См. ранее на Когита.ру:

- Сергею Рапопорту уже / еще 80

- Памяти вильнюсского мудреца – Сергея Рапопорта

- Сергей Рапопорт – об «агоралах»

- «И вот случилось тебе такое счастье – разговоры с Рапопортом. Увы, неповторимое…»

- Ни терновый, ни лавровый

**

Из «Социологического журнала», 2017, № 1

СЕРГЕЙ РАПОПОРТ (1934–2017): ЖИЗНЬ В СОЦИОЛОГИИ

«Вильнюсский мудрец» — так о Сергее отозвался его коллега и друг из Петербурга Андрей Алексеев. Нелегко что-либо добавить к этой емкой характеристике социолога Сергея Рапопорта. И все-таки мы попробуем вспомнить некоторые моменты его творческой научной жизни в социологии. Началась она в секторе социологии при Институте истории Академии наук Литовской ССР («моя приватная история социологии началась в конце 1969 года»). И хотя названия институции менялись (теперешнее название — Центр социальных исследований Литвы), суть оставалась той же: это был основной центр социологии в Литве. Здесь Сергей проработал четыре десятилетия — и это было единственным местом работы, которое он любовно называл «конторой». Несколько десятилетий проработали с ним и мы, авторы этого текста.

Каким мы знали и помним Сергея? В сфере его интересов были социология культуры, семьи, социология повседневности; он был аналитиком советской показухи, а также показухи нового времени, знатоком снобизма, исследователем «интеллигентских поз», реалий за социальными фасадами и многого другого. В то же время Сергей не защищал диссертации, никогда не занимал руководящей должности, не руководил проектами, не был редактором коллективных научных трудов, не преподавал в вузе. Несмотря на это, он пользовался известностью и уважением.

В вышеупомянутом социологическом учреждении Сергею удалось занять особое положение: от него руководство никогда не ожидало ни строчки, прославляющей официальную идеологию и т. п. Видимо, это казалось просто невозможным из-за широчайшей его эрудиции, умных суждений, глубоких замечаний, остроумия, а также постоянно выраженной мягкой иронии на лице. Негласно было принято, что если десять сотрудников пишут о трудовой активности, то Сергей будет писать о трудовой пассивности (например: «Характеристики трудовой пассивности рабочих», «Черты показной активности в социальном планировании» и т. п.). Надо сказать, что подобная стилистика научной работы не изменилась и после 1990 г. К примеру, если сборник статей назывался «Социальные изменения в процессе евроинтеграции» и большинство авторов описывало позитивные аспекты евроинтеграции, то Сергей пишет статью «Новый евроязык: социально-психологические аспекты», где сравнивает идеологемы тоталитарного периода с идеологемами «европейского кода», с определенной иронией смотрит на новую идеологию евроинтеграции.

Одним из объектов его наблюдений были и социологи, не исключая его самого. Интереснейшая работа в этом плане «Социология времен тоталитаризма: компендиум для нынешних» [2]. В статье предлагается классификация социологии советского периода; он выделяет шесть видов социологий по отношению к официальной идеологии: от «руководящей социологии», которая, как пишет Сергей, «агрессивно диктовала науке нормы тоталитарной идеологии», до диссидентской. Сам Сергей себя причислял к четвертому виду, который он так описывает: «Cуществовала в официально публикуемом поле “эзоповская социология”, ее неофициальное содержание выражалось намеками, инверсиями, тропами и т. п. приемами. Это содержание открывалось узкому кругу читателей — посвященных, знавших “ключ”» [2, c. 246]. В советское время писавшее поколение социологов теперь с огорчением поняло, что новое поколение социологов этого эзоповского языка уже не понимает. По этой причине Сергей написал как бы руководство по чтению текстов прошлого времени (в той же статье раздел «Самые общие правила чтения легальных социологических текстов»).

