии»

Двадцать пятая публикация предъявляет работу коллеги автора этих строк, доктора социологических наук, заведующей кафедрой факультета социологии Самарского государственного университета Анны Готлиб, опубликованную 12 лет назад (Социология: 4М. 2004. № 18) и специально посвященную истории, теории и методологии «автоэтнографии».

Двадцать шестая и двадцать седьмая – публикации настоящего цикла, под названием: «А. Алексеев. Драматическая социология. Академический формат», -  включает ранний опыт научного описания «эксперимента социолога-рабочего, предпринятый еще во время «полевого этапа» этого эксперимента (1983), предназначавшийся для опубликования в одном из научных сборников того времени. Первоиздание  – в сокращенном виде состоялось лишь значительно позже – в 1989 году (Алексеев А.Н. Человек в системе реальных производственных отношений (опыт экспериментальной социологии) / Новое политическое мышление и процесс демократизации.  М.: Наука, 1989). Полный текст статьи (оригинал 1983 г.) вошел в состав тома 3 книги: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. СПб.: Норма, 2003-2005.

Двадцать восьмая, двадцать девятая, тридцатая и тридцать первая публикации образуют субцикл, под название «Страсти человеческие и производственные». Он посвящен будням производственной жизни, рассматриваемой изнутри, «глазами рабочего», освещающий события 1984-1985 гг., когда прошло уже свыше пяти лет с момента начала «эксперимента социолога-рабочего». 

Этот субцикл опубликован также на страницах журнала «Семь искусств»; Из записок социолога- рабочего (Начало; окончание)

Очередные  - тридцать вторая, тридцать третья (нынешняя)  и тридцать четвертая публикации также образуют субцикл. Его название: «Драматическая социология. Ветер перемен? (1986-1987)», Он посвящен обстоятельствам эксперимента социолога-рабочего в преддверии и на раннем этапе Перестройки

А. Алексеев. 10 ноября 2016

**

Подчеркнем, что описываемые здесь события имели место 30 лет назад. А. Алексеев.

ДРАМАТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ. ВЕТЕР ПЕРЕМЕН? (1986-1987)

 Из книги: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 3. СПб.; Норма, 2005

(Здесь сохранена нумерация глав и разделов вышеуказанной книги. А. А.)

Продолжение

 <…>

Глава 15. Делаем перемены (продолжение)

15.1. Производственные страсти, или как мы боролись с двухсменкой. 1986

15.1.1. Для дела или для рапорта?

[Так называлось письмо рабочих цеха № 3 «Ленполиграфмаша», опубликованное в газете «Трибуна машиностроителя». — А. А.]

Из заводской газеты (ноябрь 1986)

Известно, что главный смысл перехода на двух- и трехсменную работу — это повышение фондоотдачи, максимальная загрузка нового, прогрессивного оборудования. Двухсменка — не самоцель, а средство достижения более высокой эффективности производства.

Но вот что получилось из этого в нашем третьем цехе. Еще в октябре все бригады токарей, фрезеровщиков, слесарей разбили пополам. Одна половина работает утром, другая — вечером (по очереди). При этом используются не современные станки, а старые, с «возрастом» от двадцати лет и старше. Загрузка же высокопроизводительного оборудования осталась прежней (порой и на одну смену работы не хватает).

В условиях дефицита станочников станки днем стоят, а вечером крутятся. Особенно нелепо получается со слесарями, где велика доля ручного труда.

Для чего же такая двухсменка? Доводы, выдвинутые начальником цеха А.А. Косачевым, по меньшей мере странны: необходимость ритмичного расходования электроэнергии и разгрузка общественного транспорта. Понятно, что к повышению фондоотдачи это никакого отношения не имеет.

Подобные аргументы приводятся, видимо, постольку, поскольку неловко признаться в другом: поспешный, не обеспеченный ни оборудованием, ни технологией, ни кадрами, «поголовный» переход на работу в две смены совершается не столько для пользы дела, сколько для рапорта.

Получается явный перегиб, профанация двухсменки. <…>

Административное усердие в формальном насаждении двухсменки имеет и еще одну причину. Это недоверие к опыту самих исполнителей, рабочих. Ведь бригада, получив задание, сама может организовать свой труд. И сколько раз бывало: возникнет «узкое место» — мы сами оперативно организуем двухсменную работу на нужном участке. Не для формы, не напоказ, а для конечного результата.

Этот порядок следует восстановить (исключая, разумеется, станки с ЧПУ, которые нуждаются в постоянной двухсменной эксплуатации).

А во внедрении двухсменки сегодня главное внимание следует уделить технологической подготовке производства и переводу все большего количества номенклатуры на современное высокопроизводительное оборудование.

А. Алексеев, В. Косульников, Е. Рыжов, В. Николаев, М. Гущин, А. Брикач, С. Русинов, В. Носов, В. Ильин, А. Сыцевич, слесари цеха № 3

(Трибуна машиностроителя, 26.11.86)

15.1.2. «…Повсеместно и бездумно — до полного идиотизма»

А. Алексеев — Р. Ленчовскому (ноябрь — декабрь 1986)

Дорогой Роман!

<…> «Внеплановым» вложением в этот конверт является пока не опубликованный текст письма в редакцию заводской газеты — от 10 слесарей нашего производственного участка, насчет бюрократических извращений с двухсменкой, которую вдруг начали насаждать повсеместно и бездумно, до полного идиотизма.

Мы затеяли написать это письмо втроем. Но круг «подписантов» расширился почти независимо от меня. Дело было во вторник, 18 ноября (следи за датами!). Редакция решилась на публикацию, не без колебаний…

Коммунисты нашего участка, поддержав на словах, подписываться под письмом не стали (ведь на партбюро вызовут!). Беспартийные отнеслись к их уклончивости в общем с пониманием («им, партийным, нельзя…»). Зато высоко оценили поступок моего бригадира, коммуниста А. Сыцевича (хоть его подпись и была последней).

Вся эта акция поначалу носила «крамольный» характер. Как вдруг мы получили мощное подкрепление: городская газета «Ленинградский рабочий» вышла в минувшую пятницу, 21 ноября, с 2-подвальной статьей наладчика станков с ЧПУ А. Ефимова с Кировского завода: «Проблемы двухсменной работы. Ради цифры в отчете». Выступление «ЛР» и наше письмо в заводскую газету совпали и в аргументации, и в выводах, и даже в некоторых словесных оборотах.

(Можно подумать, что, сочиняя свое письмо, мы уже были знакомы с этой публикацией. Что это не так, видно хотя бы по датам).

Теперь, после выступления «газеты обкома КПСС» (не путать с «органом обкома КПСС», каковым является только «Ленинградская правда»!) нашей многотиражке уже просто нельзя не напечатать письмо 10 слесарей из 3-го цеха.

Могли бы даже и коммунисты подписаться… Да вроде опоздали.

*    *    *

Теперь — «историческая» справка.

У нас в цехе двухсменку ввели сперва полуофициально (т. е. без приказа), с начала октября. Я это «пожелание» администрации игнорировал, поскольку тогда бы мой станок днем стоял. Игнорировали и некоторые другие, по разным причинам (т. е. выходили на работу в утро, а не в вечер).

Ввиду такого «саботажа», уже в середине ноября (а именно — в пятницу, 14 ноября) было вывешено распоряжение, с пофамильным списком — разбиение по сменам. Оно было без даты и номера («небрежность» администрации, объясненная тем, что книга распоряжений находится-де «на проверке» у юриста).

Ну, своим звонком заводскому юристу Никитиной я вынудил проставить номер и дату, что и было сделано — 17 ноября (понедельник).

