Цикл «Драматическая социология и наблюдающее участие» на Когита.ру был начат перепечаткой фрагмента из электронной переписки В.А. Ядова и Д.Н. Шалина (2010-2014), относящегося к «драматической социологии» А.Н. Алексеева, с комментарием последнего в виде извлечений из двух статей А. Алексеева в составе так называемой «Дискуссии через океан» (2011-2013). Эта первая публикация на Когита.ру называлась: Драматическая социология глазами Д. Шалина, В. Ядова и А. Алексеева

Вторая публикация называлась:  Драматическая социология глазами В. Ядова и А. Алексеева.  В нее вошла статья А. Алексеева «Наблюдающее участие и его синонимы» (2006), ранее публиковавшаяся в интернете, а также в журнале социологических и маркетинговых исследований «Телескоп» (2012).

Третья публикация  -  А. Алексеев. Что сказать мне удалось – не удалось – включала одноименный текст, написанный в 2001 г. и впервые опубликованный в: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 2. СПб.: Норма, 2003.

Четвертая публикация - Натурные эксперименты и пристрастное знание включает в себя переписку Д. Шалина, А. Алексеева и Б. Докторова на темы, релевантные содержанию данного цикла.

Пятая и шестая публикации в рамках цикла «Драматическая социология и наблюдающее участия»  - А. Алексеев. Познание действием (Так что же такое “драматическая социология”?) (начало; окончание) - воспроизводят статью автора этих строк, впервые опубликованную в журнале «Телескоп» (2006), а позднее в журнале «7 искусств» (2013).

Седьмая публикация - Так что же такое «драматическая социология»? Продолжение темы  - возвращает к материалам, опубликованным нами на Когита.ру два года назад, но с тех пор наверняка уже забытым даже заинтересованными в этой теме читателями.

(Среди них:

- Познание действием. От автора - сегодня, 30 лет спустя

- А. Алексеев, А. Кетегат. Про «Серегу-штрейкбрехера» и не только о нем (начало; окончание)).

Восьмая, девятая и десятая  публикации, включают извлечения из авторского цикла «Письма Любимым женщинам» (1980-1982), представленного в главах 2 и 3 книги: А.Н. Алексеев. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2003-2005. См. эту композицию также в журнале «7 искусств».

В одиннадцатой и двенадцатой публикациях, под общим названием:  А. Алексеев. Выход из мертвой зоны, -  был предъявлен одноименный авторский цикл, вошедший в главу 5 книги «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия». Они посвящены событиям «эксперимента социолога-рабочего», имевшим место в первой половине 1982 г., т. е. являются прямым продолжением «Писем Любимым женщинам» (см. выше).

Тринадцатая и четырнадцатая публикации  – под общим названием  «Эксперимент, который исследователем не планировался», - посвящены «делу» социолога рабочего (исключение из партии и т. п.; 1984).

Пятнадцатая публикация - «Как меня исключали из Союза журналистов» -  продолжает тему двух предыдущих.

Шестнадцатая, семнадцатая и восемнадцатая  публикации посвящены событиям жизни автора (и не только его!) 32-летней давности, однако вовсе не лишены актуальности, как можно убедиться. Поскольку они (эти события) относятся к 1984-му году, общим названием этих трех публикаций является: «Жизнь в «Год Оруэлла»».

Девятнадцатая и двадцатая публикации, под общим названием «Инакомыслящий» или «инакодействующий»?»,  продолжают тему «необходимой обороны» социолога-испытателя – в плане борьбы за собственную общественную реабилитацию (восстановление в КПСС и т. п.), или, можно сказать - применительно к тому времени - в плане защиты собственного достоинства, ущемленного государственными и партийными органами.

Двадцать первая и двадцать вторая  публикации имеют общим названием: «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки». Они посвящены обстоятельствам жизни социолога-испытателя в контексте событий начинающейся общественной Перестройки.

Двадцать третья публикация («Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Положения, выдвигаемые «на защиту»») составлена из теретико-методологических (и отчасти – мировоззренческих) положений автора, которые, буде он сочинял докторскую диссертацию, он выдвинул бы «на защиту».

Двадцать четвертая публикация посвящена соотношению «драматической социологии», «социологической ауторефлексии» и «автоэтнографии». Она также включает в себя текст статьи социолога Дмитрия Рогозина «Автоэтнография: как наблюдения за собой помогают в социологических исследованиях?», впервые опубликованной на сайте postnauka.ru (май 2016).

См. также более раннюю публикацию на Когита ру: Алексеев vs Рогозин. Об автоэтнографии и «драматической социологии»

Двадцать пятая публикация предъявляет работу коллеги автора этих строк, доктора социологических наук, заведующей кафедрой факультета социологии Самарского государственного университета Анны Готлиб, опубликованную 12 лет назад (Социология: 4М. 2004. № 18) и специально посвященную истории, теории и методологии «автоэтнографии».

Двадцать шестая и двадцать седьмая – публикации настоящего цикла, под названием: «А. Алексеев. Драматическая социология. Академический формат», -  включает ранний опыт научного описания «эксперимента социолога-рабочего, предпринятый еще во время «полевого этапа» этого эксперимента (1983), предназначавшийся для опубликования в одном из научных сборников того времени. Первоиздание  – в сокращенном виде состоялось лишь значительно позже – в 1989 году (Алексеев А.Н. Человек в системе реальных производственных отношений (опыт экспериментальной социологии) / Новое политическое мышление и процесс демократизации.  М.: Наука, 1989). Полный текст статьи (оригинал 1983 г.) вошел в состав тома 3 книги: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. СПб.: Норма, 2003-2005.

Двадцать восьмая, двадцать девятая, тридцатая и тридцать первая публикации образуют субцикл, под название «Страсти человеческие и производственные». Он посвящен будням производственной жизни, рассматриваемой изнутри, «глазами рабочего», освещающий события 1984-1985 гг., когда прошло уже свыше пяти лет с момента начала «эксперимента социолога-рабочего». 

Этот субцикл опубликован также на страницах журнала «Семь искусств»; Из записок социолога- рабочего (Начало; окончание)

Тридцать вторая, тридцать третья и тридцать четвертая публикации также образуют субцикл. Его название: «Драматическая социология. Ветер перемен? (1986-1987)», Он посвящен обстоятельствам эксперимента социолога-рабочего в преддверии и на раннем этапе Перестройки.

Следующая – тридцать пятая – публикация предъявляет документальное свидетельство того, откуда на самом деле произошел термин драматическвя социология. Генезис довольно неожиданный. («Термин, возникший из шутки»).

И, наконец, тридцать шестая публикация, под названием «Драматическая социология: а) Разговор героя с Автором; б) Познание действием, или что я могу один». Она может оказаться последней в настоящем цикле (начатом на Когита.ру в феврале нынешнего года), а может - цикл «Драматическая социология и наблюдающее участие» еще получит продолжение в будущем году; увидим.