Пожалуй, наиболее любимой темой размышлений Сергея была интеллигенция: суть интеллигентности, типы интеллигента, стиль жизни, роль интеллигенции и др. Названия его статей говорят сами за себя: «Интеллигенция и политика» [3]; «Биографическое самосознание интеллигента» [4], «Социокультурная компетенция интеллигента и здравый смысл» [5]; «“Синдром провинциальности” творческой интеллигенции» [6]. Надо сказать, что язык статей Сергея не был прост и доступен каждому. И не каждый из интеллигентов, о которых писал Сергей, мог легко добраться до сути, мог легко постичь смыслы сказанного. Однако есть работа Сергея, которая доступна всем, которой восхищались все — это книжка «Вильнюсские снобы» (Vilnius: Unitas, 1994 — на литовском языке) [7]. В ней с добродушной иронией нарисована картина интеллигенции 1960–1970-х годов, выделяются четыре группы интеллигентов по отношению к снобизму. Если группа «А» — это «знаменитости, живые герои нашей культуры, попавшие в новейшую историю этой культуры», то группа «Б» — «не является избалованной социальным вниманием, как первая, но претендует таковой быть, в некотором смысле, борется за именное вхождение в историю культуры». Сергей самоиронично причислял себя именно к этой группе (один раздел и называется «Как нас опознать»). Он метко описал общение, стиль жизни интеллигентов-снобов того времени: места их встреч («снобариумы»), атрибуты внешности, способы выделиться из других. Эта книжка — эссе о Вильнюсе. Свое эссе о вильнюсских снобах Сергей заканчивает размышлениями о судьбе поколения интеллигенции 1960–1970-х годов, а также о новой интеллигенции и снобах уже в независимой и демократической Литве.

Сергей Рапопорт не был приверженцем цифр: он в своих текстах практически не использовал ни одной цифры, цифр он не любил (особенно усредненных), не доверял им. Пожалуй, как одно из редких исключений можно вспомнить нашу совместную работу по исследованию брачных объявлений еще в дремучее советское время. Идея была такова: каждое объявление (набор характеристик претендента) имело свою «цену» — число обратившихся. Это позволяло количественно вычислить цену одной характеристики на брачном рынке того времени. Сергею эта идея понравилась. Это выходило за рамки привычной для того времени тематики, не было связано с идеологией, предполагало определенную свободу интерпретаций. Однако и здесь Сергею цифры были не столь важны, он не проявил особого интереса к, казалось бы, интересным и даже сенсационным цифрам и написал отдельный текст, базирующийся на качественном подходе, который стал основой статьи «Брачные объявления: некоторые результаты экспериментов журнала “Шейма”» («Семья»), опубликованной в «Социологических исследованиях» [1]. Надо сказать, что и после 30-ти лет этот текст Сергея остается актуальным и чутким к вечной проблеме одиночества, а проблемные точки и теперь узнаваемы.

У Сергея было много друзей среди известных социологов. Его друзьями были Б. Докторов, А. Алексеев, Л. Кесельман, Г. Батыгин, В. Голофаст, В. Хмелько и многие другие. Особое место здесь занимает В.Э. Шляпентох. Хотя лично Сергей встречался с ним только один раз, однако в 1980-е годы написал ему много писем, которые вполне правомерно назвать научными статьями. Это были реакции на письма Шляпентоха своим друзьям (позднее были опубликованы в США отдельной книгой «Открывая Америку: письма друзьям в Москву» (Tenafly, 1990). Письма затрагивали самые разнообразные темы: культура, высшее образование, интеллектуалы, семья, брак и любовь, частная и публичная жизнь, качество социологических публикаций и многие другие. Сергей дискутировал и импровизировал на эти темы. Владимир Эммануилович очень ценил размышления Сергея и в письмах к одному из авторов данного текста писал: «Сергей мне прислал маленький шедевр»; «огромная благодарность Сереже, по изыску письмо просто блеск: вот этого мне теперь и не хватает»; «сердечный привет Сереже, он изысканный мыслитель». Возможно, что в будущем эти письма Сергея станут достоянием более широкой аудитории.

Сказанное — это лишь малая толика того, что можно было бы сказать о Сергее Рапопорте — нашем коллеге и друге.