Так это распоряжение «вошло в силу», и стало можно… его отменять. И вот на следующий день 18 ноября возникло письмо десятерых слесарей.

В пятницу, 21 ноября, еще не будучи вполне уверен, что заводская газета напечатает наше письмо, я «неформально-публично» (т. е. в бригаде) объявил, что в понедельник, вопреки графику, все-таки выйду в утреннюю смену. Чем дам администрации повод отстранить меня от работы.

Моя «легенда» сводилась к следующему: мол, работы на ПКР сейчас много, вся — срочная; меня просили выйти сверхурочно, в эту субботу (!); я сказал, что, к сожалению, не могу; но вот теперь, «идя навстречу интересам производства», выхожу в понедельник утром, вместо вечера (!).

Теперь, после статьи в «Ленинградском рабочем», это становится, похоже, игрой «в одни ворота». [Автор явно переоценивает силу печатного слова! — А. А.]. Даже жалко наших ретивых администраторов.

<…> И еще одно замечание, в скобках: если принять общественную реактивность твоего корреспондента за постоянную величину, то ускорение, динамизм общественной жизни эмпирически подтверждаются фактами сокращения временнОго разрыва между его индивидуальными действиями и соответствующими общественными событиями.

Так, если с «ожиданием перемен» (имеется в виду андерграундный экспертный опрос «Ожидаете ли Вы перемен?» рубежа 70– 80-х гг. – А. А.)  я поспешил на несколько лет, то с указанием на «приспосабливающееся противодействие» и «сопротивление перестройке» опередил Горбачева всего на несколько месяцев.

Что же касается двухсменки, то «Ленинградский рабочий» и вообще наступил рабочему-социологу на пятки. Едва успели написать в заводскую газету, как уже вышла городская…

Этак я скоро окажусь «в обозе». Надо «ускоряться»!

( Вышеприведенная часть письма написана , по-видимому, 22-23 ноября 1986 г. Остальное — уже после 26 ноября, когда вышла в свет заводская газета с заметкой «Для дела или для рапорта?»).

*    *    *

<…> Уж коли включил я Тебя в ситуацию с нашей двухсменкой, продолжу, поскольку и Тебе интересно, и мне потом не забыть.

В понедельник, 24 ноября, выйдя, как обещал товарищам, в первую смену вместо второй, я вывесил на не слишком видном месте пятничный номер «Ленинградского рабочего». И предложил всем своим соавторам (10 слесарей) — почитать. Выступление городской газеты было встречено, понятно, с интересом и удовлетворением.

Женя Рыжов заметил ревниво: «Хорошо написано, но и наша заметка не хуже!». Я сказал, что мы-то написали неплохо, но пока еще не напечатано, и наше письмо запросто могут «подпортить»…

Работа у меня, напомню, срочная, аварийная. Мастер Гоша ко мне, было, с претензией, что я вышел утром, а не вечером. Я посоветовал ему… отстранить меня от работы. Тот сбегал к начальнику цеха Косачеву и больше не возникал. Я же перевесил газету на более видное место.

Отштамповав детали, которых ждали на сборке, в обед иду в редакцию «Трибуны машиностроителя». Мне дают «гранки» (у нас вместо гранок — особая распечатка для фотонабора). Письмо 10 слесарей готовила к печати не Наташа Поречная (на которую можно было бы положиться), а другой сотрудник редакции.

Тот сильных выражений, вроде «профанации», не выбрасывал, но редактировал неуклюже и, действительно, «подпортил»…

Сам корреспондент куда-то вышел, а я выразил неудовольствие редактору Н.Н. Харьковой. Говорю, что стерпел бы эту редактуру, будь я один автор, а тут нас десятеро соавторов, и с этим надо считаться.

(Дело в том, что при «не понимающей» правке существенно ослабилась аргументация).

Нина Николаевна очень занята и говорит: «Ну, поправьте сами».

Тогда веду себя почти как Л. Толстой с версткой «Войны и мира» — переписываю всю заметку, в междустрочьях и на полях, иногда возвращая к первоначальному варианту, иногда формулируя заново.

Подошедший корреспондент покорно берет текст, чтобы перепечатать его. Рабкор стал редактором, сотрудник редакции — машинисткой… Все — «вверх дном».

Пока я вычитывал новую гранку, он читал публикацию «Ленинградского рабочего», кое-что — вслух (для Нины Николаевны). Я поставил на гранке — «визу»: «По доверенности всех авторов. А. Алексеев. 24.11.86. 13 час.»

Вся эта операция была проведена за час до того, как отправлять листы в типографию. Вернувшись в цех, я доложил своим соавторам, что заметка приведена к виду, за который нам не будет стыдно…

Во вторник, 25 ноября, я снова вышел в утреннюю смену, вместо вечерней, причем, оказалось, не один.

Нас отстранили от работы, когда пришло начальство (в 9 час.). Тогда Витя Носов пошел спать, Вася Николаев — в здравпункт, а я… поехал на Фонтанку, в редакцию «Ленинградского рабочего».

Мы трое, попавшие в одну «команду», представляли три разные позиции в этом конфликте с администрацией. Васе — «ничего не надо», только ему вечером не получить необходимого ему диетпитания и на свою электричку после вечерней смены он не поспевает. Витю вечерняя смена как раз устраивает, и вышел он нынче в утро вовсе не из протеста, да уж так получилось… Я же — борец с административной дуростью.

В редакции «ЛР» все сотрудники производственного отдела оказались на всесоюзном семинаре «по интенсификации», и какой-то журналист из другого отдела нехотя позвонил в партком «Ленполиграфмаша». Его фраза в разговоре с секретарем парткома, что-де в редакцию пришел рабочий, который «жалуется», что его заставляют работать в вечернюю смену вместо утренней, очень мне не понравилась.

Затем мне было предложено письменно изложить свою «жалобу». Что я сделал тут же. Отдал в отдел писем, который передаст по назначению. Вроде, дело дохлое…

Тем временем, столкнулся нос к носу сначала с одной, потом с другой старыми своими знакомицами, с которыми вместе работал 20-25 лет назад в «Смене» и в «Лен. правде». Пока мы болтали, неожиданно объявилась зав. производственным отделом «ЛР» Т. А. Нилова. Это оказалась та самая, которая готовила критическую публикацию о двухсменке с Кировского завода.

Я забрал свое сочинение из отдела писем и отдал ей.

С Ниловой мы сразу вошли во взаимоуважительный и взаимосимпатизирующий контакт — толкового журналиста и грамотного рабочего.

Договариваемся, что если после опубликования нашего письма в заводской газете ничего не изменится, то она на следующей неделе сама заявится к нам на завод. Просит проинформировать ее о дальнейшем развитии событий в цехе — в субботу (по домашнему телефону).

Я пошутил: «Вот, мы прочитали вашу газету, и вышли в первую смену…». Посмеялись.

Тут выясняется (а мы-то и не знали!), что еще позавчера, 23 ноября, успела выйти уже и «Ленинградская правда», со статьей на ту же тему, на материалах предприятий Невского района: «Двухсменка во имя двухсменки, когда людей просто автоматически переводят на работу в вечерние часы, никому не нужна…».

Вернувшись из редакции на завод, я дисциплинированно отработал вечернюю смену. В этот день — не до половины первого (тогда метрополитен в Ленинграде работал до 1 часа ночи. – А. А.) , а до половины одиннадцатого. На основании ехидного заявления:

«Прошу предоставить мне отгул сегодня 25.11 с 22 час. 32 мин. до 0 час. 32 мин. за время отработанное сегодня же, утром (с 7 час. 08 мин. до 9 час. 08 мин.)».