А. Алексеев. 29 декабря 2016

**

Подчеркнем, что описываемые здесь события имели место 30 лет назад. А. Алексеев.

 Из книги: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Том 3. СПб.; Норма, 2005

 <…>

16.2. Разговор героя с Автором. «Аргумент перестройки»

А. Алексеев — Л. Графовой (сентябрь-ноябрь 1987)

[Ниже — композиция извлечений из писем автора, адресованных Л. И. Графовой, после публикации очерка «Преодоление пределов». — А. А.]

Дорогая Лидия Ивановна!

<…> Сразу оговорю, что пишу это письмо — Вам, но и себе также. Вот и возрождается жанр «Писем Любимым женщинам»…

Штиль в эпицентре тайфуна

…Друзья ознакомили меня с номером 39 «Литгазеты» еще во вторник, 22 сентября, т. е. накануне его выхода. «Выкрали» из ленинградской типографии, где печатается местная часть тиража «ЛГ».

Во вторник же стало известно, что Анатолий Головков, честно сообщивший своему гл. редактору о Вашем «спурте», фактически подписал приговор своему материалу в «Огоньке». Тот был вынут из набора, предназначавшегося чуть ли не для номера 39 журнала.

Пусть это не вызовет Ваших терзаний. Наверное, так же поступил бы главный редактор «ЛГ», узнав, что его газету опередили.

Мне очень приятно, что у Вас с А. Головковым возник личный контакт. Пусть конкурируют учреждения, а люди — сотрудничают…

Ремарка: «Литературная газета» и «Огонек».

Дело в том, что, независимо от «Литературной газеты», тема эксперимента и «дела» социолога-рабочего привлекла тогда внимание также и журнала «Огонек».

В отличие от Л. Графовой, занимавшейся сбором материала для очерка с весны 1987 г., спецкор «Огонька». Анатолий Эммануилович Головков впервые приехал в Ленинград по этому поводу в сентябре 1987 г. Он оперативно написал свой очерк, под названием «Полигон», который, однако, не увидел

света, поскольку А. Г. по-джентльменски уступил дорогу коллеге, узнав, что редколлегия «ЛГ» приняла решение опубликовать материал Л. Графовой. Позднее (в мае 1988 г.) уже другой очерк А. Головкова на эту тему («…мир погибнет, если я остановлюсь») появится на страницах журнала.(Март 2001).

…В среду, 23 сентября, во второй половине дня «Литгазета» уже висела на стенде под названием «Обновление», заведенном Леонидом Кесельманом в ИСЭПе (Институт социально-экономических проблем АН СССР. – А. А.) еще со времен XXVII съезда. Интерес был чрезвычайным. Кто-то газету со стенда сорвал (подозревают «кожаного Вовика»). Вывесили другой экземпляр и, кажется, установили «караул»…

На заводе же 23 сентября, понятно, ничего не происходило. Я лишь поинтересовался у ответственных лиц судьбой своих весенних предложений по экономии ресурсов, понимая, что на следующий день делать это будет уже неудобно.

В среду вечером мой телефон раскалился до того, что пришлось его отключить, чтобы остыл. А в четверг, 24 сентября, я круто отказался от прославленного Вами метода «наблюдающего участия» и занял классическую позицию «включенного наблюдателя» реакций на выступление «ЛГ» на заводе. Вот что я наблюдал.

Первым мне про газету сообщил в столовой (12 час.) Игорь Виноградов, сам еще не читавший, но знающий, что там «про наше начальство, и тебя упоминают…». Я проявил сдержанный интерес, сказал, что дома посмотрю «ЛГ», я ее выписываю.

Вторым прискакал Миша Гущин (из нашей бригады):

— Ты не читал Литгазету? Там про тебя статья!

— Вот как? А откуда ты знаешь?

— Брикачиха сказала…

(Жена Сани Брикача из виноградовской бригады, сама же она работает табельщицей).

Стало быть, знают уже и в цеховой конторе… (Виноградов же слышал от сотрудника КБ, т. е. не в цеху).

Миша, как и Виноградов, просит завтра принести газету (обычно я все интересное вывешиваю на бригадном стенде). Но на этот раз придется им обойтись без меня…

Информация на наш участок проникла, похоже, как сверху, так и снизу. Источником информации «снизу» был, оказывается, Коля К., фрезеровщик с другого участка, пришедший меня поздравить после обеда. Он выписывает «ЛГ», пустил ее по своему участку, и в контору занес — пусть посмотрят.

— Что ж ты мне не показал? — спрашиваю.

Полчаса спустя Николай приносит газету, я прочитываю заголовок и… возвращаю ему:

— Ладно, я уже договорился, что зайду после работы в редакцию (заводской газеты), почитаю. (Дело уже к концу дня).

А то — у Коли за этой газетой целая очередь. Он и сам-то только проглядел статью «про наше начальство и про меня».

…А мне, действительно, в промежутке между двумя его визитами позвонила сотрудник многотиражки Наташа Поречная:

— Тут про Вас статья в Литгазете. Приходите скорее!

— Да ну! После работы зайду.

Как я узнал 24 сентября, уже после работы, в парткоме завода газету читали еще утром (принесла зав. парткабинетом). «Посторонним» не давали. Зафиксированы первые реакции…

Председатель партийной комиссии С.: «Из статьи получается, что портрет А. надо теперь вывешивать рядом с портретом Горбачева…».

Председатель завкома Стукалов: «Написана статья хорошо. Только Графова в социологии ни бельмеса не понимает. (Он сам, понятно, понимает!.. — А.). И вообще, я опоздал на встречу с нею, и она на меня потому разозлилась…».

Кто-то из парткомовцев: «Из статьи получается, что мы все как шакалы на одного…» (Не сказано, какого зверя. — А.).

Такие вот спонтанные реакции официальных лиц, и одновременно речевые автохарактеристики.

(Завтра я не принесу с собой газету. Не хочу влиять на ход вещей)!

25 сентября (пятница). Миша Гущин спрашивает:

— Принес газету?

— Нет. Похоже почта потеряла.

Утром замечаю в руках у Ивана Овчинникова (из виноградовской бригады) лист газеты. Не поручусь, что та самая… Мне за 10 метров не очень хорошо видно.

Потом газета куда-то исчезает. Часа через два подходит Валентин Косульников (из бригады Виноградова):

— Почитай-ка там… «Известия».

Бог мой! Статья А. Ежелева «Исключение» (25 сентября) — о нашем заводе и о Геннадии Богомолове. (На случай, если не попадалась Вам на глаза во время отпуска, вкладываю вырезку).⁵

Читаю за верстаком у Виноградова. Тот подходит:

— Не завод, а сплошная литература… Мда. Не соскучатся в парткоме!