ЛИТЕРАТУРА

1. Гайдис В.А., Рапопорт С.С., Турейкине Д.П. Брачные объявления: некоторые результаты экспериментов журнала «Шейма» // Социологические исследования. 1985. № 4. С. 66‑75.
2. Рапопорт С.С. Социология времен тоталитаризма: компендиум для нынешних // Социологический журнал. 1998. № 1–2. C. С. 244–266.
3. Рапопорт С.С. Интеллигенция и политика // Социологический журнал. 2006. № 3–4. С. 187‑210.
4. Рапопорт С.С. Биографическое самосознание интеллигента [электронный ресурс]. Дата обращения 07.03.2017. URL:  https://www.civisbook.ru/files/File/Rapoport.pdf  
5. Рапопорт С.С. Социокультурная компетенция интеллигента и здравый смысл // Социологический журнал. 2003. № 1. С. 5‑23.
6. Рапопорт С.С. «Синдром провинциальности» творческой интеллигенции // Социологический журнал, 2005. № 2. С. 134‑156.
7. Rapoportas S. Vilniaus snobai (VII–VIII dešimtmetis). Vilnius: Unitas, 1994. — 40 с. [Работа переиздана на русском языке в журнале «Вильнюс», см.: Рапопорт С. Интеллигентские позы. (Вильнюс, сезоны 60–70-х годов) // Вильнюс. 1997, январь-февраль. С. 119–136; 1997, март-апрель. С. 91–111.]

Владас Гайдис,

Дануте Турейките,

Центр социальных исследований Литвы (Вильнюс)

**

Сергей Самуилович РАПОПОРТ (Институт социальных исследований Литвы)

БИОГРАФИЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ ИНТЕЛЛИГЕНТА

Можно предположить, что сама выделенность собственной биографии из потока исторических событий является чаще всего особенностью интеллигентского менталитета. Для других сословий биографичность нерелеватна, точнее, требуются чрезвычайные жизненные обстоятельства, чтобы личность почувствовала необходимость вычленить себя и свою судьбу из потока будничных ситуаций. Для интеллигента саморефлексия вообще и биографическая осмысленность явяляются как бы родовым признаком — одним из компонентов своеобразной «мифологии нужности»: интеллигенция, на наш взгляд, это единственная социальная группа, для которой релевантна проблема нужности, оправданности существования, причем эта «нужность для-себя» оправдывается мотивом «нужности-для-других». Отсюда проистекает и релевантность образа своей биографии, в частности, как потока дел и переживаний, отданных служению.

Другой аспект — саморефлексия, построенная на собственном выборе и индивидуальной ответственности.

В контексте нашего обсуждения биография понимается не как статистически фиксируемый свод обстоятельств человеческой жизни, помещенный в рамки одноразового пребывания человека на земле, а как символическая значимость этого пребывания для рефлексирующего сознания, т. е. как образ данной человеческой истории.

Ниже под понятием «официальности» разумеется вся система институтов, учреждений культуры, наделенных полномочиями отбора новых участников культурной жизни, распределения их в различных местах социокультурной лестницы, обладающих различающимися уровнями наград — за дарования и достижения, прежде всего — в творчестве. Места эти иерархичны и по престижу, и по благам. Образ названной социокультурной иерархии представляет собой официальную модель биографии; она располагает званиями, орденами, чинами, премиями и т. п. Отношения участников с этой моделью биографии достаточно сложны, они подробнее рассматриваются ниже.

Групповой моделью биографии интеллигента является предложение организации судьбы, которое часто альтернативно официальной. Здесь ценности и знаки пользуются неофициальным престижем в среде интеллигентской общественности. Такое противопоставление имело место всегда, однако особо напряженными такие отношения с официозом возникают в те общественные периоды, когда интеллигенция не желает идентифицироваться с властью.

Индивидуальный сознательный выбор биографии может представлять собой как отождествление с ценностями официальной культуры, т. е. провозглашаемыми ее учреждениями, так и в противовес последним — выбор ценностей и значимостей групповых. Подробнее последний вариант описывался нами в работах, касавшихся групповго стиля жизни и, в частности, снобизма (см. «Интеллигентские позы, сезоны 60-70 годов», ж-л «Вильнюс», 1997, № 1- 2).

Наконец, в истории культуры известны случаи чисто индивидуального моделирования биографии, противопоставленного биографическим образцам официоза и группы.

Известно, что в современном культурном обиходе часто особо высоким престижем пользуются награды международных учреждений (такова, например, Нобелевская премия) . Эти ценности также представляют собой биографический ориентир для интеллигента, сочетающий в себе черты официального и группового моделирования.