Очень ежился мастер Гоша и хотел, чтобы я переписал заявление: «Прошу предоставить мне отгул… за ранее отработанное время». Я насмешливо посоветовал ему — отказать мне по той именно причине, что в заявлении указано, когда именно было «ранее» отработано.

Какая уж там «скрытая камера» социолога!.. Администрация вынуждена функционировать словно перед телевизионной камерой, в свете юпитеров.

Все эти события детальнейшим образом обсуждались на участке.

Такого изобилия и плотности «мироотношенческих» диалогов и монологов , как вчера вечером, уж и не припомню. Жаль, некогда пересказывать.

*    *    *

После вечерней смены во вторник, я явился на завод в среду, 26 ноября, к 8 утра (смена, напомню, начинается в 7-08). Мне нужно было в здравпункт (хотя это — скорее повод).

Захожу в цех и предлагаю мастеру завизировать… уже сегодняшнее заявление от 26 ноября, в котором предлагаю («в интересах производства»!), свой выход на работу 26 ноября не с 16 до 0-30, а с 8 до 17, «для скорейшего завершения штамповки партии «Ф-…» и наладки следующей, тоже срочной…».

Мастер Гоша в панике. «Ловушка»! (Небось вспомнил, как в прошлом году залетел в истории с моим, впоследствии отмененным, выговором).⁷ Согласиться нельзя (двухсменка же!) и отказать нельзя (ведь действительно — в интересах производства!). От визы отказывается.

Ладно. К начальнику цеха. Тот вызывает к себе мастера. Почему тот не написал своего мнения? Но ведь и у начальника положение не легче…

Единственный для них выход — создать видимость, что на моем станке днем работает кто-то другой.

Но бригадир, который вообще-то справился бы, категорически отказывается — «не обучен» (крыть нечем, у него формально нет разряда штамповщика). Остается 18-летний Сережа Барсуков (мой очередной ученик), который только и успел, что выучить на станке две кнопки и может на ПКР «стучать», когда все налажено и ничего не расстроилось. Кстати, он работает в цехе предпоследнюю неделю (увольняется!).

Сережу, мирно слесарившего, тут же «волокут» к станку.

А начальник цеха на моем заявлении размашисто пишет: «Не разрешаю, т. к. в дневную смену будет работать Барсуков».

Когда мастер Гоша ушел, начальник цеха вдруг говорит:

— Вот теперь, когда мы остались вдвоем, я хочу спросить Вас, А.Н., а на х-я … … …?!

Так, думаю, надо отвечать, и адекватно.

— … … …!! — говорю. — Не боишься (на «ты»! — А. А.), что у меня микрофон в кармане?

Тот едва не поверил, т. к. я (пока не ясно, разрешат ли мне работать в утро) не переодевался в робу и был в широком плаще.

Как справедливо писал автор «Записок инженера» Ю. Шишенков (Новый мир, 1986, № 6), «настоящее участие в производстве жажду в страстях удовлетворяет с лихвой»…

Ухожу. До начала вечерней смены (16 час.) мне на заводе делать нечего.

Несколько часов спустя. По дороге в цех, беру в редакции «Трибуны…» несколько экземпляров только что вышедшего номера газеты с нашей заметкой «Двухсменка — для дела или для рапорта?» (заметка, как Ты мог заметить, сугубо проблемная и персональной критики не содержит). Вывесил на участке, на видном месте, вместе с «Ленинградской правдой», тоже добытой к тому времени.

Читали все, даже с другого участка приходили.

Сережа Барсуков, на удивление, отработал без приключений (все ему было налажено, да и бригадир рядом). Я исправил его брак в двух деталях, закончил партию.

Стал налаживать следующую. К 17 час. к моему станку подходит технолог Л. Кутырина. Она у нас по совместительству кассиром. Мне была вручена премия (75 руб.), за победу в социалистическом соревновании в III квартале, согласно директорскому приказу и условиям соревнования.

При наладке очередной партии деталей (там очень сложная и трудоемкая наладка!) обнаружилось, что в кладовой не хватает нужной оснастки (есть, но неисправная). В таких случаях обращаются к технологу: чем заменить?

Кутырина, дежурящая от администрации сегодня вечером, — самый осведомленный (из начальства) в ПКР-ской технологии человек, к тому же — нач. бюро технической подготовки. После получасовых поисков по заводскому стандарту ПКР (известному мне чуть не наизусть), она предлагает замену. Но при этом невнимательно посмотрела в чертеж, на что пришлось ей указать. Ее предложение отпало.

Еще полчаса поисков ею выхода из положения — безуспешно. Звонить конструкторам, за разрешением об отклонении от чертежа — некому (вечер!). Истерика Кутыриной: я не могу Вам предложить замены (инструмента) и не могу разрешить Вам пользоваться неисправной оснасткой!

(Намек — если бы Вы пренебрегли моим запрещением, было бы хорошо).

Тем временем закрывается кладовая (19 час.). Переналаживать на другую партию деталей уже поздно, да эта — и самая срочная.

Формально я подчиняюсь мастеру. Мастер в этот вечер — не Гоша, а с токарного участка, он вообще не в курсе слесарных дел.

Раз нельзя работать на станке — возьмите слесарную работу у Виноградова, говорит (он даже не знает, что я уже два года как в бригаде Сыцевича).

Мой бригадир успел отработать сегодня в день. Нас из бригады сейчас трое. Консервирую наладку, выключаю станок, спрашиваю у Вити Носова (слесарь из нашей бригады), нет ли чего для меня.

Бригадир ему ничего не наказывал. Разве только помогать глухонемому… Беру напильник и с 19 до 24 час. запиливаю грады, вместо того чтобы делать сверхсрочную работу на ПКР!

Утром бригадир Сыцевич (Толик) и мастер Соколов (Гоша) будут ломать голову, почему не отштампована «Ф-…». В отличие от постороннего мастера, им этот простой — зарез.

Будут все валить друг на друга, возможно, и на меня, который, пожалуй, мог бы, в отличие от Кутыриной, придумать, чем заменить неисправную оснастку, да и на неисправной сумел бы выпустить годную деталь.

Но тогда не следовало обращаться к технологу. А коли обратился, да еще в вечернее время, то вот и результат.

Ну, остается добавить, что мое «высокопроизводительное оборудование» скорее всего простоит (а «аварийная деталь» пролежит) до 16 час. сегодняшнего дня 27 ноября (четверг). Ибо кроме меня вообще некому эту деталь наладить (в данном, не стандартном случае не сумеет и бригадир).

А я, как Ты понимаешь, выхожу сегодня опять в вечер (согласно графику).

Вот такие гримасы «Интенсификации-90» и дуболомного внедрения двухсменки…

<…> Придя на работу во вторую смену в четверг, 27 ноября, я, разумеется, застал ситуацию почти в неприкосновенности, да еще с «нюансами», подвигшими меня на служебную записку начальнику цеха, датированную завтрашним числом. Не пересказываю, прилагаю ее текст. <…>

[Смысл записки будет ясен из дальнейшего рассказа. — А. А.].

<…> Стоит рассказать еще о двух событиях, опущенных в предыдущем изложении.

В минувшую среду, 26 ноября (как раз в день опубликования нашей заметки в заводской газете!), на завод нагрянуло Центральное телевидение. Оригинальный замысел — заснять рабочее собрание на тему «Что мешает работать?». Дело было вечером, и начальник цеха увел в красный уголок завода членов партии и активистов.

Правда, телеведущий настоял, чтобы администрация на «собрании» не только в кадр не лезла, но и вообще не присутствовала. И вернувшись с собрания, И. Виноградов и другие оживленно обсуждали, как они там «правду-матку резали»…

«Чего ж ты не пошел?» — спрашивают. Да меня никто не звал… А с рабочего места просто так отлучиться нельзя.