«ЛГ» же, по словам Игоря, сейчас у Вити Ильина (или — он ее принес). Виноградов сообщает, что читал «Литгазету» бегло:

— Правильно там написано? Отвечаю:

— Факты все правильны.

В обсуждение не углубляемся.

Но вот Витя И. устраивается для чтения газеты, явно не «Известий» (те продолжают валяться на виноградовском верстаке). Кто-то еще подходит, читают вместе, бурно обсуждают, передают в мою бригаду, там тоже очень заинтересованы. Я себе штампую…

Миша Гущин:

— Андрей, почитай, а то унесут.

Иду читать… «Советскую Россию», от 20 сентября: «Слепой захват», о попытке группы военнослужащих угнать ТУ-104 за границу из уфимского аэропорта.

Вот такое переплетение «сенсаций»! Не завод, а литература… Не цех, а читальный зал…

Но в отличие от «Известий» и «Сов. России», «Литгазету» на верстаке не бросают. Похоже, передают из рук в руки, читают «из-под полы».

По ходу работы мне понадобилось зайти в БТП (бюро технической подготовки, или цеховую контору). За одним столом читают «Известия», за другим — «Литгазету». Но на участке я последнюю больше не видел (если утром была именно она).

Больше в течение пятницы, 25 сентября, ничего имеющего отношения к публикации «ЛГ», заметного для меня, не произошло. Если не считать… звонка от начальника отдела кадров Л. Герасимовой, упоминаемой в Вашей статье.

Сообщает предупредительно и как-то растерянно:

— А. Н., здесь (т. е. в отделе кадров) человек, который хочет с Вами встретиться.

Выражаю смущенную озабоченность, что Лариса Львовна вынуждена заниматься устройством моих встреч.

Пытаюсь выяснить, зачем меня ищет этот человек. Из обмена репликами, слышного мне по телефону, извлекаю, что вряд ли смогу быть ему полезен, что и говорю Герасимовой. Та:

— Да, А. Н., это, пожалуй, не ваш вопрос. (Говорит как «свой своему», — между нами-чиновниками). А. Н., а как в следующий раз мне поступать? Звонить Вам? (Ну и ну!).

(После работы в приемной отдела кадров мы встретились с читателем Вашей статьи, и вопрос, похоже-таки, мой. Но это уже другая тема).

В субботу, 26 сентября — субботник. Накануне мне домой звонил Гена Богомолов. Встречаемся на заводе в субботу. Тот рассказывает о визите к нему секретаря парткома Михайлова:

— Он мне про «Известия», а я ему про «Литгазету»… Мол, сочувствую — Вам (Михайлову) с характеристикой Алексеева не повезло.⁶

Михайлов — Богомолову:

— А вот ко мне подходили из 3-го цеха, говорят, что не согласны со статьей Графовой…

Так, «первый звонок»!

В субботу же узнаю о бурных дебатах по поводу статьи Графовой между Николаем Лукашевичем (старший контрольный мастер, Вы с ним встречались) и Александром Червяковым (один из наших «активистов»). Формируется группа «сопротивления Алексееву», говорит Николай.

Токарь, работающий рядом с Червяковым, подходит во время субботника ко мне (я с ним едва знаком) и вдруг произносит такой страстный монолог о нашей жизни и «ответственности перед потомками», что я даже растерялся. «Я и без статьи знаю, что ты человек хороший, но вот как дальше жить?!» (его слова).

Таковы события первых трех дней.

А дальше страсти или улеглись или канализировались в сферы, мне не видные (я же по-прежнему — только «включенный наблюдатель»). Газета продолжает гулять по цеху, но до бригады моей, как материальный предмет, похоже, так и не дошла. Слышали, пожалуй, все, может кто и просматривал, но от начала до конца вряд ли читали.

Мои ближайшие товарищи по работе или демонстрируют, или в самом деле считают (последнее вероятнее), что ничего тут нет особенного. Думаю, что это своеобразный и парадоксальный поведенческий комплимент мне и Вам.

Вы сумели написать так, что вокруг бушует тайфун, а в эпицентре — полный штиль. Из события статья «ЛГ» в считанные дни превратилась… в «миф».

Кто-то (Сыцевич, Русинов, из моей бригады) обнаружил осведомленность, что моя жена — доктор наук (раньше не знали).

Миша Гущин говорит, что читал, но у него в этой связи не возникло ко мне никаких вопросов. Он как бы все «и раньше знал».

Если появится объявление о партийном собрании с повесткой дня — обсуждение статьи в «ЛГ» от 23 сентября, я, пожалуй, изменю своей нынешней позиции «включенного наблюдателя» и вывешу газету рядом с объявлением. Пожалуй, тогда и только тогда она из «мифа» превратится обратно в «событие».

И вспыхнут страсти также и в эпицентре. <…>

Поддержала, не навредив…

Графова не может без открытий (социальных, нравственных, публицистических).

Конечно, всякое духовное открытие — отчасти и изобретение тоже (не без этого!). Но открытие, даже в Комитете по открытиям и изобретениям, котируется выше изобретения… Так вот, является ли открытием этот очерк?

Думаю, да. Не «меня» открыла, а явление, духовный процесс, общественный сдвиг. Не «феномен Алексеева», а «феномен, открытый Графовой» (так что нескромным мое утверждение, пожалуй, не является).

Поддержала, не навредив, благодаря найденной тональности, настолько сдержанной, насколько на это способна эмоциональная Графова, даже кто-то сказал — «остраненности», своего рода — «не агрессивности». Вот уж и впрямь — борьба не против, а за, даже за тех, кто против…

Как ни парадоксально, прагматическая задача защиты А. публицистическими средствами решается как бы отсутствием видимой защиты. Мол, и защищать не надо, он сам себя то ли уже защитил, то ли защитит. Вот за это — спасибо!

Вы как бы встали в один ряд с теми, кто совершал в моей связи поступки потому, что это ему нужно самому. А не протянул руку, чтобы спасти. Действительно, зачем спасать того, кому это вроде и не надо?

Форма поддержки: Вы не вынуждаете даже тех, кто упомянут в статье, к «встречной агрессии» (вспомните Герасимову, Стукалова). Вы их объясняете (может, даже самим себе). Конечно, не всякому приятно, когда его «объясняют». Но вроде можно и стерпеть, кость не застрянет в горле…

Разумеется, Вы не перевоспитаете своей статьей ни Стукалова, ни Парыгина, ни Яроша. Вы им помогли в одном — проглотить пилюлю. Другое дело — надо ли было облегчать жизнь А. после Вашей статьи. Но, вероятно, Вы этого хотели и, думаю, достигли.