Сама постановка вопроса о биографическом самосознании интеллигента, на наш взгляд, неслучайна. Представители интеллигентского сословия часто не выделяют себя ни из официальной системы, ни из приватной ежедневности, т. е. воспринимают себя рутинной составной частью этих систем. Реже возникает образ биографии как итога, «панорамный» взгляд на судьбу как на нечто уже сложившееся, иными словами, интеллигент в этом случае предпринимает — как правило, уже в зрелом возрасте — попытку «задним числом» приписать случившемуся с ним итоговую осмысленность. Это приписывание, разумеется, берется из арсенала общекультурных моделей биографий. Диапазон такого моделирования в культуре весьма широк: от модели, известной под названием «жизнь замечательных людей», до модели, представляющей своеобразную апологию скромности.

В арсенале биографических возможностей, скопившихся в европейской культуре, модель «жизнь замечательных людей» чаще всего воспринимается неофитом, вступающим на культурное поприще, как образец, в котором предполагаются некие дарования и способности выше среднего уровня. При этом констатация и признание наличия этих способностей — в науках, искусстве и т. п. — является прерогативой соответствующих социальных институтов, играющих роль инструментов отбора (их компетенция осуществляется с помощью разнообразных конкурсов, приемных комиссий и т. д.) Раннее биографическое самосознание интеллигента проявляется в том, что он сам начинает подозревать в себе присутствие качеств, пользующихся общественным престижем и спросом. Следующий шаг — иногда робкий, иногда самонадеянный — это предложение себя отбирающим инстанциям.

Поскольку, как известно, престижных мест в культуре всегда меньше, чем претензий на них, возникает первая конфронтация с официальным моделированием биографий: новый претендент в случае признания селективной инстанцией наличия у него нужных способностей признает ее правомочность на управление всей его дальнейшей судьбой. Разумеется, в дальнейшем нередки случаи очередных, текущих конфликтов, и тогда доверие к официальному моделированию может вновь поколебаться.

Второй, не менее частый вариант отношений нового интеллигента с официозом — это непризнание отборочными учреждениями его предложений. Тогда неофит нередко понуждается обратиться к иным — групповым и индивидуальным моделям биографий.

Во всех перечисленных случаях можно считать выбор интеллигентом судьбы вполне осмысленным. Его биография — в его восприятии — оказывается неслучайной.

Можно предложить априорную типологию биографических ориентаций интеллигенции, построенную на критерии степени интегрированности человека в культурную среду. Выделяются биографии, ориентированные на «приватность», иначе говоря, на мир ценностей так называемого ближнего круга. При этом уместно обозначить отличие биографической установки осознанного антикарьерного типа от установки интеллигента, для которого характерен «синдром скромности». В этом последнем случае человек вполне сливается с рутиной культурного заведения, в котором он служит.

Он не числит за собой никаких выдающихся способностей и полностью соглашается со ступенчатостью элементарной иерархической лестницы. В свою очередь, биографический выбор «карьерного типа» подразделяется на такой, который идентифицируется с официальными моделями, и такой, который

предпочитает известность вне официоза. Если в первом случае качество выбора и достижений участника удостоверяется государственными регалиями и наградами, во втором интеллигент сам или от имени микрогруппы подвергает сомнению компетентнось официоза, и, соответственно, уровень отмеченных им произведений и биографий.

Отдельная проблематика в рассматриваемой теме — это динамизм или застойность биографии. Среди частых мотивов биографической рефлексии интеллигента следует отметить проблему — «надо успеть». Под этим мотивом могут скрываться различные стимулы: с одной стороны, чисто карьерная спешка, которой сопутствуют конкурентные войны с коллегами по жанру, использование различных обходных маневров со вполне циничным отношением к каноническим критериям качества поступков и произведений.

Другая разновидность динамики судьбы основывается на мотиве служения: вне зависимости от официальных наград, интеллигент следует императиву — создать важные для человечества труды, цепочка которых и составляет в конечном счете биографический сюжет этого интеллигента.