(Чисто случайно это мероприятие совпало по времени с публикацией нашей заметки в заводской газете).

А на следующий день, 27 ноября, тоже после 16 час. очередное цеховое партийное собрание, открытое, так что не обошлось бы без меня, но в рабочее время желание «беспартийного» присутствовать могло бы остаться «не понятым».

(Впрочем, «не поняли» рядовые коммунисты как раз моего отсутствия, поскольку привыкли меня на этих собраниях видеть).

На собрании начальник цеха отказался отвечать, как ему предлагали, на критическую заметку десятерых слесарей, опубликованную в «Трибуне…». Тут бы его и доконать служебной запиской…

Однако, когда 28 ноября (пятница) я вышел на работу с этой запиской в кармане, оказалось, что наш начальник цеха Косачев… уже переведен в другой цех (и накануне об этом, разумеется, знал; ходили и у нас такие слухи, почему я и не проставил фамилии начальника в тексте).

Его место занял Н. Ярош (упоминаемый в записке в качестве зама). Ну, не соскучишься…

Я бы не поцеремонился и новому начальнику вручить, в первый день его заступления. Да не оказалось в пятницу Вани Смирнова, инструментальщика-контролера, с которым надо было посоветоваться.

Дело в том, что именно Ваня перемаркировывал мою оснастку с № 4204 на 4205 (чтобы я «имел право» ее использовать; в сущности «подделка» документов, только в металле). И я отложил до понедельника.

А в понедельник, 1 декабря, узнал, что незаконную перемаркировку эту он делал… «по своей инициативе», и Кутырина все свалила бы на него. А Ваня — свой брат, зачем его подводить…

Так и осталась моя «убийственная» записка на эту тему не поданной, хоть в пятницу вечером и повторилась аналогичная ситуация (нет инструмента, технолог навязывает рабочему нарушение, и т. д.).

Как видишь, далеко не каждый поднятый с земли булыжник я швыряю. («Булыжник — оружие пролетариата»).

В воскресенье, 29 ноября, звоню домой Т. Ниловой («Ленинградский рабочий»). Информирую, что наше письмо в заводской газете напечатано, а отвечать администрация «отказывается», так что дорога корреспонденту городской газеты теперь открыта.

На следующей неделе Нилова обещает свой визит на завод.

Следующую неделю (т. е. нынешнюю) я работаю в утро. Напряженность вокруг моего ПКР нарастает. Сменщика у меня нет, а прошлую неделю, работая во вторую смену, я наполовину потерял.

Бригадир Сыцевич разрывается между двумя мотивациями: надо «делать деньги» (а денег без моего ПКРа не набегает), и надо проучить администрацию. После того партсобрания в четверг он созревает до социального (не производственного!) задания мне. Ты только послушай, что мне говорит бригадир:

— Дело не только в двухсменке, а в социальных условиях рабочего класса. Я тебе, Андрей, такую тему даю!

Мда…

Я предупреждаю бригадира, что на днях «ложусь» на операцию (строго говоря, не ложусь, а иду, амбулаторно, но поскольку операция на правой руке, то неизбежно освобождение от работы).

<…> При встрече на пересменке 2 декабря (вторник) бригадир говорит:

— Работы до х-я. Я тебе тут список приготовил, в какой очередности делать.

— Это ты его себе приготовил, — говорю ему сочувственно. — У меня операция назначена на завтра…

Бригадир застывает в задумчивости и вдруг многозначительно говорит: «Отлично!» (за невозможностью реализовать первую мотивацию, он дал волю второй).

Старший мастер Соколов «в трауре». Понимает — достукался.

Они стоят с бригадиром у моего станка и невесело совещаются. Уходя, прощаюсь с бригадиром, мастера Гошу не замечаю, ему сочувствовать и даже лично предупреждать о своем предстоящем недельном отсутствии я не обязан, вернее — он «не заслужил».

Покланяется теперь администрация моему бригадиру, чтобы тот сам поработал на ПКР. Ему придется согласиться, но согласие это дорого Толику обойдется, что он понимает, но уж это судьба…

(Операцию мне сделали сегодня, 3 декабря. Ее, кстати, в самом деле нельзя было дальше откладывать).

По всей видимости, корреспондент «Ленинградского рабочего» Т. Нилова посетит наш цех в мое отсутствие, что тоже неплохо…

P. S. За время моего пребывания на бюллетене ситуация в цехе, как и следовало ожидать, радикально не изменилась. Я же, добытым себе к тому времени медицинским освобождением от вечерней смены (не буду отвлекаться на этот побочный сюжет!), пожалуй, усугубил «затруднения» администрации.

Последней, если бы вдруг она и сумела загрузить ПКР на две смены, пришлось бы теперь давать мне двоих учеников (ведь даже, имей я сменщика, он не может всегда работать в вечернюю смену).

Впрочем, подобными справками обзаводились и другие — кто как сумел.

Когда я вышел на работу в утро, после 2-недельного отсутствия, бригадира не застал: он нынче — в вечер.

А. С. появляется с обеда (надо же как-то бригадой руководить!). Спрашивает:

— Гоша (мастер) не ох-л, когда тебя увидел?

— От радости или от ужаса?

— От радости, конечно. Он ко мне так приставал про тебя… Так я, чтобы отвязаться, сказал, что ты сегодня выйдешь, мол, звонил. Надо ж так угадать!

Мастер волновался не напрасно. За две недели бригадир наладил, а Сережа (ныне уже уволившийся!) отштамповал всего две партии.

Мастер Гоша настаивал, чтобы бригадир сам становился за ПКР. А тот — делает это только в самых крайних случаях. Он, как бы это сказать, мой станок «не любит». И, пожалуй, даже побаивается — не станка, как такового, разумеется, а всех связанных с ним технологических и организационных безобразий, которые я для бригады как-то амортизирую.

Так что радовались моему появлению на работе даже те, кому от меня худо.

Бедный Гоша, бедный Ярош!.. Вовремя «сбежал» из нашего цеха теперь уже бывший его начальник Косачев…

Обнимаю Тебя!

Твой Андр. Ал., ноябрь-декабрь 1986

<…>

15.3. Дело об опоздании с обеда на 10 минут

Несколько вступительных слов

В начале 1987 г. начальник цеха, старший мастер и другие руководители цеха № 3 «Ленполиграфмаша» решили взять хоть какой-то «реванш» за те многочисленные неприятности, которые систематически доставляет им рабочий-социолог (см. выше).

Стандартный для администрации способ — «подловить» на нарушении трудовой дисциплины. Что в данном случае оказалось непросто, поскольку дисциплину этот рабочий обычно не нарушал.

Но вот 9.01.87 г. специально отряженная для этой цели комиссия зафиксировала отсутствие А. «на рабочем месте», т. е. у своего станка, в течение 10 минут после обеда.

На объявленный ему начальником цеха выговор «нарушитель» отреагировал трудовым спором.

Опустив начальные этапы, обратимся сразу к заседанию заводской комиссии по трудовым спорам, состоявшемуся в феврале 1987 г. (Март 2001).

Протокол № 1 заседания комиссии по трудовым спорам ПО «Ленполиграфмаш», 13-16.02.87

На заседании [13 февраля — А. А.] присутствовали члены комиссии: — представитель профсоюза Горданов В. П.; представитель администрации Плитман А. В.

Председатель — Плитман А. В. Секретарь — Горданов В. П.

Слушали: заявление т. Алексеева А. Н. о необоснованности вынесения выговора по цеху за опоздание с обеда на 10 мин. 9 января 1987 г. и об отмене распоряжения № 7 по цеху 3 от 22.01.87.¹⁸

Заявление подано 26.01.87. Заявитель извещен о дне заседания 12.02.87.