Статья Графовой на этот раз не только не напрашивается на «опровержение» (опровергать можно и более очевидное), но даже вроде на ответ о «принятых мерах» не претендует. Она отчасти включает сообщение о мерах, «принятых» самим героем очерка, его коллегами-единомышленниками, его товарищами-рабочими, даже партийными органами.

«Меры» — процесс, а не постановление. Мерами здесь могут быть только общественные перемены, а не вывешивание А. на заводскую Доску почета или партийный выговор Михайлову или Сигову.

В известном смысле Ваша статья также и «журналистское изобретение». Этот Ваш новый жанр, в отличие от традиционной проблемной статьи, с одной стороны, и монографического очерка, с другой, можно определить как драматический очерк. Страсти в нем кипят и вроде не только не утихают, а наоборот. Но в этом оказывается… счастье, способ жизни и залог общественного развития.

Вы словно укоряете читателя: «Ну как ты можешь так скучно жить?..».

Тут, конечно, есть опасность «апологии героя». Только по отношению к его персоне у Графовой прорывается эмоциональность, автор словно загипнотизирован героем… Вы как будто вернулись, на новом витке спирали, в свою «комсомольскую» (времен работы в «Комсомольской правде») молодость, когда Вы восхищались больше, чем сострадали, этакий социалистический (?) романтизм.

Но вот автор [Л. Графова. — А. А.] прошел сквозь горнило статей о «гонителях» и «жертвах», даже новую статью в УК РСФСР [о преследовании за критику. — А. А.] организовал, написал социально-нравственный и публицистический шедевр «Без покаяния» и вдруг… как будто увидел свет в тумане!

Я, вообще говоря, чувствовал бы себя уютнее в роли прототипа Вашего героя как такового, а не — чуть ли не Героя с большой буквы (в Вашей интерпретации). Ведь апология страшна для живого человека, как с точки зрения его собственного восприятия, так и восприятия его окружающими.

Вы сами почувствовали эту опасность. И выход нашелся — в бытовых, «дегероизирующих» штришках, иногда на грани вызвать досаду самого героя… Так создается видимость чуть ли не полной объективности субъективного автора, который «не пощадил» своего героя. Но, так или иначе, это позволяет «проглотить» и «мужественную совесть социологии» (по счастью, Вы здесь лишь кого-то цитируете), и «неукротимого Алексеева» (а это уже Ваше!).

Но есть и контрапункты, т. е. автор как бы демонстрирует, что не совсем «потеряла голову».

Но вот мой друг, рабочий Валерий Ли, считает иначе. Он сам собирается написать Вам. По его мнению, Вы слишком сентиментальны, «сострадательны»… Он считает, что:

«…пришла пора дать по зубам бюрократу его же собственным оружием. Мой принцип защиты прост: на каждую подлость — двойной удар, а уж чем бить, противник подскажет сам. К нашему общему счастью, среди нас нет врагов, а действия противников А. можно объяснить тем, что они дети своего времени. И для их же блага их надо почаще грамотно бить. Никогда старое, укоренившись, не сдавалось по своей воле…». (Это из его заметок).

…Вы интерпретировали Алексеева. Я интерпретирую Графову. Наши с Вами интерпретации — не единственно возможные. Но важно не только что сказано, но и кем сказано. На вопрос, понравилась ли мне статья Графовой, я обычно отвечаю: «Я счастлив быть ею замеченным…».

Возвращаясь к моей телеграмме от 23 сентября, повторю: «Вы перевернули шаблон и прошли по лезвию бритвы». И добавлю, вслед за любимой мною М. Цветаевой: «Творению предпочитаю Творца!». Еще кое-что добавлю.

Ваше «соперничество» с А. Головковым, похоже, не исчерпано выходом «Литгазеты» вперед «Огонька». Дружба с Рэмом Баранцевым все время побуждает меня к «триадному мышлению». Так вот, экспериментальная социология интерпретирована Вами нравственно. У Головкова вероятна политическая интерпретация. Третья интерпретация — научная — вроде за мной.

Может, и не сумею, и не успею (поймал себя на том, что повторяю собственные слова, произнесенные однажды — в адрес своих оппонентов, их шансов «перестроиться»). Тогда это сделает кто-нибудь другой…

Читательские отклики

Они имеют вид: телефонных звонков домой (телефон выясняют по обнародованным Вами паспортным данным) или на завод (дозваниваются и до цеха); писем, поступающих на завод (я получал их в заводской канцелярии); установления контакта через опосредованную цепочку общих знакомых.

Я имею в виду только не знакомых мне ранее людей…

У открытой Вами «звезды» просят не автографов, и — за несколькими исключениями — не помощи в утилитарном смысле, а ищут гражданского общения. (Раза два обращения начинались словами: «Я не из организации, я просто человек…»). Угадывают Со-товарища, Со-ратника, Со-участника.

Нарисованный Вами образ обязывает меня ему (этому образу) соответствовать. Когда люди обращаются к Человеку, он не может держаться даже как депутат (там все-таки — функция…). Будучи сам по себе субъектом, которому нелегко сесть на шею, я исхожу из презумпции значимости и осмысленности каждого обращения и ищу органичного соединения мягкости и жесткости.

Индивидуальные заморочки не обсуждаются мною без сложенных в хронологическом порядке документов. Изобретатели «философских камней» вынуждены излагать свои рецепты спасения человечества письменно, иначе, говорю, толку от меня, как эксперта, не будет. Подготовка к личной встрече у адресующихся иногда занимает неделю-две.

(Одна сотрудница обществоведческого института, озадаченная мною в разговоре по телефону, через две недели позвонила, чтобы сообщить, что пока «не может» сформулировать свои вопросы ко мне, очень извинялась. Я выразил полную готовность подождать столько времени, сколько ей для этого потребуется…).

Когда встреча происходила, я обычно начинал с ознакомления с текстом, адресованным, разумеется, не мне, но мною отчасти стимулированным. Были встречи и «без текста», но если разговор заслуживал продолжения, человек уходил обремененный проблемой письменной разработки.

Места встреч: приемная отдела кадров; скамеечка в сквере; мой дом; другой дом. Среди собеседников был один фанатик трезвости (впрочем, симпатичный человек, хоть и фанатик); один сочувствующий обществу «Память»; один носитель абсолютной истины в деле общественного развития… Не могу сказать, что я жалею «потерянного» с ними времени. Но и не позволил этим временем злоупотреблять.