К последней мотивации относится и более общая проблема — это сложившийся в культуре биографический образец, сводящий цель жизни к результатам деятельности интеллигента с ориентацией, в частности, на посмертное признание. При этом для такой модели оказывается нерелевантными остальные характеристики человеческой жизни, т. е. промежутки любой длительности между очередными достижениями, иными словами, произведениями, созданными данным интеллигентом. Тем самым рутинные моменты повседневной жизни участника культуры оказываются в этой модели немаркированными. Если при этом мы имеем дело с «героем культуры», т. е. интеллигентом, добившимся звездного успеха, механизм известности как бы сублимирует, лакирует, подтягивает до уровня образца все житейские подробности биографии. Если же такого успеха не случилось, следование названому биографическому образцу вполне может привести к душевныму дискомфорту или даже к личностной деградации.

В таком рассмотрении определяющим, на наш взгляд, является исторически сложившееся различение — между так называемой «элитарной» культурой, понимаемой в данном случае как установка на создание произведений культуры (что мыслится как биографическая цель) — и культурой обыденной жизни (и творцов, и потребителей их творений). В первом случае модель биографии, реконструируемую по самим текстам культуры, так и по ценностям серии «жизнь замечательных людей», можно интерпретировать как приглашение каждого к равноправному участию в культуре, при котором любой миг существования равноценен и культурно отмечен (признан). Такой образец жизни оказывается кодификацией освоения жизненного пространства. Однако исторически этот образец не был реализован, поскольку в иерархии культурных ценностей центр тяжести перешел с содержания текстов на культ их создателей, следствием чего явилась социокультурная асимметрия творцов и потребителей (иногда воспринимаемая даже как социальная дистанция). К следствиям можно также отнести и тягу новых поколений претендентов к благам закулисной жизни творцов, и показную, часто — снобную культурность некоторых подгрупп интеллигенции, и новые биографические модели поп-звезд — для подражания, и девальвацию конкретного содержания обыденности в восприятии людей и т. д. и т. п. Общим смыслом этих ориентаций можно считать своеобразную культурную «неотмеченность» обыденной человеческой жизни.

Следующая особенность анализируемых карьерных моделей биографии — это различение событий и длительностей во временном потоке будней. Согласно этим моделям культурная отмеченность и качественность присуща не всей продленности человеческого существования, а лишь особым «звездным» его часам; остальное время не событийно, т. е. не маркировано культурным значением. Однообразные, монотонные усилия по выживанию как бы исключаются тем самым из интеллигентской биографии. Иначе говоря, в пантеон культуры, согласно этой модели, допускаются лишь редкие избранные персонажи и/или редкие событийные моменты жизни. Так или иначе, в этой игре подразумевается существенный оценочный момент: для того, чтобы оказаться в рядах отмеченных культурных событий — истории культуры и данного интеллигента-творца — участок жизни определенной длительности должен пройти процедуру социокультурной оценки, после чего он становится событием, или, иными словами, моментом как истории культуры, так и биографии данного интеллигента.

Таким образом, культурно маркированными в официальных моделях биографии оказываются — начало (поступление в престижный ВУЗ, попадание на творческий конкурс, переживание его результатов), события, которые должны быть отмеченными, т. е. соответствовать провозглашаемому канону формы и содержания, а также — стиля поступка, сопровождающего участие в названных процедурах. В любом случае для новых адептов пишется история — именно как история отмеченных биографий.

Совсем другое дело — моделирование биографий по рецепту «скромности». Такое участие в культуре по сути дела не отрефлексировано, протекает в традиционных ритуалах коллективности. Участник не находит в себе мотивации для выделения себя из группы таких же, т. е. не пытается соответствавать императиву оригинальности, обязательному для интеллигента противоположной биографической ориентации.

Следование стандартам обычной официальной карьеры характеризует всех единомышленников этой категории, объединяющихся в коллектив — аудиторию, котораяподдерживает серьезность и формальную престижность мест и наград в этом виде проживания биографии. Можно сказать, что участникам этой ориентации свойственно именно коллективное биографическое осмысление — своеобразный парадокс неполной индивидуализации личности. Редко кто из интеллигентов названной ориентации вообще мыслит в категориях биографии.