Присутствовали:

Заявитель Алексеев. Свидетели: начальник цеха Ярош, председатель месткома Кутуев, мастер Соколов, рабочий Смирнов.

Отвод не заявлен.

Горданов: Вы знаете режим работы цеха?

Алексеев: Да, знаю.

Горданов: Где Вы были эти 10 минут?

Алексеев: Я был в цехе. Ведь у слесаря рабочее место не только у пресса или верстака.

Плитман: Нам надо установить, где был Алексеев эти 10 минут.

Соколов: То, что Алексеева не было на территории участка, это совершенно точно.

Плитман: тов. Алексеев, чем Вы объясните, что Вы выражаете недоверие Ярошу. Ведь он только 2 месяца работает начальником цеха.

Алексеев: Накануне, 8 января, он вывесил распоряжение по цеху, где было объявлено два наказания за одно и то же нарушение [другому рабочему. — А. А.]. Я ему сказал, что это грубейшее нарушение трудового законодательства. Потом он стал подчищать [свое распоряжение. — А. А.]. Я позвонил юристу Никитиной. Она сказала, что немедленно позвонит Ярошу. На следующий день произошел этот инцидент [зафиксировано отсутствие — А. на рабочем месте в течение 10 мин. после обеда. — А. А.].

Старшему мастеру Соколову я также выражаю недоверие. В 1985 г. Соколов выступил лжесвидетелем. Решение комиссии было отменено.

При существующей организации труда мы должны все время отлучаться со своего рабочего места в шлифовальную, кладовую. Есть принцип доверия. Доказывать, что я не нарушал трудового распоряжения [вероятно, ошибка в записи секретаря. — А. А.] для меня унизительно.

Смирнов, рабочий этого участка: Я могу только подтвердить, что Алексеева не было на рабочем месте.

Плитман: Сам Алексеев этого не отрицает. Раз он не хочет сказать, где он был, Вам, Ярош, следует доказать его опоздание. Он ведь мог быть и не в зоне своего рабочего места.

Соколов: Он мог находиться только в технологической группе.

Ярош: Мы можем пригласить всех технологов и ни один не скажет, что он занимался с Алексеевым.

Соколов: После 16-00 я пошел на диспетчерский к начальнику цеха. Алексеев объяснение не дал. Это была пятница. В понедельник мы составили акт, что объяснение Алексеев не дал в течение суток.

Заседание комиссии переносится на 16.02 на 12 час. 10 мин.

*    *    *

[Продолжение заседания заводской комиссии по трудовым спорам. 16 февраля 1987 г. Состав присутствующих не указан, но, по-видимому, присутствуют все те же лица, кроме, разве что, рабочего Смирнова. — А. А.]

Ярош: Мы опросили работников этих служб, их показания прилагаем. [Насколько помню, были представлены письменные свидетельства от руководителей технологической и ремонтной служб цеха. — А. А.].

Алексеев: Эти люди не могли помнить, когда видели меня. [В показаниях ряда работников цеховых служб утверждалось, что они не видели А. с 12-00 до 12-10 9 января, т. е. больше месяца назад. — А. А.]. Это же смешно. Это фальсификация.

Плитман: Вы можете сказать, где Вы были? Мы ведь не юристы и не занимаемся следствием. Вы нам должны помочь установить истину.

Алексеев: Я не обязан доказывать свою невиновность.

Предложение представителя администрации:

—  Взыскание Алексееву начальником цеха вынесено правильно. Алексеев требует к себе уважительного отношения, но сам по отношению к членам комиссии ведет себя неправильно.

Предложение представителя профсоюза:

— С мнением представителя администрации согласен.

Решили:

Наложение дисциплинарного взыскания — выговора соответствует проступку Алексеева и произведено правильно. Отказ от дачи объяснения подтвержден актом.

Председатель /подпись/

Секретарь /подпись/

Ознакомлен. <…> А. Алексеев. 18.02.87.

Ремарка: эскалация трудового спора.

После этого заседания заводской комиссии по трудовым спорам социолог-испытатель адресовался в профком объединения, но не получив поддержки и там, обратился с иском к администрации в Петроградский районный народный суд г. Ленинграда.

К иску прилагались документы, проясняющие действия цехового начальства как непосредственную реакцию на критику в свой адрес.

Среди заявленных истцом свидетелей был рабочий Владимир Земсков.Тот сообщил суду, что А. в эти спорные 10 мин. пребывал в инструментальной группе (куда пришел для заточки пуансона), т. е. находился на территории цеха.

Таким образом, вопрос, столь интересовавший комиссию по трудовым спорам, был прояснен.

Тем не менее, дело № 2-1211 было решено в пользу администрации (7.04.87). Последовала кассационная жалоба истца в Ленинградский городской суд, подкрепленная свидетельствами его товарищей по работе. (Март 2001)

*    *    *

Свидетельство бригадира А. Сыцевича для Ленинградского городского суда (апрель 1987)

В Ленинградский городской народный суд

от Сыцевича Анатолия Васильевича, проживающего по адресу: <…>.

Справка

Я являюсь бригадиром бригады 003 на 1-м участке цеха № 3 ПО «Ленполиграфмаш». Знаком с Алексеевым с 1980 г. С 1984 г. он работает в моей бригаде.

А. (здесь и далее в оригинале документа — фамилия. – А. А.)  — слесарь, как и большинство членов бригады. До этого он работал наладчиком, запускал и осваивал станок КО-120 и хорошо его знает. Поэтому вся работа на этом станке в бригаде возложена в основном на него. Бывает, что А. поручается и другая работа (когда КО-120 не имеет загрузки). Во всяком случае его рабочим местом является не только этот станок.

Работник А. хороший, претензий к нему у меня нет. Дисциплинирован. Ни одного нарушения трудовой дисциплины за все время работы. Требователен к себе и к администрации, часто находит ошибки в технологической документации, предвосхищает технологический брак. Является членом совета бригады.

Заточка инструмента только через кладовую, с записками от мастера, у нас введена с февраля 1987 г., т. е. после того случая, когда А. отлучился с участка 9 января для этой цели. До этого сплошь и рядом мы в этих случаях к мастеру не обращались.

9 января 1987 г. меня на работе не было (я болел) и при случае, из-за которого возник трудовой спор, не присутствовал. Но зная А., я верю ему, а не администрации. Его заявление в профком от 23.02.87 в целом правильно отражает положение дел.

Случаев, когда бы выносились дисциплинарные взыскания за 8–10-минутную отлучку с участка по производственной надобности, у нас в цехе никогда не было, ни до, ни после выговора Алексееву.

Соответствующие показания я давал в Петроградском районном народном суде, куда был вызван в качестве свидетеля при рассмотрении трудового спора А. с «Ленполиграфмашем» 6 апреля с. г. При этом я только отвечал на заданные мне вопросы. Сейчас дополняю свои показания. А. Сыцевич, 21.04.87

Ремарка: городской суд подтвердил решение районного.

Примерно аналогичные «свидетельские справки» для Ленинградского городского суда были написаны моими товарищами, рабочими Владимиром Земсковым и Евгением Рыжовым.

Определением Ленгорсуда, кажется, от мая 1987 г. решение Петроградского райнарсуда было оставлено без изменений.

(Окончание «дела об опоздании с обеда на 10 мин.» см. в заключительной публикации данного субцикла. - А. А.)