Пожалуй, не меньше было и «подарков судьбы» (может быть, правильнее говорить — «Ваши подарки»). Рабочий «Красной зари», организатор-секретарь рабочего общественно-политического клуба ; женщина-инженер, близкая к молодежным группам экологии культуры, размышляющая о способах кристаллизации общественного мнения (я побудил ее к написанию трактата); научный сотрудник медицинского института, поначалу стихийный, а теперь уже и сознательный экспериментатор «на себе» в сфере партийной жизни; кинодраматург из Челябинска, которому «Ленфильм» предложил написать сценарий художественного фильма, где главным действующим лицом будет человек типа Г. Богомолова…

Еще один человек, встречу с которым предвкушаю уже больше месяца. Он позвонил по телефону, чтобы… дать мне советы. Несомненно, он имеет на это право. В 1983 г., в знак протеста, по мотивам отнюдь не личным, он заявил о своем выходе из партии, в которой состоял несколько десятков лет. В ответ — его исключили. Он еще до апреля 1985 г. сумел добиться отмены исключения, поскольку, как он справедливо утверждает, вышел из партии добровольно, сам. В прошлом же году [1986-м. — А. А.] добился еще более поразительного социального результата: решением бюро Ленинградского обкома КПСС восстановлен в партии с сохранением партстажа…

Вот такие отклики, эффекты… Кое-что подобное происходит и на заводе.

<…> Посылаю Вам несколько писем от читателей «ЛГ» — герою «Преодоления пределов». В сочетании с самыми первыми (по времени) читательскими реакциями, отраженными в первом письме героя к Автору, этот отчет даст более или менее полное представление о роли Вашего произведения в качестве индуктора «гражданского общения» (не смешивать с «гражданской защитой», с одной стороны, и «гражданским использованием», с другой; кажется, опять триада, по Баранцеву).

Инициативы других средств массовой информации

<…> [Здесь опущен обзор таких инициатив, т. е. публикаций о социологе-испытателе в других СМИ, и т. п. О некоторых из них пойдет речь в этой и следующей главах ниже. — А. А.].

…Вот так «гражданское использование» начинает постепенно замещать «гражданскую защиту» и «гражданское общение», хоть жесткой разграничительной черты здесь, понятно, провести и нельзя <…>.

Активность социологической общественности

Первым на «Преодоление пределов», пожалуй, откликнулся Президиум ССА. В. А. Ядов рассказывал, что на Президиуме в начале октября был утвержден текст письма в «ЛГ», в котором выражается благодарность газете за энергичную поддержку и защиту профессиональной чести и достоинства социолога А. Формулировки эти воспроизводил мне по памяти В. А. Текста я не видел. Было ли письмо отправлено, поступило ли в «ЛГ» — пока не знаю.

<…> [Здесь опущено описание заседания бюро Северо-Западного отделения ССА 16.10.87, где социолог-испытатель выступал с отчетом о своей работе. — А. А.].

Активность социологической и вообще научной общественности в ИСЭПе нарастает и безотносительно к моей персоне.

Очередной «импичмент» произошел у И. Сигова в конце октября на отчетном партийном собрании института. За истерическое предложение Сигова произвести перевыборы не устраивающего его партийного бюро проголосовали лишь 3 чел. из 80 (сам Сигов и еще кто-то).

Только позднее время (дело было около 24 час.!) спасло директора института от вывода его из состава партийного бюро, что было бы окончательной гражданской смертью…

(Кстати, «кожаный Вовик» на партсобрании требовал… защиты его «партийной чести» от оскорбления, нанесенного ему Вашей статьей. Но не нашел поддержки даже у Сигова…).

На заводе: «постоянно действующий фактор»…

Тут тоже не соскучишься.

История с подготовкой к созданию органов производственного самоуправления на «Ленполиграфмаше» Вам отчасти известна. Как выразился на бюро СЗО ССА А. Марьяненко (социолог, консультирующий руководство нашего завода по договору, заключенному профсоюзным комитетом с фирмой «Майнор-Нева»), Ваш герой «стал постоянно действующим фактором “Полиграфмаша”». По его свидетельству, «какой бы серьезный шаг в деле управления ни предпринимали руководители объединения, они сначала обсуждают, как к этому отнесется и что предпримет А.». (Ну, штатному консультанту это виднее, чем мне…).

Вообще же, оценки деятельности социолога-рабочего на заводе противоречивы. Местная газета пишет в отчете о заводском собрании, где обсуждалось Положение о совете трудового коллектива (СТК):

«…Выступление А. Алексеева — урок демократии, гласности, если хотите, мужества. И то, что это единственное выступление, которому зааплодировали, говорит о поддержке большинства присутствующих» (Трибуна машиностроителя, 11.11.87; автор отчета — Н. Поречная).

Другая точка зрения выражена в докладе секретаря парткома Михайлова на партийном собрании 27 октября:

 «Как показало предварительное обсуждение модели Совета, регламента его выборов, проведенное профкомом, у нас есть отдельные (! — А. А.) трудящиеся, которые всячески стараются изменить ситуацию (! — А. А.), внести сомнения в коллектив о правильности избранного пути, породить неверие руководству…» (Из отчетного доклада). -

Как видите, одобряют А. теперь открыто, а осуждают намеками. Это можно отнести за счет выступления «ЛГ».

Отказ от попыток утверждения заведомо бюрократического проекта и выработка новых рекомендаций по развитию самоуправления на нашем заводе были компромиссом, выработанным, как я понимаю, консультантом фирмы «Майнор-Нева». Социолог-рабочий немедленно откликнулся рецензией («Сверяясь с Законом»), которая будет на днях напечатана в заводской газете.

Страх у местной администрации перед героем публикации «ЛГ», действительно, велик. Рискну нескромно утверждать, что общезаводское партийное собрание, проходившее во Дворце им. Ленсовета, сделали (это нынче-то!) закрытым, чтобы, не дай бог, А. там не выступил. Зато на торжественный митинг — пригласили… чтобы вручить диплом победителя соревнования в честь 70-летия Октября.

Все это происходит на фоне глубокой тряски, которую испытывает предприятие на пороге перехода на самофинансирование. Растратив все заделы, а может и с приписками (не удивлюсь!), «Ленполиграфмаш» получил-таки переходящее Красное знамя Министерства, по итогам за III квартал.

У нас говорят: как же завод мог занять первое место, если ведущие цеха в течение нескольких месяцев подряд срывали план чуть не наполовину (!). (Генеральный директор заявил на собрании, что за оставшиеся два месяца надо выполнить план пяти месяцев; «помножить 2 на 2,5» — его выражение).

Вместе с тем, усугубляется дефицит работы, в частности, и на нашем участке. Нашу бригаду, например, в октябре недозагрузили на сумму около 700 руб. (из 2200, кажется). Тут уж никакие сверхурочные не помогут. В пятницу — простой, а просят выйти в субботу. В порядке компенсации за все это безобразие, бригаде 700 руб. «доплатили».

После этого начальник цеха Ярош вызвал всю нашу бригаду и стал распекать:

— Я вам заплатил, а у вас только двое в субботу вышли…

Тут мне пришлось ему ответить (в присутствии бригады и молчаливого треугольника цеха), так что, по общему мнению, «накачку» получил начальник цеха, а не бригада…

Но вернусь к Вашей статье. Хотите разгадку «штиля в эпицентре тайфуна», о котором я писал в первые дни после публикации «ЛГ»? Да это же естественная реакция ближайшего окружения «героя» — выжидание, как он поведет себя после?