С другой стороны, ряд теоретических проблем высвечивается на конкретном примере осмысленного выбора биографии, осуществленного известным литератором Т. В. в середине 70-х годов XX столетия. К этому времени он имел уже вполне официальный статус — был преподавателем университета, поэтом, переводчиком труднейших произведений художественной литературы, ученым- филологом и семиотиком, обладавшим определенной известностью в интеллигентских кругах тогдашнего Союза. Перспективы официальной карьеры были для него вполне доступными, однако ее качественный уровень его никак не устраивал. Официальная перспектива виделась им как нечто низкопрестижное, провинциальное, унылое, да к тому же зараженное советской идеологической догматикой. Тогда он со всей ясностью сформулировал свой биографический выбор: в очерченных выше рамках его биография явно заходила в тупик; ей требовалось резкое ускорение и качественный скачок. В тогдашней общественной ситуации он выбрал риск — именно как способ сознательной организации биографии: пошел на конфликт с властью, предъявил свои качественные претензии к официальной культуре, сформулировал свой взгляд на творческое поведение. Он рисковал многим — благополучием, карьерой, наконец, свободой. И выиграл. Выехав на Запад, он обрел новое измерение своей судьбы — во всех отношениях. Его человеческие качества получили международное, недевальвированное признание.

В те годы ситуация конфликта интеллигента с режимом не была редкостью, и как правило вмешательство властей меняло биографический сюжет и придавало ему ускорение. Часто цитируется высказывание А. Ахматовой по поводу Бродского тех времен, когда в Ленинграде его преследовал КГБ, о том, что «они» создают ему биографию. Это пример того, как официоз организует биографию интеллигента методом «отпротивного», понуждая его к последовательности и неконформности выбора.

Наступают поздние этапы биографии интеллигента, когда уже сам его возраст, казалось бы, открывает перед ним панорамный обзор случившейся жизни. Биография закончилась, остается уяснить или придать ей смысл — в терминах моделирования судеб, которыми располагает культура. От удовлетворенности достигнутым до острого переживания неудачи, ошибок выбора поступков и поворотов — таков широкий диапазон биографической осмысленности на этом этапе жизни. Однако и для такого постфактумного поведения потребна немалая рефлексия и энергия, постепенное угасание которой зачастую ведет к нерелевантности культурных стимулов вообще для бывшего рефлексанта: пространство культурной активности, оказывается, лишь до тех пор поставляло такому интеллигенту материал для осмысления судьбы, пока он получал извне престижные и карьерные подкрепления. Оказавшись вдруг вне игры, он начинает воспринимать мир культуры как бессвязный, равнодушный, инерционный и пустой. Зачастую ему уже и невдомек, как это он раньше мог улавливать и остро переживать связность культуры, включавшей и осмыслявшей и его биографию.

Во всех перечисленных ареалах формирования и осмысления биографий достаточно распространенным является «симулятивный» тип поведения. Речь идет о сложном механизме «притворства», или — показной демонстрации культурно поощряемых качеств и поступков. В рамках нашей проблематики аудитория культурной активности оказывается своеобразным театром, анонимной части которого назначено воспринимать фигуры социального успеха, скроенные по всем правилам канона.

Доктор, профессор, писатель, артист, официальный живописец — все они предстают перед зрителем как имитаторы внешних атрибутов культурного качества; до тех пор, пока публичное событие проходит в рамках официальности, распознать имитацию в состоянии лишь посвященные — или просто предубежденные реципиенты. Истинное, скрываемое содержание фигуры — со всеми отклонениями от содержательного канона — открывается лишь в чрезвычайных, стрессовых ситуациях, хотя, казалось бы, симуляция качества вполне заметна прежде всего в произведениях этих персонажей. Тут однако вступает в силу негласный запрет на разоблачительные процедуры,

действующий на территории официальной культуры. Обычно саморазоблачение мнимого героя культуры наступает тогда, когда он волею обстоятельств или конкурентной борьбы оказывается вытеснен из зоны официальной активности в частную жизнь; здесь он постепенно обнаруживает, что ему незачем «демонстрировать» высокие качества, тем более, что имитация нередко сопряжена была с немалым напряжением. Легко отнести описываемые явления к атавизмам нашего недавнего тоталитарного прошлого, оставившего действительно немалое число советских интеллигентов с такими чертами, как профессиональная некомпетентность, неэрудированность, агрессивность и банальность образа мыслей, эрозия моральных качеств и т. п. К этому законно примыкал навык скрывать мнимости за официальными регалиями и позами.