<…>

15.5. «Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак…»

Автостенограмма выступления на открытом партийном собрании цеха № 3 «Ленполиграфмаша» (февраль 1987)

Судя по представленному на январском Пленуме проекту Закона о государственном предприятии (объединении), нам скоро предстоит избирать руководителей производства, от мастера до директора.  (Практика выборов руководителей производства была введена на начальном этапе «перестройки» (1987-1988), однако вскоре сошла на нет. – А. А.)  Это на всех накладывает большую ответственность. И я хочу сегодня сказать о кадрах наших руководителей.

Мне кажется, что наш коллектив пока плохо подготовлен к решению задачи демократизации управления — того, к чему призывает, чего требует январский Пленум. Очень глубоко укоренилась психология, которая выражается известной грубоватой поговоркой: «Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак!». Перестроить эту психологию не просто. А надо!

Можно подумать, что у нашего начальства уши то ли на затылке растут, то ли, как узко направленные антенны, воспринимают лишь в одном направлении — сверху. Снизу, сбоку — не слышат, не воспринимают.

Вспомню бывшего нач. цеха Косачева. Говоришь ему «снизу»: технологи (даже не ОГТ, а наши, цеховые, его же подчиненные!) допустили грубую и очевидную ошибку. Не слышит. Пишешь служебную записку, одну, другую. Безмолвствует. Спрашиваешь его, наконец: в чем дело? А он тебе заявляет: «Я не обязан давать отчет каждому рабочему!».

Вниз умеют только распоряжаться, а не слушать. Зато вверх умеют только слушаться. Вот, вроде частный пример… Помню, еще в позапрошлом году нынешний начальник цеха (а тогда еще только мастер) Ярош попросил меня поработать неделю во время отпуска. Но никак этот вызов из отпуска не оформил. Ну, я отработал. Некоторое время спустя, хотел взять отгул за отработанную неделю. А Малков, тогдашний зам. нач. цеха, говорит: «Ничего не хочу знать, надо было оформлять!». Я к мастеру Ярошу: «Как же так?». А тот: «Моя вина. Но я ничего не могу против начальника!».

Посмотришь на такого руководителя снизу — «кошка». Посмотришь на него сверху — «мышка».

Косачев, помните, обходя цех, имел обыкновение со всеми здороваться за руку. У Яроша скорее кабинетный стиль. Казалось бы, разница. Но в поведении того и другого заметно и общее. Это — неуважительное отношение к людям, неумение и даже нежелание слушать, считаться с мнением рабочих…

Вот еще примеры, уже из нынешнего года. В январе целую неделю не было загрузки для ПКР КО-120. Наша бригада каждый день писала по «сигналу» начальнику цеха. Последние сигналы — уже с восклицательными знаками. И на всю эту пачку сигналов — от нач. цеха Яроша ни ответа, ни привета, ни беспокойства, ни извинений. Не снисходит новый начальник не только до отчета каждому рабочему, но и до бригадных сигналов. В конце концов не администрация, а мы сами, бригада, нашли выход. Стали штамповать «приборостроение», впрок (без наряда)…

(Председатель указывает на регламент. Получено разрешение собрания продолжать выступление).

…Другой пример. Мы у себя в бригаде еще до январского Пленума, в канун Нового года, устроили «демократическую перестройку» — избрали совет бригады и бригадира (бригадир тот же, что и был, но теперь он у нас выборный). В середине января на бригадном собрании подвели прошлогодние итоги, как говорится, взвесили свои возможности. И сами распределили дневные производственные задания членам бригады, не согласившись с заданиями, установленными сверху (те оказались ниже прошлогоднего среднегодового выполнения!). Оформили все это протоколом, предъявили его администрации. И вот тут стало ясно, что оплата у нас на самом деле не по труду, а по усмотрению начальства. Сумма индивидуальных заданий (а стало быть — и бригадный план) так и остались заниженными против нашего предложения.²⁵

Казалось бы, такой конфликт с рабочим коллективом — ЧП для администрации. Однако ни начальник участка, ни, тем более, начальник цеха не удостоили совет бригады даже беседой. Я сейчас не обсуждаю — кто прав, кто не прав. Важно — как ведут себя в таких случаях администраторы. А ведут они себя по отношению к коллективу бригады — оскорбительно! Вот от такого стиля руководства придется теперь, после январского Пленума, отказываться. Учиться слушать — не только вверх, но и вниз!

Еще два слова о новом начальнике цеха Яроше. Он, конечно, еще неопытен, как начальник. Но, к сожалению, «школу» сейчас проходит не лучшую. Хотя бы у генерального директора нашего объединения Долбежкина. Пару недель назад мне довелось присутствовать на партхозактиве. Там обсуждались первые итоги «двухсменки». И в частности, наша заметка в многотиражной газете — «Двухсменка — для дела или для рапорта?».Понятно раздражение директора по поводу рабочей критики. Но вот как он позволяет себе свое неудовольствие выражать: «Не этим слесарям решать такие вопросы!». Думаю, наш начальник цеха там был, слышал.

Что ж, поработав пару лет, в качестве мастера, с Косачевым, понаслушавшись подобных речей у Долбежкина, наш молодой начальник цеха, похоже, равняется на эти «образцы». И поступает сам, например вчера, следующим образом.

Ему только что поступила служебная записка от рабочего, в которой отмечается, что из-за его, персонально Яроша, нераспорядительности, не выполненного в течение года обещания, на определенном виде оборудования (КО-120) рабочий теряет за смену в среднем до 1 час. рабочего времени (не буду углубляться в содержание записки и производственные подробности). Так вот, за ответом на эту служебную записку Ярош предлагает рабочему явиться к нему после окончания рабочего дня, как будто тот у него о переносе отпуска на летнее время просит, а не ставит наболевший производственный вопрос.

И ведь даже в толк не может взять администратор, что такое его поведение прямо просится в фельетон. Ярош говорит: «Вы ко мне с личной служебной запиской обратились…». Понимай так: вам нужно, вы чего-то там просите, ваши деловые обращения — это ваше личное дело.

Вот такие вывихи в психологии придется теперь выправлять партийной организации, всему коллективу, да и самим этим руководителям. Кто сумеет перестроиться, а кто и нет… Шанс, как сказал Горбачев, дается всем. У Яроша шансов больше, он молод. А вот Косачеву и Долбежкину — потруднее. Может, и не сумеют, не успеют…

В заключение, я хотел бы сказать о гласности…

(Вновь получено разрешение собрания продолжать выступление).

…Без гласности демократизация управления — пустой звук. У нас же — сплошные «административные тайны». Тайна — пересматриваемые нормы и расценки на производственные операции. Пересмотр этот не обнародуется (что, кстати, требуется КЗоТом).

Рабочий узнает о новых нормах только в момент выдачи задания. Тайна (в начале месяца) — бригадный план. Даже дневное производственное задание рабочему становится теперь своеобразной «тайной»!

Товарищи, небось, заметили, что из вывешиваемой перед получкой табуляграммы в этом году исчезла привычная графа — «дневное задание». Вычислить, конечно, можно, поделив так называемое «месячное задание» на количество отработанных дней… Но это пусть каждый, если хочет, сам подсчитывает. А на всеобщее обозрение — зачем? Чем меньше люди информированы, тем начальству спокойнее!

Сейчас нет времени развивать дальше эту тему. Ясно одно: политическая суть перестройки — это демократизация, а демократизация требует гласности во всем, что волнует и кровно касается каждого рабочего.

А. Алексеев, 18.02.87

15.6. «Гримасы» перестройки и триада социологического познания

Автостенограмма выступления на отчетно-выборном собрании Северо-Западного (Ленинградского) отделения Советской социологической ассоциации (март 1987)

Уважаемые коллеги!