А он — никак себя не ведет, точнее — не ведет себя иначе, чем до этого. Своего рода экзамен по «медным трубам»…

(Интересно, что то же повторилось и с моей женой [Нелли Алексеевна Крюкова. — А. А.]. Полтора месяца ее сотрудники, по их выражению, наблюдали за ней и ждали, когда же она «засветится» как супруга Вашего героя. А она — ни гу-гу… Пришлось обнаружить свою осведомленность о выступлении «Литгазеты» им самим. А сын Нелли [Алексей Борисович Крюков. — А. А.] узнал про газету случайно — вовсе не от матери. Пошел почитать Вашу статью в библиотеку, а там в подшивке… именно эта страница выдрана).

В бригаде первым нарушил «заговор молчания» Женя Рыжов, которому принадлежит инициатива той самой «характеристики от рабочего класса», что Вы цитируете. Он вышел на работу после бюллетеня недели полторы спустя. Для Жени публикация «ЛГ» была праздником, которым он делился со всеми (хоть без меня, хоть при мне).

А знаете первую его реакцию? «Она же у меня целый абзац слямзила!..». Имелось в виду, что Вы описали какую-то из ситуаций, которую он подробно излагал корреспонденту «Огонька». Я защитил Вас, объяснив, что Вы могли услышать про это от кого-нибудь другого. (Вы с Женей на заводе не встречались). Впоследствии он дал в целом очень высокую оценку Вашему публицистическому творчеству.

Участилось паломничество к Вашему герою на заводе.

<…> Есть в КБ женщина-инженер, работающая за кульманом почти как Богомолов за своим фрезерным станком. Ее конфликт с начальством и сослуживцами — почти один к одному как у Богомолова. Месяц назад она отказалась от премии, как от подачки, не соответствующей ее действительной выработке. В коллективе — буря. Теперь нас уже трое: Валентина Львова, Геннадий Богомолов и А.

*    *    *

В заключение приведу текст письма Рэма Баранцева В. Гладкову, еще одному «человеку, который мешает» (статья Л. Савельевой в «Известиях», 24.10.87) :

«Уважаемый Виктор Иванович!

Поздравляю Вас с выходом на глобальный масштаб социальной значимости: с кого много спрашивается — тому много дано.

Совесть, честь, достоинство — необходимы для жизни общества. В периоды замирания они хранятся как семена, а веснами дают свежие всходы.

С появлением газетной статьи борьба, как Вы, вероятно, уже ощущаете, не кончается, а переходит в новую стадию, более ответственную. Это помогает справляться с “медными трубами”, но и заставляет подниматься на следующий уровень социальной активности.

Стадия прорастания была тяжела одиночеством. Теперь Вы можете оглянуться и увидеть соседей, возможно далеких географически, но близких по духу. Таковы В. Богданов из Риги (“Комс. правда”, 1.01.87 и 4.06.87), Г. Богомолов в Ленинграде (“Известия”, 25.09.87), А. Алексеев в Ленинграде (“Лит. газета”, 23.09.87).

Достаточно ли Вам знать, что эти люди существуют? Не хотите ли поделиться с ними своими проблемами, посоветоваться, как лучше справиться с возросшими социальными обязанностями?

Меня, например, мучает конкретный вопрос: как действовать, чтобы борьба “против” превращалась в борьбу “за”, чтобы не оставалось униженных и побежденных, рождающих очередное зло…

Ваш Р. Г. Баранцев, 3.11.87».

Примечание. За несколько месяцев до того Р. Г. Баранцев сам оказался героем остро-проблемной публикации в центральной прессе (Известия, 30.05.87). Полный текст этой публикации см. ниже, в приложениях к этой главе.

…Вы чувствуете, как учатся герои у авторов (хоть и сами, иногда, вроде меня в этом письме, «поучают» их)? Как они (герои) при этом «самоорганизуются», выходя из-под авторского контроля, впрочем, лишь для того, чтобы еще надежнее соединиться в новой целостности?

Пределы преодолеваются и преодоление беспредельно! <…>

Ваш Андр. Ал., сентябрь—ноябрь 1987

**

<…>

17.7. Познание через действие, или что я могу один

Из расшифровки магнитной записи передачи радиостанции «Юность»

(октябрь 1988)²⁰

Примечание. Радиопередачу под названием «В редакцию пришло письмо» вела — Татьяна Васильева. Трансляция состоялась в воскресенье, 16 октября 1988 г. (в 17-15), одновременно — по Всесоюзному и Ленинградскому радио. Подзаголовки сделаны мною сегодня — для данной публикации)

Истоки поступка и его последствия

<…> Корреспондент (Т. Васильева): Ну вот, и в одном письме, и в другом повторяется вопрос: «Что может поступок одного человека?» Или: «Что я могу один?»

Алексеев: Поступок одного человека может многое. Лучшая агитация — это поступок. Причем поступок, не рассчитанный, в общем-то, на то, что за тобой последуют. Просто когда, ну, «не могу иначе», и все тут.

Другое дело, я вот тоже сплошь и рядом не знаю, чего делать. Но, понимаете, мне кажется, я знаю, чего я не могу сделать [здесь и далее в тексте выделено сегодня; а в устной речи, выделялось интонационно. — А.А.]. Причем этот порог, чего ты не можешь сделать, — он у всех разный. Один не может совершить подлость, написать донос, просто не может — и все. Это для него немыслимо! Но он может проголосовать, допустим, за исключение из партии по доносу. У другого порог выше — он уже и проголосовать не может. Третий не только не проголосует, но и, так сказать, встанет рядом и скажет: «Казните меня вместе с ним».

Происходит как бы повышение порога, то есть если раньше мог гордиться тот, кто не писал доносов, то чем дальше, тем больше возникает возможность гордиться тем, что уже и не голосовал за изгнание или избиение того, про кого написан донос. А сейчас и этого мало. Ты чувствуешь себя неполноценным, недостойным человеком, если у тебя на глазах совершается что-то органически тебе противное.

Один человек, конечно, всего не исправит. Но, по крайней мере там, где он уже прямо с этим столкнулся… Понимаете, когда убивают повсюду, то ты не можешь всех спасти. Но если убивают у тебя на глазах, вот тут уж надо совершать поступки.

В прошлом году встал вопрос о восстановлении меня в партии. А молодым циничным мальчикам, выросшим в начальников цехов и руководителей партийной организации, очень не хотелось, чтобы это произошло, потому что тогда окажется, что нельзя скомпрометировать мои усилия что-то изменить на производстве указанием на то, что я из партии исключен. И эти люди сочинили такую характеристику, будто Алексеев разлагает коллектив, пытается восстановить рабочих против администрации и тому подобное.