Дело однако в том, что показная принадлежность к культуре имеет, на наш взгляд,

куда более древние исторические корни, имитацию оберегают от разоблачающих откровений куда более фундаментальные правила поведения в «этикетной среде». Правила культурной имитации качества действовали и в неофициальной среде, в частности, в разнообразных формах фрондерского противостояния официозу; здесь складывались соответствующие симулятивные карьеры и судьбы. Для тоталитарного периода общественной жизни существенна была явная демаркация публичной и приватной сфер жизни интеллигента. Публичное отождествлялось с официальным, престиж же официального мира в глазах людей был крайне низок. Это значит, что стихийное социально-психологическое регулирование поведения было вполне определенным: естественным было ангажироваться в частную сферу, где не было необходимости в демонстрации культурных качеств и где отношения были более аутентичными.

Вместе с тем для культурного самосохранения интеллигенту, «вернувшемуся» из публичной жизни с определенным багажом культуры и определенным разочарованием в официальности, нужна была прежде всего групповая поддержка; референтная группа оказывала психологическое подкрепление прежде всего за счет поддержки стиля жизни, а иногда — стилизации, придававшей определенную качественную маркировку деталям потока обыденной жизни.

Важным элементом общей структуры биографического моделирования является то, что для интеллигентов «второго круга», не претендующих на авторство в культуре, модель «жизнь замечательных людей» оказывается манящим образцом, причем не столько для подражания (это по определению невозможно), сколько для поверхностной имитации, ориентированной на внешние эффектные стилистические характеристики (например, такие как богемность — для одних, разгул закулисной жизни — для других, роскошь — для третьих и т. п.)

На новых и новейших территориях европейской культуры, окрашенных постмодернистской и постпостмодернистской стилистикой, участники игры пока еще как бы и не догадываются, что помимо общих ритуалов участвуют и в становлении их частных биографий; пока им обеспечено бессмертие или по крайней мере — вечная молодость. На входе в культуру эти новые авторские поколения подвергают сомнению пародированию ценности и компетенцию впускающих. Тем самым они активничают именно на этой грани между каноническим и новым — непохожим ни на что прежнее. Если бы можно было поверить в фундаментальность нового стиля, его адептам вообще не суждена была бы какая-либо биография (как нечто трафаретное, банальное). Однако именно благодаря сопротивлению «старых» эти новые оказываются в свете рампы, т. е. заметны для самих себя. И как только «прежние» сдадутся и

признают приемлемость для культуры новых, эти последние вступают в канон (хоть и обновленный) и тем самым — исчезают в традиции. И тут же их достоянием оказываются общие трафареты интеллигентских биографий, которые были обсуждены выше.

**

См. ранее на Когита.ру цикл «Социология «в лицах». Из книги Б. Докторова и не только»:

- Профессия – политолог (Владимир Гельман). Начало. Окончание (1)

- Вольнодумец на руководящих постах (Борис Фирсов). Начало. Окончание (2)

- Социолог милостью Божьей (Леонид Кесельман). Начало. Окончание (3)

- Не стало Самуила Ароновича Кугеля ; Памяти С.А. Кугеля ; Нерукотворный памятник Самуилу Ароновичу Кугелю (4)

- Социология как профессия и как образ жизни (Владимир Ильин). Начало. Окончание (5)

- Невыключаемое наблюдение и со-причастность миру людей и вещей. Начало. Окончание ; Он жил «с веселием и отвагою»  ; Памяти Игоря Травина (6)

- Не стало Владимира Шляпентоха; Долгая, яркая, славная жизнь… Памяти Володи (Владимира Эммануиловича) Шляпентоха ; Владимир Шляпентох. «Социолог: здесь и там» (2006). Начало. Продолжение. Окончание

- Научное и нравственное наследие Владимира Шубкина (7)

- Красота. Добро. Истина / Мудрость. Ценность. Память. / Стихи и жизнь (Леонид Столович). Начало. Окончание (8)

- Жизнь и научное творчество «с опережением» Начало. Окончание ; «Никто, кроме меня, за меня не может решать…» (памяти Альберта Баранова) (9)