Я думаю, на сегодняшнем собрании уместно говорить не только о наших сугубо профессиональных, социологических делах. Писатели на своем съезде, как известно, обсуждали не только писательские проблемы. Жгучим проблемам жизни отдавалось предпочтение перед узкоцеховыми сюжетами. Вот и нам, социологам, думается, стоит выйти за рамки научно-организационной темы.

I

Расскажу о новом общественном явлении, которое даже нынешняя, обновляющаяся публицистика пока обходит своим вниманием. Тем более не раскачалась социология. Процитирую небольшую заметку из заводской газеты ПО «Ленполиграфмаш», от 26.11.86. Называется: «Двухсменка: для дела или для рапорта?». Авторы — десятеро рабочих, слесарей механического цеха (среди них и я). <…>

[Здесь опущен зачитанный автором текст публикации в газете «Трибуна машиностроителя»; см. выше: раздел 15.1. — А. А.].

Авторы цитированной заметки оказались не одиноки. Примерно так же внедрялась двухсменка и на других предприятиях Ленинграда. Недоумение, рабочая критика этой показухи выплеснулись на страницы ленинградской печати:

«… Умное, нужное начинание благодаря формализму у нас в коллективе обращено в бессмысленную, даже вредную затею» (наладчик станков ЧПУ Кировского завода А. Ефимов; «Ленинградский рабочий», 21.11.86);

«… В результате такой организации дела повышается не коэффициент сменности оборудования, а коэффициент сменности станочников» (фрезеровщик Ленинградского завода турбинных лопаток С. Мурников; «Ленинградская правда», 23.11.86).

Вокруг этой скромной заметки у нас на «Полиграфмаше» разгорелись страсти. Чрезвычайное богатство социальных связей и противоречий перестройки, столкновение интересов — раскрыл этот эпизод!

Генеральный директор объединения публично заявил, что многотиражная газета допустила «антивыступление» (так и сказал!). «У нас (т. е. у него, директора) нет никаких сомнений, вопрос назрел четко, нечего тут дискутировать. Есть партийная установка на двухсменку, нельзя на этих слесарях строить политику… А редактора газеты следовало за эту заметку депремировать», — заявил генеральный директор. Вот такая административная отповедь… И говорилось все это не когда-нибудь, а в дни январского Пленума.

 «Издевательством над здравым смыслом, над большим государственным делом» назвал месяц спустя, выступая на XVIII съезде профсоюзов, подобную практику внедрения двухсменки М.С. Горбачев. К тому времени и наша заводская администрация созрела для официального ответа через газету «этим слесарям». Их критика в многотиражке была признана правильной. Но при этом утверждалось, будто введение двухсмен-ки «позволило цеху решить ряд острых проблем»… (Трибуна машиностроителя, 25.02.87). И все осталось без перемен.

Это было в феврале. А в марте на «Полиграфмаше» затрещал план. Думаю, во многом — из-за внесенной «поголовной» двухсменкой дезорганизации. И вот в середине марта на цеховой доске объявлений появилось многозначительное распоряжение: «В связи с производственной необходимостью (!) временно перевести в односменный режим работы следующих рабочих…». И список: добрая половина цеха.

Поговаривают (в рабочей среде), что цеховое начальство именно двухсменкой пытается теперь объяснить срыв февральской программы.

II

Так что же это за явление, которое еще и имени не получило, не говоря уж о социологическом осмыслении? Я бы назвал это — одурачением, или гримасами перестройки. Профанация перестройки — это пострашнее «сопротивления» ей… Это такое приспосабливающееся противодействие, когда сам противодействующий полагает себя добросовестным перестройщиком. Он иначе просто не может, не умеет.

Новые задачи пытаются решить старыми способами. Моделей тут несколько. Например, выдвигается общественно значимая цель. Разрабатываются средства для ее достижения. Затем спускается разнарядка или отчетный показатель — по внедрению средств. В итоге, средства абсолютизируются (вроде «кукурузы» в свое время). И замещают цель в сознании бездумных исполнителей. Отчасти, так и произошло с двухсменкой.

Или другая модель: достижение цели «любой ценой», за счет средств, совершенно ее дискредитирующих. Например, надо, чтобы росла производительность труда. Но новая техника остается не загруженной, простаивает по разным причинам. Тогда ужесточают нормы (или, говоря «по-рабочему», срезают расценки) на старых рабочих местах. Понятно, без всяких организационно-технических мероприятий, которые оправдывали бы этот пересмотр. Все для того, чтобы показать, что производительность труда все-таки «растет», неважно как. И, вместо интенсификации производства, получается элементарная интенсификация живого труда.

Однако такая потогонная система не срабатывает. И возникает необходимость в сверхурочных, в том числе скрытых (т. е. как бы добровольных, чтобы рабочему удержаться хотя бы на прежнем уровне зарплаты).

Могу вас заверить, что за последние семь лет в цехе, где я работаю, никогда не было такого количества сверхурочных, как в минувшем, «первом году двенадцатой пятилетки». То же продолжается и в этом году.

Или, например, «гримасы перестройки» в наших средствах массовой информации… Ну как иначе назвать бюрократически-административную «атаку на рабочий класс» — диковатую кампанию под лозунгом «Чего боится сдельщик?», начатую, еще прошлой весной, газетой, которая называется «Ленинградский рабочий»? Эта кампания была поддержана и некоторыми центральными газетами. Сдельщик, видите ли, «не патриот»: не желает сам просить у администрации, чтобы ему срезали нормы и понизили зарплату.

Не буду сейчас углубляться в эту тему, заслуживающую отдельного исследования в рамках «экономической социологии». Скажу лишь, что налицо попытка за счет рабочих решить действительно встающую сейчас проблему «одного с сошкой, семерых с ложкой» на нашем производстве.

Кстати сказать, в ходе этой газетной кампании был беспардонно ошельмован рабочий-новатор, бригадир передовой бригады фрезеровщиков на «Полиграфмаше», мой товарищ Геннадий Богомолов.

Спрашивается, как относиться ко всем этим явлениям нам, социологам? Прежде всего — замечать их. Далее — не бояться исследовать! Но тут и в социологии нельзя обходиться только старыми, привычными методами.

Сейчас много говорят о региональной социологической службе, ее контролирующей, координирующей функциях. А я бы спросил: готова ли эта служба к выполнению экспертной функции, относительно того, как совершается перестройка? Не еще одним чиновным органом должны выступать районные социологические службы, как у нас в Ленинграде, а своего рода научно-методическими центрами, рабочими семинарами по вопросам общественной перестройки. Руководителями таких семинаров должны быть ведущие ученые, и даже не обязательно «прописанные» в данном районе по месту основной работы.

*    *    *

В заключение одно почти теоретическое соображение.

Принято различать социологическую теорию и социологическую эмпирию. Мне представляется уместным достроить эту пару до триады. Третьим равноправным членом, по-видимому, должно выступать социологическое действие. Я имею в виду вовсе не набор «практических рекомендаций» (в которых как теоретики, так и эмпирики накопили изрядный опыт угадывания желаний начальства). А — познающее действие, познание через действие, через эксперимент, живое соприкосновение с социальной практикой, погружение в нее.

Мне кажется, со временем войдет в научный обиход понятие «социолог-экспериментатор», или «социолог-испытатель»… А. Алексеев, 17.03.87

15.7. Двухсменка: продолжение следует. 1987-1988

[Начало — см. выше: раздел 15.1. — А. А.]

Корреспонденция Т. Ниловой, опубликованная в «Ленинградском рабочем» (март 1987)

На словах и на деле

Два письма поступило в редакцию из третьего цеха объединения «Ленполиграфмаш». В них содержалась резкая критика в адрес цеховой администрации, формально организовавшей перевод на двухсменный режим работы станочников и слесарей.