Для меня было очень важно и ценно, что пусть не все, но часть коллектива, во всяком случае — бригада, в которой я работаю, заявила, что не может потерпеть такого безобразия. Они написали свою «контрхарактеристику». Ну, об этом рассказывалось в «Литературной газете»…

Но тут возник один очень интересный момент. Двое молодых людей, молодые коммунисты, на партийном собрании голосовали за обвинительную характеристику в мой адрес. Из которой следовало, что меня ни в коем случае в партии восстанавливать нельзя. А потом они же подписали «контрхарактеристику»!

Корр.: То есть успели и там, и там…

А.: Нет. В том-то и дело, что нет. Потом администрация и партийные функционеры на них накинулись: как же так?! Они сказали, что их истинная позиция — вот в этом письме рабочих. А там… «Так вы же нам подсунули эту характеристику, вы же не дали с ней внимательно ознакомиться…»

Они совершили поступок. Им это и недешево досталось, потому что одному, кажется, потом не повысили разряд, как предполагалось, другому — еще что-то. А они просто почувствовали свой порог, то есть они смогли еще проголосовать за нечто им противное, проголосовать в массе, «в куче», но уже не смогли не присоединиться к той коллективной защите, которая сложилась в отношении меня в тот момент.

Значит, они совершили, понимаете, переход. Может быть, если бы более было у них развито это чувство <…>, они уже и тогда, на собрании, проголосовали бы против.

Когда меня исключали из партии, было два человека, которые воздержались. Это было почти героическим поступком в 84-м году. Короче говоря, когда не знаешь… то есть эти люди, они, может быть, и не знали, что им делать, но они знали, чего они не могут сделать.

Корр.: Да, А. Н., но двое рабочих вашего цеха — они тут же, на себе, ощутили последствия своих поступков. То есть за поступком почти всегда, если это поступок серьезный, за ним идут последствия. Человек, наверное, должен быть к ним [последствиям. — А. А.] готов, чтобы они его не сломали…

А.: Ну, тут выбор: может ли человек себя уважать, не совершив этого поступка? Если еще может, пусть не совершает. Но в какой-то момент он просто почувствует, что ему, так сказать, дешевле иметь потом неприятности, чем чувствовать себя человеком, не достойным собственного уважения.

Корр.: Можно задать Вам тогда такой вопрос: у Вас много было неприятностей?

— Хватало.

— Вам дешевле было их иметь?

— Да, мне было дешевле их иметь. <…>

«Если бы всех этих приключений не было, их стоило бы организовать…»

Корр.: Я где-то прочитала, по-моему, у Гроссмана, что скептики и пессимисты — это люди, которые имели горький опыт в своей жизни. Ваш опыт жизни я бы особо радостным и светлым не назвала. Но, тем не менее, я бы не сказала, что Вы похожи на скептика.

А.: Вы знаете, страшно интересная жизнь. Вообще, у меня хватит наглости даже утверждать, что если бы всех этих приключений не было, их стоило бы организовать.

Ну, посудите сами. Я задумал заниматься исследованием человека в системе производственных отношений. Занимался этим, как умел: в институте, на заводе… И в какой-то момент, когда начались все эти преследования — обыск, чуть не уголовное дело, предостережение органов госбезопасности, исключение из партии и из всяких общественных организаций, — все это события 83-84-го годов, но они, в общем-то, продолжались и в 85-м…

Корр.: И можно добавить еще исключение из Союза журналистов, исключение из Ассоциации социологов.

А.: Восстановили теперь, естественно, всюду, но не в этом дело. Понимаете, когда все это началось, пришлось мне вступить в конфликтные отношения с огромным количеством всяких организаций, от комиссии по трудовым спорам до Центрального Комитета партии. И, по существу, это уникальная возможность. Понимаете?

Я оказался субъектом и объектом этого уникального исследования. Причем, поскольку у меня сильно была развита исследовательская установка, то, если угодно, хладнокровно смотрел, что же будет дальше. И это вообще лучший, мне кажется, способ исследования: познание через действие.

Вот есть такой метод социологического исследования — включенное наблюдение. Что это такое? Человек, исследователь погружается в определенную среду, как-то приспосабливается к ней и только наблюдает — включенное наблюдение. Если эта среда гниет, он гниет вместе с нею. Если она процветает, он вместе с нею процветает.

Ну и, вначале это неосознанно было, а потом я сознательно стал говорить, что занимаюсь не «включенным наблюдением», а наблюдающим участием. Вы чувствуете перенос акцента на активную позицию? То есть я действовал в этой обстановке, поступал так, как считал нужным. Иногда — достаточно неординарно, и противодействовал этому гниению, что ли.

И исследование получалось не просто через наблюдение, а через изучение — наблюдение и осмысление — последствий собственных поступков. Понимаете? Исследователь превращается в человека, воздействующего на окружающую среду и судящего об этой среде и о процессах, совершающихся в ней, через последствия собственных поступков.

Корр.: Я повторю эту мысль. Человек получает возможность судить о том, что происходит вокруг, через последствия собственных поступков… Наверное, Алексееву «повезло» — сказать трудно, и все-таки, я считаю — повезло, что оказалась в нем эта жилка интереса к исследованию, что совпали в одном человеке гражданская позиция и научное любопытство.

Не знаю, кто определил первым, но определение разошлось, и последние восемь лет жизни А. Н., его работы на «Ленполиграфмаше» называют «экспериментом на себе». И это так, хотя и звучит громко. Сама ситуация отстаивания собственной позиции, противодействию бюрократическому аппарату, день за днем занесенная в дневник, приобретала экспериментальный характер.

А складывалась она из выступлений на собраниях и практических шагов по поводу «двухсменки», и выборов делегатов на профсоюзную конференцию, и работы совета трудового коллектива. Статьи в заводской газете, разбирательство трудового спора в суде и многое другое. <…>

«Подвижничества тут вовсе нет..»

Корр.: Позвольте мне усомниться только в одном: что Вы хладнокровно это наблюдали. Как можно наблюдать хладнокровно, когда это касается твоих нервов, твоих если не каких-то благ, то просто элементарных жизненных удобств?

А.: Вы знаете, я абсолютно не бедствую. В институте я зарабатывал, как старший научный сотрудник со степенью и со стажем, 300 руб. Придя на завод, я сначала потерял вдвое. Но по мере овладения профессиональными знаниями и умениями, мой средний заработок за эти 8 лет возрос до тех же 300 руб. То есть зарабатывать я стал, в общем, не хуже, чем прежде.

Корр.: Но это только материальная сторона…

А.: Материальная, да. Теперь — социально-психологическая сторона. Отчуждение, одиночество (одна из рецензий на фильм «Не могу иначе», кажется, даже так и называлась — «Одинокий победитель») — этого же нет!