- Памяти Олега Вите (10)

- Продолжаем открывать Грушина ; Сегодня социологу Борису Грушину исполнилось бы 87 ; В память о Б. Грушине и адекватно продолжая его; Уже восьмые Грушинские чтения на Моховой  (11)

- Потребности, интересы, ценности. Социальное действие. Конфликт (Андрей Здравомыслов). Начало. Окончание (12)

- Интеллектуальный гедонизм и социологическое любопытство (Елена Здравомыслова) (13)

- Сверхответственный и всегда недовольный собой (Борис Максимов). Начало. Окончание ; Памяти Бориса Максимова ; Прощание с Борисом Максимовым (14)

- Письмо коллеге и другу, в день его 85-летия (Анатолий Бородинов)  (15)

- «Связь времен» в российской социологии – предмет исследования и предмет строительства (Лариса Козлова) (16)

- Математик – психолог – социолог – историк науки. Российский социолог, живущий в Америке. Начало. Окончание.; Жизнь и творчество как экспоненциальный рост (Борис Докторов). (17)

- Театровед среди социологов, социолог среди театроведов (Виталий Дмитриевский). Начало. Продолжение 1. Продолжение 2. Окончание (18)

- Возвращение к «человеку живущему» (Тамара Дридзе) (19)

- Нынче Галине было бы всего 70. Как же рано она от нас ушла! ; «Будь Галина Старовойтова жива, что-то в стране могло сложиться иначе…» ; Вспоминая Галину ;  Самостояние Галины Старовойтовой ; Конкурс «Галатея» как постбиография Галины Старовойтовой (20)

- Методолог, труженик, наставник и… само очарование (Розалина Рывкина) (21)

- Памяти В.А. Ядова ; Памяти В.А. Ядова. Постскриптум;  Мир В.А. Ядова (по страницам журнала «Телескоп») ; Ядов - навсегда;  Предназначение ; В.А. Ядов. Оглядываясь на прожитую жизнь ;  ;Полгода без Ядова. И вот – первые Чтения его памяти ; Я в свои «за 80» продолжаю надеяться, хотя вполне понимаю, что надежда сия утопическая…» (В. Ядов) ; «Мир Ядова» — это оптимистическое пространство ; Ядовские чтения были не столько МЕМОРИАЛЬНЫМИ, сколько КОНЦЕПТУАЛЬНЫМИ, и право же, это – лучшая память об Учителе… (22)

- «Акме» Олега Божкова; Нашедший себя и оставшийся самим (23)

- Юбилейный год для Аллы Русалиновой (24)

- Миссия – собиратель и издатель (Михаил Илле) (25)

- Звездный путь автора теории этнических констант (Светлана Лурье) (26)

- Мастер-класс; социология образования и образование социологов (Елена Смирнова) (27)

- Г. Дадамян – педагог, социолог, экономист, историк и философ театра (28)

- Вперед и вверх, а там… Начало. Продолжение. Окончание. (Галина Саганенко) (29)

- От мнений - к пониманию (тернистый путь познания) (Лев Гудков) (30)

- Старший среди ветеранов, и вовсе не на отдыхе (Будимир Тукумцев) (31)

- Памяти вильнюсского мудреца – Сергея Рапопорта; «И вот случилось тебе такое счастье – разговоры с Рапопортом. Увы, неповторимое…»; Сергей Рапопорт – об «агоралах» ; Ни терновый, ни лавровый (32)

- Владимир Паниотто – Человек, Гражданин, Ученый; Владимиру Паниотто – привет из Фостер сити; «Нужно начинать новую традицию - конференции, посвященные ныне здравствующим…» (Е. Головаха) (Владимир Паниотто) (33)

- Тихий подвиг носителя разума своей эпохи; Апокрифический марксизм Захара Файнбурга;  Сберечь не только память, но и дело жизни родителей (Захар Файнбург) (34)

- Первопроходец, перфекционист, наставник. Носитель «ереси добра» (Вадим Ольшанский) (35)

- «Логическая социология» Александра Зиновьева; «Зияющие высоты» А. Зиновьева и «Коллективистское общество» З. Файнбурга (36)