Эти письма мы направили для проверки и принятия мер в партком предприятия. Секретарь парткома М. К. Михайлов прислал ответ. В нем, в частности, говорится:

«Факты, изложенные в письмах, в основном подтвердились. 28 января партком рассмотрел ход выполнения своего постановления от 25 августа прошлого года, об организации в объединении многосменного режима работы. Обращено внимание генерального директора А.Д. Долбежкина на неудовлетворительную работу по переходу предприятия на новый график. Секретарям партийных бюро и администрации подразделений предложено конкретнее, настойчивее разъяснять (! — А. А.) в трудовых коллективах необходимость двух-и трехсменки. На парткоме присутствовали четверо рабочих, обращавшихся с критикой в многотиражную газету объединения, а также в еженедельник “Ленинградский рабочий”.

Казалось бы, вопрос решен. Но вот очередной сигнал из третьего цеха: «Ничего у нас в отношении к двухсменке после того парткома не изменилось. Приезжайте, разберитесь».

Еду на предприятие. Оказывается, по-прежнему стоят в первую смену без дела в цехе многие станки в то время, как людей заставляют выходить во вторую. «У нас начинается в объединении реконструкция, — объясняет новый начальник цеха Н. А. Ярош. — Скоро эти пустующие места будут заняты рабочими из зданий, которые попадают под пятно новой застройки».

Но пока-то из тех помещений еще никого не переселяют. К тому же Николай Анатольевич даже сам не знает до сих пор, кто и когда придет в его цех из других, на какое оборудование: на предприятии не составлен конкретный план рассредоточения ряда служб в связи с реконструкцией. Так зачем же было спешить, делить волевым порядком станочников на две смены? И перевод на двухсменку слесарного участка цеха выглядит сомнительным: слесари ведь не работают на дорогостоящем высокопроизводительном оборудовании, высвобождения площадей это также не дало, да и выигрыш во времени при изготовлении продукции, минимальный, чисто символический. К тому же оставляет желать лучшего обеспечение производства во вторую смену: например, после восьми вечера закрываются кладовые и невозможно получить инструмент.

Выходит, порядок с организацией многосменного режима в третьем цехе объединения «Ленполиграфмаш» наведен пока только на словах.

Т. Нилова (Ленинградский рабочий, 20.03.87)

*    *    *

От автора — сегодня

Вышеприведенное выступление ленинградской газеты в марте 1987 г. спровоцировало горячую дискуссию.

Застрельщиком выступил... бывший начальник цеха № 3 «Ленполиграфмаша» (к тому времени ставший начальником инструментального цеха), уже знакомый читателю этой книги, А. Косачев. Усмотрев в позиции газеты (не говоря уж об «этих слесарях») «призыв к анархии», он заявил крайне категорично:

«...Считаю, что двухсменка должна быть всюду, полнокровная. Именно это необходимо. И в простаивающих станках нет ничего криминального... Пусть лучше с введением полноценной двухсменки машины стоят, чем из-за их перегруза в отдельные дни тормозится выполнение плана... Мы пока только разговоры ведем. А надо быстрее осуществлять перевод (на двухсменку. — А. А.)...»

И даже процитировал Крылова: «Там слов не надо тратить по-пустому, где надо власть употребить» (Ленинградский рабочий, 15.05.87).

Опубликовав статью Косачева, поначалу без комментария, редакция призвала читателей к откликам. Отповедь новоявленному «Скалозубу» приняла формы порой не менее резкие (грубые). Например, у читательницы Л. Ушаковой:

«...Сама работаю на производстве. На днях во вторую смену в цехе снимали хронометраж. Из разговоров с людьми выяснилось, что многих рабочих специально для этого в тот день попросили выйти в вечер... Этого товарища Косачева не перестраивать надо, а взять «за шкирку» и в Сибирь отправить (! — А. А.). Пусть роет лбом землю, толку от него будет больше. Разве мало мы бед натворили с такими косачевыми? И как бойко цитирует... Вот к нему бы власть употребить!..» (Ленинградский рабочий, 31.07.87).

Редакционный комментарий («Не приказом и не окриком»):

«...В поддержку позиции А.А. Косачева не пришло ни одного письма... Окрик вызывает обратную реакцию. А.А. Косачев же, как справедливо отмечается в письмах... уповает на администрирование. Наши читатели чутко уловили в его выступлении тот командный тон и уверенность в собственной непогрешимости... которыми так долго прикрывали у нас иные руководители свою некомпетентность...» (Там же).

Тем временем, «конфликт вокруг двухсменки» развернулся по всей стране. Партийные руководители высокого ранга, включая М. С. Горбачева

 (см. выше), высказались по этому поводу. Вот еще несколько примеров. Ю.Ф. Соловьев, первый секретарь Ленинградского ОК КПСС:

«...Отдельные хозяйственные руководители проявили непонимание существа вопроса, формально подошли к введению многосменного режима, например, на заводе “Электрик” (генеральный директор т. Негодуйко К.М.) из двух сборочных линий, действовавших ранее в одну смену, одна стала работать в первую, а другая во вторую.

Аналогичные подходы к организации двухсменки, отсутствие целенаправленной разъяснительной работы имели место в объединениях “Позитрон” (т. Блохин Ю.И.), “Вибратор” (т. Сивченко В.И.) и ряде других» (Ленинградская правда, 29.03.87).

Или, например, Б.Н. Ельцин, первый секретарь Московского горкома КПСС:

«...На многих предприятиях... на двухсменную работу переходят механически, поделив коллектив пополам. Не ради разумной эффективности, а опять ради моды. Неумелые действия, спешка, которая сродни показухе, порождают даже конфликтные ситуации. Не подумали и наломали дров...» (Московская правда, 14.04.87).

Однако, несмотря на все эти «разъяснения», проблема сохранялась еще долго. Так, в заводской газете «Ленполиграфмаша» еще и в марте 1988 г. можно было прочитать:

«...Такая двухсменка, которая существует сегодня на слесарном участке, невыгодна производству, неудобна людям. Ведь доказано, что производительность труда падает вечером. Теряем и на электроэнергии — работают единицы, а свет горит на всем участке. Когда ставился вопрос о работе в две смены, речь шла о загрузке прогрессивного, дорогостоящего оборудования. Но посмотрите на наши станки с ЧПУ — “Траубе”, “Фейнтулы”, “Дискусы”. Один из них загружен меньше, чем наполовину, другие вообще простаивают. И в это время администрация находит самое “прогрессивное” оборудование — слесарный верстак, заставляя людей выходить вечером...» (Цит. по: Трибуна машиностроителя, 16.03.88).

Это — высказывание председателя СТК цеха № 8 Е. Лапко. «Тайну» заинтересованности администрации в такой двухсменке тут же простодушно раскрыл начальник этого цеха А. Куликов:

«...На предприятии сложилось тяжелое положение с отовариванием из-за перехода из одного министерства в другое. Поэтому возможны ситуации, когда из-за позднего отоваривания... приходится просить людей оставаться сверхурочно, чтобы нагнать упущенное время. Но не всегда все на это соглашаются, а когда люди четко знают, что неделю они работают с утра, другую в вечер, вопрос о сверхурочных отпадает» (Там же).

Из опубликованной в той же газете 15.06.88 статьи председателя СТК цеха № 6 наладчика В. Юфимца («...Но с нашим мнением не считаются. Проблемы двухсменки») явствует, что и в середине 1988 г. сохранялось прежнее положение!

Как видно, столь энергичное навязывание двухсменки в то время происходило и удерживалось на местах не только «для рапорта», но и в собственных интересах администрации — для маскировки неритмичности производства, для повышения «управляемости» рабочих и т. п. (Март 2001).

(Окончание следует)