У меня, как была, так и осталась очень близкая мне, и поддерживающая меня психологически, родная, если угодно, среда — как на заводе, так и за пределами завода: и среди социологов, и среди журналистов, и среди рабочих. Я чувствую себя достаточно комфортно в среде людей, которые меня понимают. Но человек, не имеющий противников, «врагов», что ли, это, наверное, бесхребетный человек.

Корр.: Если попытаться вспомнить самое начало, когда Вы задавали себе вопросы и искали на них ответы, Вы предполагали, что так все сложится?

А.: Нет, не предполагал. И вообще для меня это было достаточно естественным поступком…

Мне вот что не нравится: почему Вы усматриваете в этом какую-то исключительность? У нас чуть не 10 процентов рабочих — люди с высшим образованием. Это — рабочие-интеллигенты, которые предпочитают труд рабочего труду служащего, который их мало устраивает. Ну, мотивы разные…

Исследовательский мотив был, действительно, у немногих. Но и среди моих друзей-социологов, не так уж мало людей, поступивших точно так же. Разве что при этом они не ставили перед собой исследовательской цели. Так что, никакого тут особенного подвижничества нет.

Корр.: Я Вам скажу, я усматриваю исключительность не в том, что человек с высшим образованием встает к станку. Нет совсем! А в том, что у нас много примеров в жизни, когда человек пытается что-то сделать, у него не получается, и он выражает свое несогласие тем, что вообще отходит от, ну, скажем так, от активной жизни. Мне кажется, что здесь важно найти точку приложения своих сил…

А.: Ну, вот у меня есть друзья, которые, имея высшее образование (инженеры, инженер-физик, преподаватель литературы, режиссер) стали лесниками. Казалось бы, уход из активной жизни, но они стали лесниками не просто для того, чтобы уйти от городской суеты.

И вот, представьте себе, Кавказский государственный заповедник, где возник такой кордон, действительно антибраконьерский, и, естественно, восстановивший против себя и простых, и начальственных браконьеров, и собственное руководство заповедника. И вы знаете, это оказалась жизнь на таком вулкане!²² Казалось бы, уход…

Корр.: В тихое место?

А.: Да ничего подобного! Человек, достаточно принципиальный, активный и относящийся к жизни всерьез, он найдет себе неприятностей где угодно. Я знаю высококвалифицированного биолога, который сейчас работает дворником, но при этом у него изрядный конфликт, потому что он и здесь добивается справедливости, устранения всяких безобразий и так далее.

Для людей же пассивных и уходить никуда не надо. Они и всюду приспособятся.

«Сшибка» или «ситуационная мораль»?

Корр.: Если помните, один из первоначальных вариантов названия романа Александра Бека «Новое назначение» был «Сшибка». В дневнике писателя осталась запись:

«…Тяжелое, неблагозвучное слово. Однако оно привлекло меня точностью. Сшибка — научный врачебный термин, введенный Иваном Петровичем Павловым. И, кроме того, по прямому смыслу, сшибка — это схватка, столкновение, сеча, сражение…».

Сшибка — это столкновение двух противоположных, одинаково сильных импульсов, которые идут оба из коры головного мозга. Внутреннее побуждение подсказывает человеку, как поступить. А другой импульс заставляет его поступить противоположным образом — этого требует логика или житейская ситуация, все что угодно. Что выбирает человек?

Если он выбирает не внутреннее убеждение, то превращается в механизм, который выполняет чужие приказы. Ну, а если человек выбирает внутреннее убеждение?

А.: Для этого он еще должен достаточно хорошо понимать, что же на самом деле является его внутренним убеждением, и есть ли оно у него по данному вопросу вообще.

Сейчас стали часто говорить о «двойной морали». Я помню, еще лет 10 назад усомнился в этом термине. И назвал это «ситуационной моралью». Человек вполне искренне в одной ситуации поступает так, а в другой — наоборот. И он уже сам не осознает, где же, собственно, его.

Человек, в роли дружинника, добросовестно ловит нарушителей общественного порядка, а потом он снимает повязку и сам выпивает бутылку в подворотне. Все в течение одного получаса происходит. Какая у него мораль? Он и тогда, и через полчаса — один и тот же. Он просто полагает, что в данной ситуации ему следует поступать так, а в другой — иначе.

Корр.: Мне кажется, здесь нельзя говорить о морали, а только о подчинении ситуации.

А.: Да, действительно, подчинение ситуации. И приучались люди к тому, что у них вообще собственного мнения нет. Есть некий рефлекс на выживание: в зависимости от того, как лучше себя сохранить, он поступает так или иначе.

Но если уж он осознал (вот, знаете это высказывание: «Раб, осознавший себя рабом, уже не раб»?), так, если он уже это внутреннее побуждение осознал, то есть он понял, где черное, где белое, то лучше ему все-таки поступать так, как он понял. Помните, мы с Вами говорили: себе дешевле быть порядочным человеком.

«Неудобные» люди объединяются…

Корр.: А. Н., а сейчас чем Вы занимаетесь?

А.: Сейчас я пытаюсь привести в порядок свой архив, все, что наработано до сих пор. Наработано немало, и довольно нетривиальными способами.

Привыкли, что социолог — это человек, который только спрашивает, человек с анкетой. Это не так. Потом, то новое место, куда я пришел, — профсоюзная школа культуры, там занимаются проблемами клубов. Для меня очень близки темы, связанные с неформальными объединениями, с самодеятельными всякими группами, с общественными движениями. В какой-то мере это становится предметом моей исследовательской работы.

Недавно вместе с ленинградским журналистом [С. В. Михельсон. — А. А.] мы закончили работу над брошюрой «Неудобные люди».

Пожалуй, больше всего меня интересует то, о чем Вы спрашивали в начале нашей беседы. Это мотивы, формы, смысл нестандартного, инициативного, «неудобного» поведения. Беда в том, что эти «неудобные» люди часто действительно оказываются одинокими. Но вот уже положение меняется. Возникают «неудобные» организации, возникает «неудобная» общественность, возникают целые общественные движения, эти «неудобные» люди объединяются. <…>

(Октябрь 1988)

 **

СПРАВКА

 
 Полный текст книги:

Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1-4.. СПб.; Норма, 2003-2005

-  см.на сайте Центра социального прогнозирования и маркетинга: http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=216

**

 См. также отдельные разделы данной книги и связанные с ней материалы на сайте журнала Е. Берковича «7 искусств»:

Познание действием. Так что же такое “драматическая социология”?

Еще о драматической социологии

Эксперимент социолога-рабочего. Из «Писем Любимым женщинам»

Страсти человеческие и производственные Из записок социолога-рабочего Начало

Страсти человеческие и производственные Из записок социолога-рабочего. Окончание